— Потому, что я знаю Зору… то есть графиню фон Рюстов, — заявил Флорент. — Каким бы абсурдом это ни казалось, но она никогда бы не сказала того, во что сама не верила.
Эшли вскочил со стула.
— Ваша честь! — воскликнул он, обращаясь к судье. — Вера в ложь не может служить оправданием. Есть люди, искренне верящие в то, что земля плоская, но искренность не делает правдой их ложные убеждения. Надеюсь, мой ученый коллега это понимает.
— Я уверен, мистер Харвестер, что ваш коллега это понимает, хотя в таких случаях можно заподозрить и злой умысел. Если он попытается внушить что-либо присяжным, я вмешаюсь и предотвращу это, — отозвался судья. — Но пока он не сделал такой попытки. Продолжайте, сэр Оливер, если у вас есть что сказать по существу.
Это опять развеселило галерку.
— Я лишь пытаюсь доказать, что графиня говорила это по искреннему убеждению, а не по злому умыслу, чтобы причинить вред. — Сказав это, Рэтбоун больше не знал, что еще можно добавить, и, поклонившись, сел на свое место.
Снова поднялся Харвестер.
— Мистер Барберини, вы убеждены, что графиня фон Рюстов говорила искренне, опираясь на то, что ей доподлинно известно? У вас есть доказательства, например, того, что она может располагать уликами? — Вопрос был полон сарказма, но адвокат задал его прежним вежливым тоном.
— Если б у меня были доказательства, я не стоял бы сейчас перед вами, — нахмурился Флорент, — а немедленно доложил бы о них в других инстанциях. Я просто говорю вам, что графиня убеждена в том, что сказала правду. Однако я не знаю, зачем она это сделала.
Эшли невольно бросил взгляд на Зору фон Рюстов, но тут же снова повернулся к свидетелю.
— А вы спрашивали ее об этом? Ведь вы ее друг, так же, как и друг принцессы. Мне кажется, что первым делом вы должны были это сделать, не так ли?
Рэтбоун поморщился от холодка под ложечкой.
— Конечно, я спросил ее! — сердито ответил венецианец. — Но она мне не ответила.
— Она вам ничего не сказала? — настаивал Харвестер. — Или ей нечего было сказать?
— Она не ответила на мой вопрос.
— Благодарю вас, мистер Барберини. У меня больше нет вопросов.
На этом заседание закончилось. Репортеры бросились вон из суда, чтобы поскорее доставить свои репортажи на Флит-стрит. На тротуаре перед зданием суда собралась толпа толкающихся любопытных, жаждущих посмотреть на виновниц судебного процесса. Движение на улице остановилось, кебмены переругивались, повсюду слышались голоса продающих газеты мальчишек, выкрикивающих никому не интересные новости о Китае, последних бюджетных предложениях мистера Гладстона и о богохульных и еретических идеях мистера Дарвина о происхождении человека от обезьяны. Перед зеваками у суда, всего в нескольких ярдах от них, разворачивалась живая драма любви и ненависти, верности, жертвоприношения и, наконец, убийства.
Принцесса Гизела появилась, сопровождаемая адвокатом Харвестером с одной стороны и высоким лакеем в ливрее — с другой. Все смотрели, как она спускалась по широкой лестнице к ждущему ее экипажу. Толпа приветствовала ее радостными криками, и кто-то даже бросил ей цветы. В свежем октябрьском воздухе развевались шарфики и мелькали подбрасываемые вверх шляпы.
— Господи, благослови принцессу! — крикнул кто-то, и толпа дружно подхватила этот призыв. Крики не умолкали.
Гизела остановилась. Маленькая, хрупкая, она была полна достоинства. Казалось, что огромная юбка из плотной тафты как бы поддерживает ее. Принцесса сделала несколько слабых приветственных взмахов рукой и позволила помочь ей сесть в черный экипаж, запряженный вороными конями, который медленно тронулся с места.
Конечно, появление Зоры не шло ни в какое сравнение с триумфом ее противницы. Толпа не разошлась, но теперь она была враждебна и менее любопытна. В Зору, к счастью, ничем не бросали, но сопровождавший ее Рэтбоун приготовился и к этому и инстинктивно встал между нею и толпой. Он поспешил поскорее посадить свою подзащитную в экипаж и сел сам, опасаясь оставлять ее одну, так как толпа могла перекрыть улицу, а кучер не смог бы расчистить путь в одиночку.
Но ничего страшного не случилось. Только какая-то женщина, выбежав вперед, высоким резким голосом с ненавистью прокричала что-то. Однако лошадь, испугавшись ее крика, рванула с места и сшибла ее с ног. Женщина пронзительно закричала.
— Прочь с дороги, глупая корова! — обругал ее удивленный и напуганный кучер и натянул вожжи, которые чуть не выпустил из рук. — Прошу прощения, мадам, — извинился он перед Зорой.
Оливер от резкого толчка ударился о стенку экипажа. На него, не удержавшись, упала фон Рюстов — впрочем, она тут же снова обрела равновесие.
Через минуту они уже катили по мостовой, слыша за спиной крики толпы. Зора, выпрямившись, смотрела вперед, не пожелав даже оправить одежду, словно, сделав это, она как бы признала, что инцидент расстроил ее. Не в характере графини было признаваться в таком.
Рэтбоун лихорадочно перебирал в голове варианты, как начать разговор, но не мог остановиться ни на одном. Он искоса бросал взгляды на фон Рюстов. Поначалу ему казалось, что он уловил следы испуга на ее лице, но юрист не был полностью в этом уверен. Она была в центре всеобщего внимания, ненависти и праведного гнева и даже вызвала ярость толпы. Волнение и опасность могли нравиться ей, возбуждать ее. Есть люди, хотя их и не так много, для которых любая слава лучше бесславия, ибо бесславие означало бы забвение, полную ненужность и в итоге — исчезновение, смерть. Поэтому для них годится любая известность, пусть даже и через ненависть.
Неужели Зора безумна?
Если это так, то все решения должен за нее принимать он, Оливер, иначе она погубит себя. Ведь так поступают с неразумным ребенком. Все должны нести ответственность за умалишенных, и не только правовую, но и человеческую. Рэтбоун до сих пор относился к графине фон Рюстов как к человеку, способному здраво рассуждать и предвидеть результаты своих поступков. Но что, если она не способна на это? Или, возможно, она действует по принуждению, а он ошибся, пренебрег своим долгом адвоката и просто человека?
Он бросал внимательные взгляды на профиль графини. Неужели то спокойствие, которое он видел на ее лице, объясняется непониманием того, что произошло, и неспособностью предвидеть, что дальше может быть еще хуже?
Юрист открыл было рот, чтобы наконец высказать Зоре всё, но тут же подумал, что ему практически нечего ей сказать.
Переведя взгляд на ее руки, он испуганно увидел, как судорожно она их сжала, опустив на колени. Руки графини дрожали, а кожа на суставах пальцев была натянута до мертвенного блеска. Оливер догадывался, что ее взгляд, устремленный прямо, неподвижен, а зубы сжаты. И причиной этому, как внезапно понял Рэтбоун, были не ее безразличие к происходящему или полное неведение, а страх, неизмеримо больший, чем тот, который испытывал он сам. Графиня прекрасно понимала, какие грозные неприятности и испытания ждут ее впереди.
Адвокат откинулся на спинку сиденья в еще большем смятении, чем прежде, окончательно сбитый с толку.
* * *
Прошло больше двух часов после того, как Рэтбоун вернулся домой, когда лакей вдруг доложил ему о визите мисс Эстер Лэттерли. На мгновение юрист даже обрадовался, но тут же снова пал духом, поскольку понял, что он едва ли может похвастаться успехами или хотя бы поделиться с подругой какими-то планами.
— Проведите ее сюда, — сердито сказал он слуге. Вечер был прохладный, и нельзя было допустить, чтобы гостья ждала в холле.
— Эстер! — громко воскликнул адвокат, увидев ее. Девушка показалась ему еще более красивой, чем обычно, — щеки ее порозовели, глаза блестели, а во взгляде были те заботливость и внимание, которые всегда успокаивали его. — Входите, — промолвил он уже тише, с искренней радостью.
Он успел поужинать и полагал, что мисс Лэттерли тоже.
— Могу я предложить вам бокал вина, возможно, портвейна? — спросил он галантно.
— Нет, спасибо, — отказалась Эстер. — Как вы? Как графиня фон Рюстов? Я видела, как все было ужасно, когда вы покидали суд.
— Вы были там? Я не видел вас в суде. — Юрист подвинулся, уступая ей место у камина, и, только сделав это, он понял, что совершил необычный для себя поступок. Ранее ему и в голову не пришло бы предложить даме место у огня, особенно в собственном доме. Это означало, что в голове у него полная сумятица.
— Нет ничего удивительного в том, что вы не заметили меня, — сказала медсестра с печальной улыбкой. — Нас там было, что сельдей в бочке. Кто помогает вам в следствии? Узнал ли Монк что-нибудь? В конце концов, чем он занимается?
И словно в ответ на ее вопрос, лакей доложил о приходе Уильяма Монка. Тот, вместо того чтобы ждать, когда о нем доложат, сам последовал за слугой, и поэтому, когда тот повернулся к двери, собираясь выйти из комнаты, они столкнулись.
