— Я ужасно боюсь грома, — сказала мисс Чилперик.
— У несчастной Ньюлэнд опять срыв, — сказала декан. — Врач о ней беспокоится. Говорит, что сиделка пряталась в бельевом шкафу и боялась оставаться наедине с Ньюлэнд! Однако мисс Шоу любезно помогла нам.
— А кто были эти четыре студентки, которые танцевали во дворике в купальниках? — поинтересовалась мисс Пайк. — В их движениях было что-то ритуальное. Мне это напомнило церемониальные танцы…
— Я боялась, что повалит буки, — сказала мисс Берроус. — Я иногда задаюсь вопросом, не опасно ли, что они так близко к зданиям. Если они упадут…
— Послушайте, экономка, на моём потолке жуткая протечка, — сказала миссис Гудвин.— Хлестало как из крана и прямо на мою кровать. Пришлось передвигать всю мебель, а ковёр совершенно…
— Во всяком случае, — повторила декан, — это была хорошая гроза, и воздух очистился. Просто взгляните. Разве можно желать более прекрасного и более яркого воскресного утра?
Харриет кивнула. Солнце отражалось на влажной траве, и ветер нёс свежесть и прохладу.
— Слава Богу, голова прошла! Хочется сделать что-нибудь спокойное, радостное и совершенно оксфордское. Смотрите, разве эти цвета не прекрасны? Голубой, пурпурный, и зелёный на освещённом молитвеннике!
— Я скажу, что мы сделаем, — весело сказала декан. — Мы пойдём, как две хорошие маленькие девочки, и послушаем университетскую проповедь. Я не могу придумать ничего более успокаивающего, нормального и академического. И проповедовать будет доктор Армстронг. Послушать его всегда интересно.
— Университетская проповедь? — удивлённо сказала Харриет. — Ну, это — последняя мысль, которая пришла бы мне в голову. Но, без сомнения, это прекрасная идея. Давайте пойдём.
Да, декан была права: здесь можно было увидеть великий англиканский компромисс в его наиболее успокоительном и церемониальном проявлении. Торжественная процессия докторов в традиционных капюшонах, вице-канцлер, кланяющийся проповеднику, и университетские педели[81], шествующие перед ним; толпа из чёрных мантий и благопристойная весёлость летних платьев жён донов; гимн и призыв к молитве; проповедник в мантии и капюшоне на строгой рясе с белыми полосками у воротника; негромкая речь поставленным тонким, чётким, академическим голосом, осторожно затрагивающая отношение христианской философии к атомной физике. Здесь были университеты и Англиканская церковь, целующие друг друга во имя справедливости и мира, как ангелы на боттичеллевском полотне «Рождество»: очень изящно одетые, очень радостные, но при этом сохраняющие серьёзность, немного манерные, немного осознающие свою прекрасную взаимную учтивость. Здесь, без всякой горячности, они могли обсудить свои обычные проблемы, мило соглашаясь или мило возражая. Эти ангелы не могли ничего сказать по поводу гротескных и уродливых дьявольских фигур, изображённых внизу картины. Да и что любой из них мог бы предложить для решения проблем в Шрусбери? У других, возможно было больше смелости: у Католической церкви был бы свой ответ, обтекаемый, компетентный и мудрый, у странных, неприятно раздражительных сект новой психологии был бы другой, уродливый, неуклюжий, неокончательный и навязываемый со страстью к экспериментированию. Было бы интересно вообразить Фрейдистский университет неразрывно связанным с Римской церковью: они, конечно, не могли бы сосуществовать так гармонично, как англиканская церковь и Школа Litterae Humaniores.[82] Но было восхитительно верить, пусть даже только в течение часа, что все проблемы человечества можно решить также мягко и органично. «Университет — это рай», — это верно, но — «…и тогда убедился, что есть путь, ведущий в ад, и от самых Ворот Неба...»[83]
Благословение было дано, органист начал играть какие-то фуги предшественников Баха, процессия сформировалась вновь, а затем рассеялась окончательно, расходясь в разные стороны, паства встала и начала растекаться в аккуратном беспорядке. Декан, которая любила фуги ранних композиторов, спокойно оставалась на месте, и Харриет мечтательно сидела рядом с ней, устремив глаза на мягко раскрашенных святых в крестной перегородке.[84] Затем они встали и направились к двери. Когда они шли между искривлённых столбов подъезда дома доктора Оуэна, их встретил умеренный порыв свежего ветра, который заставил декана придержать непослушную шапочку и надул и закрутил их мантии. Небо между округлыми подушками облаков было наполнено бледной и прозрачной синевой аквамарина.
На углу с Катт-стрит собралась и оживлённо болтала группа мантий, среди них были два преподавателя из колледжа Всех Душ и величественная фигура, в которой Харриет узнала мастера Баллиол-колледжа.[85] Около него был ещё некто, магистр гуманитарных наук, который, когда Харриет и декан проходили мимо, внезапно прервал разговор о контрапункте и вежливо снял свою академическую шапочку.
Сначала Харриет просто не могла поверить глазам. Питер Уимзи. Питер, из всех возможных людей — именно он! Питер, который, как считалось, должен быть в Варшаве, спокойно стоял на Хай-стрит, как если бы он тут был всегда. Питер, одетый в мантию и шапочку, как любой ортодоксальный магистр гуманитарных наук, всем своим видом свидетельствовал, что только что набожно посетил университетскую проповедь, а теперь ведёт спокойную академическую дискуссию с двумя коллегами из «Всех Душ» и мастером Баллиола.
— А почему нет? — внезапно подумала Харриет после первого шока. — Он — магистр гуманитарных наук. Он был в Баллиоле. Почему он не может разговаривать с мастером, если это ему нравится? Но как он сюда попал? И почему? И когда он приехал? И почему не сообщил мне?
Она смущённо приняла представления и сама представила лорда Питера декану.
— Я вчера звонил из города, — сказал Уимзи, — но вы отсутствовали. — А затем последовали какие-то дополнительные объяснения: что-то о перелёте из Варшавы и «моём племяннике в больнице», и «радушном гостеприимстве мастера», и записке в колледж. А затем из всех этих пустяков её ухо выхватило чёткое и ясное предложение:
— Если вы свободны и будете в колледже через полчаса или около того, то мог бы я зайти и повидать вас?
— Да, конечно, — запинаясь сказала Харриет, — это будет великолепно. — Она взяла себя в руки. — Полагаю, бесполезно приглашать вас на ленч?
Оказалось, у него ленч с мастером, и один из коллег из «Всех Душ» тоже приглашён. Фактически, небольшой званый ленч, как она поняла, с обсуждением какого-то исторического вопроса, при этом была упомянута чья-то статья в журнале таких-то или других наук, поэтому Уимзи собирается заскочить в колледж Всех Душ, чтобы взглянуть на неё, — на это уйдёт не более десяти минут — и найти ссылки на печатание и распространение полемических памфлетов эпохи Реформации, чтобы потом учёное сообщество могло выслушать экспертное мнение Уимзи, экспертное мнение его коллеги и невежественный лепет какого-то историка из другого университета.
Затем группа распалась. Мастер приподнял шапочку и поплыл, предварительно напомнив Уимзи и историку, что ленч будет в 1:15, Питер сказал что-то Харриет о том, что «обернётся за двадцать минут», а затем исчез с двумя коллегами в недрах колледжа Всех Душ, и Харриет и декан вновь оказались вдвоём.
— Итак, — сказала декан, — вот он какой!
— Да, — слабо пролепетала Харриет, — это он.
— Моя дорогая, но он совершенно очарователен. Вы никогда не говорили, что он приедет в Оксфорд.
— Я не знала. Я думала, что он в Варшаве. Я знала, что он планировал заехать сюда в этом семестре, чтобы повидать племянника, но у меня и в мыслях не было, что это может случиться так скоро. Фактически, я только хотела его спросить, я не думаю, что он мог получить моё письмо…
Она почувствовала, что её попытки объяснения только запутывают дело. В конце концов, она чистосердечно призналась декану во всех своих действиях.
— Я не знаю, получил ли он моё письмо и уже всё знает, или я должна, если он не знает, рассказать ему. Я уверена, он абсолютно надёжен. Но боюсь, директриса и преподаватели не ожидают, что он появится сам во плоти и крови.
— Полагаю, это самая мудрая вещь, которую вы могли сделать, — сказала мисс Мартин. — Не думаю, что в колледже нужно слишком об этом распространяться. Приведите его, если он захочет прийти, и позвольте ему вывернуть всех нас наизнанку. Человек с его манерами легко обведёт вокруг пальца весь главный стол. Какое счастье, что он историк, — можно будет посадить его по правую руку от мисс Хилльярд.
— Я никогда не думала о нём как об историке.
— Ну, так или иначе, он ведь взял первое место… разве вы не знали?
Она не знала. Она даже не обеспокоилась задаться этим вопросом. Она сознательно никогда не соединяла в уме Уимзи и Оксфорд. Это напоминало дело с Министерством иностранных дел. Если бы он узнал о её недомыслии, то получилось бы, что она причинила ему боль.
