– Если вы убеждены в его виновности, так и допросите сами, а я поприсутствую, – Моршанский был вне себя от гнева, но старался не показать истинных чувств. – Ведь вы не удосужились поставить меня в известность относительно преступлений этого гражданина, так о чем же мне его спрашивать? Окажите же любезность!
– Его преступления известны: убийства Гребковой, Ботыжникова, Серёжи Веретенникова, Кокошкиной, Нигая и покушение на Гаврилова. Этого, я думаю, пока достаточно. Ну, а преступления семнадцатилетней давности вам подкинет прокурор, когда вернёт дела из архива. Таким образом, мы вам всех леших и кикимор из болот достали. Так вы, кажется, представили нашу работу прокурору? Вот здесь чистосердечное признание Загоскина, – Дубовик положил перед Моршанским несколько листов, исписанных мелким почерком, и прихлопнул их ладонью, – так что, вам и карты в руки. Работайте! А мы покидаем эту гостеприимную деревеньку. Тем более что благодаря вам у нас закончился срок пребывания здесь уже несколько дней назад. Простите, но начальство требует отчёта. Всего доброго! – подполковник дёрнул ладонью у виска: – Честь имею!
Моршанский в сердцах сплюнул, не найдя, что ответить.
В коридоре Дубовика дожидались Ерохин и Герасюк.
– Ну, что? Едем с Поленниковыми прощаться?
– Вот это с нашим большим удовольствием! – поднялся Герасюк. – Тут, кстати, народ валом прёт. Интересуются! Баташов отбиваться не успевает. С Райкома кого-то ждут.
– Значит, уходим по-английски, – Дубовик махнул в направлении двери. – Устал я от этих «партизан».
Будто услышав его слова, из конторы вышел Синегуб и подошел к ним.
– Товарищ подполковник, разрешите обратиться? – выглядел он немного смущенно.
– Что так официально? Провинились? – усмехнулся Дубовик.
– Ну, выходит так… Я это… Петрова-то тогда на тропинке видел, да промолчал. Потому что знаю про его эту… болезнь… Не хотелось человека подводить… Вы уж ему ничего не говорите, – Синегуб просительно посмотрел на подполковника. – Или… если что… Это, конечно, ваше дело!
– Вот уж увольте от ваших разборок! К моему и, думаю, вашему удовольствию мы сегодня покидаем вашу деревню, так что, дышите свободно!
Вышел и Баташов.
С ним прощались тепло, по-дружески, договариваясь о встречах, приглашая к себе в гости.
– А с Петровым, всё-таки, расстаньтесь! Бородулин будет вам прекрасным заместителем, – тихо произнес Дубовик на прощание. – Вот такой мужик, – он показал большой палец, – настоящий!
– А я думал, что вы его подозревали, – удивленно протянул Баташов.
– Было дело! – засмеялся Дубовик. – Приятно признаваться в ошибках, которые мы не совершили.
– С Гребковой-то как получилось? Почему он её убил?
– Денис Осипович, я думаю, что будет лучше, если вы все вместе соберётесь, и вам обо всём поведает очень подробно Степан Спиридонович. Согласны? Тогда прощайте! Всего вам доброго!
Прощание с Поленниковыми затянулось.
После стольких напряженных дней беседа, наконец, велась легко и непринужденно. Простая закуска теперь казалась верхом совершенства: проявился аппетит. Уже и выпито было немало, но опьянение наступало, скорее, от очередной одержанной победы.
– А скажи-ка, друг мой, Андрей Ефимович, – громко хрустя огурцом, повернулся Герасюк к Дубовику, – когда ты стал подозревать этого «жука»? Поделись.
– Хм… Честно сказать, это было не совсем твердое убеждение, а так только… какие-то смутные подозрения. И появились они тогда, когда я случайно услышал, как Загоскин постоянно повторяет свои двустишия, порой, даже невпопад. Я ведь учился на историческом факультете, а там русский и литература были не на последнем месте, поэтому мне постоянно резали слух эти его странные рифмы. Они будто были заучены. Обычно, человек, обладающий поэтическим талантом, над двустишиями не задумывается, они рождаются экспромтом. Конечно, их можно записать, чтобы закрепить за собой, но бесконечно повторять?.. Вот тогда у меня появилось чувство, что Загоскин пытается выдать желаемое за действительное. Зачем? По своей натуре он преступник, злодей. И вот, чтобы не выдать своей истинной сущности, он пытается перевоплотиться в эдакого просточка-балагура, и даже не поэта, а поэтишку. Простым людям не известны такие понятия, как дистихи, терцеты, катрены, о которых я, кстати, спросил Загоскина. Но и ему это непонятно, так как вся его поэтическая деятельность не что иное, как мишура, и сводится лишь к поискам рифм. И вот когда я осматривал помещение конторы, там и нашёл подтверждения своим выводам. Они, конечно, не были определяющими в моих подозрениях, но свою лепту внесли. Кстати, там я нашёл ещё кое-что, более важное, но об этом отдельный рассказ. Так вот. В столе Загоскина, в нижнем ящике, я нашёл и книжицу со стихами Маяковского, и какую-то брошюру с идиотскими советами, как писать стихи, и сами стишки бухгалтера, которые он беспрестанно вымарывал, переделывал, подбирая рифмы. А что стоил ему целый катрен о своей работе? Помнишь, Пётр Леонидович? О первых петухах и плане?
Герасюк расхохотался:
– Да уж, выдал он тогда!
– Так вот, чтобы это «выдать», он не один лист бумаги исписал. Трудно себе представить, чтобы тот же Пушкин, например, такие строки из «Евгения Онегина», как… ну, предположим: «Уж небо осенью дышало…» писал несколько дней. Ну, а если человек пытается выдать себя за кого-то другого, значит, ему есть что скрывать. Потом и бабка с козой подбросила мне пищу для размышления. Помнишь, Петя, что она сказала тебе про Нигая и Загоскина?
– Ага, оба спешили, как на пожар. Сначала промчался Нигай, а за ним и Загоскин, – кивнул Герасюк.
– Во-от. Но перед этим проехал Синегуб. И логичнее было бы предположить, что Нигай спешил именно за ним. Но если Синегуб рассказал всё так, как показала бабулька, то слова Загоскина совершенно расходились с её показаниями в той части, как, подчёркиваю «как», он шёл. Она сказала, что бухгалтер пронёсся, «как ураган», а сам Загоскин поведал нам, что едва дохромал от дома до леса, потому что, якобы, плохо намотал портянку. Мы с вами все люди военные, и можем себе представить, что такое неправильно намотанная портянка. Там и шага не шагнёшь безболезненно. Это не носки. А ведь в лесу, по его словам, он прошёл ещё метров двести. К чему такой неоправданный героизм? Ведь от его дома до леса путь не такой уж близкий, можно было присесть на любую скамейку на улице – их предостаточно, возле каждого дома есть. И потом, если бы он хромал, шел медленно, то уж никак не встретился бы ни с бабкой, ни с Синегубом. По времени не получается! Одним словом, всё перечило здравому смыслу. Мне стало понятно, что он, просто-напросто, лжёт. Далее. За ужином Лидия Семёновна сказала Якову Харитоновичу, кто приходил к ним и зачем. Вы, Яков Харитонович, удивились, к чему это Загоскину столько мёда, по вашим словам выходило, что
