он брал его за день до этого. Я много размышлял над этим, вспомнил слова Ситниковой о стукнувших трижды дверях, получалось, что кто-то, а это были либо Бородулин, либо Загоскин, возвращался в контору, где в коридоре сидел Нигай. Зачем? На этот вопрос ответ появился тогда, когда я понял, кто и каким образом подслушивал все разговоры в кабинете Кобякова. – Андрей Ефимович повертел наполненную рюмку, разглядывая не свет.
– Может, выпьем? – Герасюк поднял свою. – Коньяк стынет, и водка тоже.
Все потянулись к нему рюмками.
Выпив и закусив, Поленников вопросительно посмотрел в сторону Дубовика:
– Продолжение услышим?
– Угу. Работая в кабинете Кобякова, я постоянно присаживался на деревянный диван, стоящий у стены с большим атласом. И вот на что обратил внимание: звуки из-за стены всегда доносились глухо, не совсем внятно, как и должно быть. Но вот иной раз они вдруг будто прорывались, становились явными и чёткими. Такое ощущение, будто открывалось вдруг окно. Со стеной кабинета с той стороны соседствовал только закуток председателя и шкаф Загоскина. Я обратил внимание на то, что он был, как и все остальные, самодельным. Я спросил у Дениса Осиповича, была ли там дверь, соединяющая кабинет участкового с конторой. Он подтвердил, что раньше в том кабинете сидел он сам, а уж для Кобякова его определили позже. Дверь, как таковая, представляла просто проем. Когда туда въехал участковый, дверь решили не закладывать, на всякий случай, а просто с одной стороны завесить атласом, с другой – поставить шкаф, причем настолько большой и громоздкий, что он полностью закрыл этот проём, даже встал, что называется, внахлёст. Дверцы его довольно внушительные, из тройной клееной фанеры, а вот задняя стенка!.. Там обыкновенный картон! И вот, когда Ивану Гавриловичу надо было узнать, что происходит в кабинете участкового, он просто вставал, подходил к этому шкафу и рылся в своих папках. Никому и в голову не могло прийти, что он таким образом подслушивает. И вот, когда Нина Бузовлёва сказала, что Нигай прибежал к следователю, Загоскин стал слушать, о чем тот говорит Моршанскому. На его счастье, следователь решил сначала поужинать, а бухгалтер поспешил уйти, но ему надо было выманить Нигая. Тогда он вернулся, приоткрыл дверь конторы и сказал Ситниковой, что идёт на пасеку, но та громко разговаривала по телефону, и слов Загоскина не услышала, зато их слышал Нигай. Для него, собственно, они и были сказаны. Зачем ему надо было бежать вперёд, я не понял. Возможно, он решил, что Загоскин сразу пойдёт в лес, не заходя домой. Хотя, я могу и ошибаться. Но факт остаётся. Да и сам Загоскин не спешит признаваться в убийстве Нигая, и, боюсь, что этот эпизод останется до конца нераскрытым. Моршанскому это как раз на руку. Ведь вся эта рокировка произошла с его подачи.
– А с Кокошкиной-то, как это всё произошло? Теперь-то вы можете рассказать? – Лидия Семёновна присела рядом с подполковником, приобняв его за плечи. – Бабы всё расспрашивали у меня. Но я-то ничего не знала, да и знала бы – не сказала.
Андрей Ефимович улыбнулся:
– Прекрасно вас понимаю. Уж вам-то не откажу. Вы ведь здесь только после войны поселились? – женщина кивнула. – Загоскин объяснил, что с Кокошкиной у них были отношения ещё с незапамятных времён. Она жила в соседней деревне, он к ней бегал, но делалось это всё втайне, его родители были из кулаков, а её – из самого бедного крестьянства. Так что, ни о каком союзе речь идти не могла. Ну, а уж когда Кокошкин умер, Загоскин стал к ней наведываться. Да и то сказать: дама, по словам местных жителей, была весьма интересной особой.
– Это точно! Пышнотелая, вся какая-то розовая! – Поленников показал величину груди покойной Кокошкиной, вызвав напускной гнев своей жены, погрозившей ему пальцем. – Ну, Лидочка, что видел, то видел!
– Ну, а Загоскин, прошу прощения, не только видел… Какая у него жена – вы это тоже знаете, бегать от неё чревато последствиями, поэтому наш, вернее, ваш бухгалтер изобрёл весьма беспроигрышный и безопасный способ. Кочета он знал давно, по леспромхозу, поэтому его визиты к товарищу по работе не вызывали ни у кого удивления. А пагубная привычка Кочета сыграла ему только на руку. Пара бутылок портвейна – и всё в ажуре! Приятель спит беспробудным сном, а Загоскин по «проторенной тропе», через дровяные сараи – к своей зазнобе.
– И убил?! Любимую женщину?! – всплеснула руками Лидия Семёновна. – Вот это поворот! Как же он так?
– Деньги, Лидочка, деньги! – Яков Харитонович потёр пальцами. – Дамочка с каждым разом увеличивала аппетит, и требовала всё больших вложений в свою шкатулку. И хотя он сказал, что, рано или поздно, перевезёт её в тёплые края к уютному домику, Верочка всё-таки решила подстраховаться и перевести на свою сберкнижку часть его ценностей. – Поленников повернулся к Дубовику: – Я правильно излагаю?
– Совершенно верно.
– А как она всё узнала? Он что, ей рассказал? Она ведь могла…
– Простите, что перебиваю. Не могла. Никому бы она не рассказала.
– Ага, «плутовку сыр пленил»! – воскликнул Ерохин.
– Именно. А вот почему и зачем открылся ей? Это тоже объясняется просто. Человек владеет немалыми ценностями, а живет на гроши. И никто не знает, что у него в кубышках. О, это своего рода пытка! Богатство тешит самолюбие, а чем его подпитать, как не завистью менее успешных? Да и в глазах своей зазнобы он значительно возвысился, тем более что ни красотой, ни молодостью уже не блистал. Конечно, истинного происхождения денег Кокошкина не знала, он убедил её в том, что это деньги его батюшки, но она была не настолько глупа, чтобы не понять, откуда могут быть ювелирные украшения. Ведь они все были с бирками. Но молчала, а подношения принимала со всем своим удовольствием. А потом, когда он попытался умерить её пыл, она сказала фразу, которая, собственно, и погубила их отношения и саму Кокошкину.
– Шантажировала? – спросила Лидия Семёновна.
– Ну, по словам самого Загоскина, всё было именно так. Только проверить это мы не сможем. Да и не суть важно… – Андрей Ефимович разлил коньяк по рюмкам.
– А если бы мы не приехали сюда, у него всё могло бы получиться? Ведь так, товарищ подполковник? – спросил Ерохин, поднимая свою рюмку.
– Да-а… Письмо Хватова наделало шума. Но и его бы не было, не перепутай Гребкова Загоскина с Гореловым. Ведь она не знала, что того повесили партизаны. И всю жизнь её не отпускала мысль, что где-то живёт человек, погубивший её сестру, жениха сестры, да
