— Да, я был там, — ответил Флорент.
— После этого вы какое-то время оставались в Англии?
— Нет, я вернулся в Венецию, чтобы присутствовать на поминальной молитве. В Англию я приехал лишь полгода спустя.
— Вы были преданы принцу Фридриху?
— Я венецианец. Венеция — мой дом, — поправил адвоката свидетель.
Эшли воспринял это с привычной невозмутимостью.
— Но потом вы все же вернулись в Англию?
— Да.
— Зачем же? Ведь ваш дом — Венеция?
— Потому что узнал, что графиня фон Рюстов обвинила принцессу Гизелу в убийстве. Я хотел удостовериться, правда ли это, и если правда, то собирался убедить графиню немедленно отозвать свое обвинение.
— Понимаю. — Харвестер заложил руки за спину. — Когда вы приехали в Лондон, что вы здесь узнали?
Флорент опустил глаза и нахмурился. Он, очевидно, ожидал такого вопроса, и тем не менее тот был ему неприятен.
— Я узнал, что графиня фон Рюстов совершенно открыто выдвинула обвинение, о котором я уже слышал.
— Вы услышали это один раз? — Эшли сделал несколько шагов к свидетелю, словно хотел взглянуть на него получше и как бы с другой стороны. — Или несколько? Вы слышали собственными ушами, как графиня это говорила, или вам об этом рассказывали?
— Я сам слышал, как она это сказала, — признался Флорент и поднял на адвоката широко открытые темные глаза. — Но никто не верил в это.
— Откуда вам это известно, мистер Барберини? — Харвестер удивленно вскинул брови.
— Так утверждали все, с кем мне довелось разговаривать.
— И вы уверены в том, что они говорили правду? — В голосе адвоката звучало недоверие, однако он был предельно вежлив. — Вам могли сказать это в общественном месте, где обычно воспитанные люди весьма сдержанны. Но вы не знаете, что они говорят дома. Полагаете, их не одолевают сомнения?
— Я могу сказать только то, что слышал сам, — ответил свидетель.
Рэтбоун встал.
— Да, да, — вмешался судья, прежде чем Оливер успел заявить протест. — Мистер Харвестер, это риторические вопросы, а суд — не то место, где их задают. Вы противоречите самому себе и прекрасно это понимаете. Мистер Барберини не может знать, что думают другие. Он знает только то, что слышал лично, а также то, что все, с кем он общался, не верят в справедливость этого обвинения. Если вы хотите, чтобы мы поверили, что про себя кто-то думает иначе, тогда скажите нам это.
— Ваша честь, именно это я и собирался сделать. — Адвокат Гизелы ничуть не смутился. Оливер тоже не смущался бы, будь он на его месте. На руках у его коллеги имелись все козыри, и он знал это.
Харвестер между тем с улыбкой обратился к Флоренту:
— Мистер Барберини, насколько могут повредить принцессе Гизеле эти слухи? О нервном потрясении мы сейчас говорить не будем.
Свидетель помедлил с ответом, и адвокату пришлось поторопить его:
— Мистер Барберини?
Флорент поднял голову.
— Когда я вернулся в Венецию, там уже об этом говорили… — Он умолк, не закончив фразу.
— В Венеции тоже никто не поверил в справедливость этих слухов, мистер Барберини? — мягко спросил адвокат.
Свидетель снова заколебался. Судья повернулся в его сторону.
— Вы должны отвечать на вопросы, сэр, и говорить все, что знаете. Но не следует — да, да, не следует! — делать какие-либо предположения.
— Нет, — ответил Флорент так тихо, что присяжные, чтобы расслышать, вытянули шеи и напрягли слух. На галерке воцарилась тишина.
— Простите, что вы сказали? — переспросил Харвестер.
— Нет, — повторил Барберини. — В Венеции были такие, кто мог поверить в это обвинение или же сомневался, но их было немного, человека два или три. В каждом городе кто-то верит, кто-то сомневается. Принцесса жила в Венеции много лет. Разумеется, у нее, как у первой леди, были друзья, но были и враги. Я не думаю, чтобы кто-то искренне верил слухам, но все так или иначе повторяли их и этим вредили ей.
— Вредили, мистер Барберини? — громко переспросил Эшли.
— Это все было так неприятно…
— Вредили? — резко повторил адвокат. Худой и строгий, он откинулся назад, разглядывая свидетеля. — Не уходите от ответа, сэр! Ее перестали принимать? — Он развел руками. — С нею были непочтительны? Ею пренебрегали? Оскорбляли? Она чувствовала себя неловко в общественных местах или среди своих светских знакомых?
Флорент улыбнулся. Его поведение грозило стать испытанием для лучшего из адвокатов.
— Вы слабо представляете себе ситуацию, сэр, — промолвил Барберини. — Принцесса после поминальной молитвы была в глубоком трауре. Она не выходила из своего дворца, редко принимала гостей, и никто никогда не видел ее даже стоящей у окна. Принцесса никуда не выезжала и не принимала приглашений, ее с тех пор не видели в свете. Не знаю, получала ли она цветы и письма, но, возможно, их было много. Если кто-то посылал их, то он знал, что делал и почему, а мы можем только гадать. Причин для этого может быть сколько угодно. Я же знаю только то, что слышал сам, не более. Какими бы ни были слухи, всегда найдутся те, кто готов передать их другому. — Лицо Флорента не изменило своего выражения. — Некий Уго Касселли рассказывал, что видел, как на ступенях церкви Санта-Мария-Маджоре сидела русалка, — и какой-то идиот возьми да и поверь в эту басню.
По галерке пробежало приглушенное хихиканье, но оно тут же смолкло под грозным взглядом Харвестера.
У Рэтбоуна екнуло сердце, когда, взглянув на судью, он увидел, что тот улыбается.
— Вы находите это смешным? — ледяным тоном спросил Эшли, уставившись на свидетеля.
— Ужасно смешным! — воскликнул тот, глядя на него широко открытыми глазами. — В лагуну тут же вышли гондолы, а на них — человек двести любопытных, ждущих полнолуния. Дела туристских компаний шли отлично. Возможно, кто-то из гондольеров умышленно пустил слух о русалке на ступенях храма.
Харвестер был слишком умен, чтобы позволить себе сорваться и все испортить.
— Очень интересно, — натянуто улыбнулся он. — Но это безобидная шутка. А вот шутка графини фон Рюстов далеко не так безобидна, вы не согласны? Даже если она так же абсурдна и тоже является ложью.
— Чтобы быть точным, — парировал Барберини, — она, по-моему, не так уж абсурдна. В существование русалок я не верю даже в Венеции. Но, как это ни трагично, иногда жены убивают своих мужей.
Лицо защитника Гизелы потемнело, и он круто повернулся к свидетелю, словно хотел нанести ответный удар.
Однако гневный шум на галерке лишил его такой возможности. Мужской голос воскликнул: «Позор!» Кто-то вскочил, а кто-то уже грозил кулаком.
Судебные приставы и охрана неодобрительно качали головами. Их лица были суровы, а губы решительно сжаты.
Сидевшая рядом с Рэтбоуном графиня фон Рюстов закрывала рот платком, и плечи ее подрагивали от смеха.
Харвестер заставил себя успокоиться. Он знал, насколько бессмысленно продолжать поединок со свидетелем, и поэтому повернулся к своему оппоненту.
— Свидетель ваш, сэр Оливер.
Рэтбоун поднялся. Он должен был что-то сказать, должен был начать допрос и показать, что, по крайней мере, не уклоняется от схватки. Ему не раз доводилось вступать в поединок без оружия, когда ставки были столь же высоки. Судья знает, что он хочет выиграть время, должен об этом догадаться и Харвестер, однако присяжные этого не поймут. А Флорент, судя по всему, почти его свидетель и явно предпочитает на резкость адвоката Харвестера отвечать шуткой. В его взгляде, брошенном на Зору, как заметил ее защитник, была если не улыбка, то что-то похожее на сочувствие.
О чем он может спросить Флорента? Фон Рюстов неправа, но она единственная, кто не хочет признать этого.
— Мистер Барберини, — начал Рэтбоун тоном, более доверительным, чем ему хотелось, медленно подходя к свидетелю и этим давая себе время приготовиться к допросу, — хотя он и знал, что никакой выигрыш во времени ему не поможет. — Мистер Барберини, вы сказали, что, по вашему мнению, никто не поверил в обвинение, выдвинутое графиней фон Рюстов…
— Насколько я знаю, это так, — осторожно ответил Флорент.
Харвестер улыбнулся и откинулся на спинку стула. Он бросил ободряющий взгляд на Гизелу, но та смотрела куда-то мимо него и как будто не замечала его присутствия.
— А что думает сама графиня? — спросил Оливер. — У вас есть основания полагать, что она тоже не считает эти слухи правдой?
Барберини был крайне удивлен, явно не ожидая такого вопроса.
— Отнюдь нет, — быстро ответил он. — Я не сомневаюсь в том, что она верила в то, что говорила.
— Почему вы так считаете? — Рэтбоун понял, на какую зыбкую почву он ступил, но терять ему было нечего. Всегда опасно задавать вопросы, на которые сам не знаешь ответы, — он сам не раз предупреждал об этом своих молодых коллег.
