Теперь барон казался совершенно подавленным. Однако он продолжал:
— Граф и графиня фон Зейдлиц, наоборот, часто бывали в Венеции, ставшей отныне постоянным местом жительства принца Фридриха и принцессы Гизелы, которых перестали принимать при дворе в родном Фельцбурге.
— Вы хотите сказать, что чувства негодования и обиды, вызванные тем, что принц пренебрег своим долгом и, как вы считаете, предал интересы страны и все такое прочее, настолько еще сильны, что даже спустя двенадцать лет он не мог рассчитывать на признание обеими партиями? — уточнил Рэтбоун.
Свидетель на мгновение задумался.
Судья пристально смотрел на него. Все в зале затихли.
Гизела была неподвижна, но Оливеру показалось, что на ее лице впервые появилось что-то похожее на волнение, словно воспоминания о перенесенных унижениях все еще причиняли ей боль. Она крепко стиснула губы и судорожно сжала лежавшие на коленях руки в черных перчатках. Трудно было сказать, переживала ли вдова собственное изгнание или ей было больно за мужа.
— Дело не в прошлых чувствах, — ответил барон, прямо глядя на Рэтбоуна. — Возникли совершенно новые политические обстоятельства, которые превратили все старые проблемы в срочные и неотложные.
Харвестер беспокойно заерзал на стуле, но, видимо, понял, что возражать бесполезно. Лучше слушать и наматывать все на ус.
— Вы не могли бы пояснить нам все это? — попросил защитник Зоры.
— Моя страна — одно из многочисленных германских государств, княжеств и курфюршеств. — Теперь фон Эмден обращался к залу. — У нас один язык и одна культура, что не могло не способствовать рождению движения за единое правление одного короля или одного правительства. Разумеется, в каждом государстве находятся люди, которые видят в объединении благо, но есть и те, кто готов до конца бороться за независимость своей страны и за ее самобытность. Моя родина тоже разделена на два лагеря. Разделена и королевская семья.
Теперь барон завладел всеобщим вниманием. Присяжные сочувственно кивали после каждой его фразы. Англичане, жители островного государства, разумом понимали тревоги малого государства Фельцбург и его стремление к независимости, но сердцем не полностью разделяли чужой страх потерять ее. Пятьдесят поколений британцев никогда не оказывались перед такой угрозой.
— Неужели? — Рэтбоун напомнил свидетелю, что тот так и не ответил на его вопрос.
Стефан не торопился, так как речь шла о тайнах королевской семьи, но деваться ему было некуда.
— Герцогиня и граф Рольф — страстные поборники независимости, — ответил он. — А наследный принц Вальдо — за объединение германских государств.
— А баронесса фон Арльсбах? — спросил Оливер.
— За независимость.
— Граф фон Зейдлиц?
— За объединение.
— Откуда вам это известно?
— Он не делал из этого секрета.
— Он агитировал за это?
— Не открыто. Пока нет. Но граф любил говорить о преимуществах объединения. Он в дружеских отношениях со многими влиятельными людьми в Пруссии.
Зал выразил свое неодобрение гулом голосов. Это была скорее эмоциональная реакция, а не понимание сути проблемы.
— Каково было мнение принца Фридриха по этому вопросу? — спросил Рэтбоун. — Он его высказывал? Вы его знали?
— Он был за независимость.
— И готов был отстаивать свои взгляды до конца?
Барон прикусил губу.
— Не знаю. Но мне известно, что именно для выяснения этого граф Лансдорф и прибыл в поместье Уэллборо. Иначе он ни за что не принял бы приглашение и не оказался бы в одном доме с принцем.
Судья озабоченно нахмурился и посмотрел на Оливера, словно хотел прервать допрос, но не сделал этого.
— Искал встречи он или принц? — спросил Рэтбоун, отлично понимая, что делает.
— Мне кажется, инициатива исходила от графа Лансдорфа, — сообщил Эмден.
— Кажется? Вы точно не знаете?
— Нет, не знаю и не строю догадок.
— А зачем на ужине был граф фон Зейдлиц? Ведь он противник независимости? Все съехались, чтобы поговорить? Открыть дискуссию?
По лицу барона пробежала улыбка.
— Разумеется, нет. Это всего лишь предположения. Я не знаю, состоялась ли какая-либо беседа… Возможно, Клаус фон Зейдлиц приехал именно для того… чтобы замаскировать политические мотивы встречи.
— А что вы скажете о графине фон Рюстов и о мистере Барберини?
— Они за независимость, — ответил Стефан. — Но Барберини — наполовину венецианец, он как бы нейтральная фигура, вот его и пригласили. Ведь принц Фридрих и принцесса Гизела живут в Венеции. Все было представлено как обычный званый ужин.
— Но под прикрытием праздничного застолья, пикников, театрального представления, музыки и пиршеств это была, по сути, серьезная политическая встреча?
— Да.
Рэтбоун понимал, что он не узнает от барона, что было предложено принцу Фридриху и о чем его просили, и поэтому не стал больше ничего спрашивать.
— Благодарю вас, барон фон Эмден, — сказал Оливер и повернулся к Харвестеру.
Тот поднялся; в его лице проявились страх и раздражение. Чуть сутулясь, но твердым шагом, будто решившись на что-то важное, Эшли вышел из-за стола.
— Барон, вы участвовали в этом тайном соглашении, ставящем целью возвращение принца Фридриха в страну для того, чтобы, изгнав брата, узурпировать право на престол? — задал он первый вопрос.
Сэр Оливер промолчал. Коллега Харвестер был довольно бесцеремонен с его свидетелем, но Рэтбоун знал, что сам виноват, задав такой тон.
Стефан, однако, улыбнулся.
— Если вас, мистер Харвестер, интересует, существовал ли план возвращения принца на родину, чтобы возглавить борьбу за сохранение независимости, то отвечу вам прямо: я в этом не участвовал. Но если б я знал о существовании такого плана, то не преминул бы присоединиться к нему. Если вы считаете это узурпированием власти, то это говорит о том, как мало вы осведомлены в данном вопросе. Принц Вальдо готов отречься не только от престола, но и от независимости своей страны. Он не возражает, если она будет поглощена и станет частью более крупной державы.
Барон облокотился на перила и говорил теперь, обращаясь только к Харвестеру, словно больше вокруг никого не было.
— Скоро в Фельцбурге не станет ни трона, ни короны, за которые стоило бы бороться. Мы превратимся в провинцию Пруссии или Ганновера, либо в новый конгломерат государств. Никто не может знать, кто окажется во главе его: король, президент или император. Если б Фридриха действительно пригласили и он дал согласие вернуться в страну, то это делалось бы ради сохранения трона в герцогстве Фельцбург, независимо от того, кто занял бы этот трон. Возможно, принц отказался бы от него, возможно, он проиграл бы битву за независимость и нас проглотила бы другая держава. Или вспыхнула бы война и мы ее проиграли бы. Однако возможно и другое: нас поддержали бы соседние малые и свободные государства, и мы все вместе воспротивились бы натиску реакции. Но теперь мы никогда не узнаем, как бы это было, ибо принца нет в живых.
Харвестер мрачно улыбнулся.
— Барон, если таковой была причина встречи в Уэллборо-холле — а мне кажется, вы так и полагаете, — то, возможно, вы ответите на несколько вопросов, которые так и напрашиваются в связи с подобным предположением? Если б Фридрих отклонил предложение вернуться, это дало бы кому-нибудь повод пожелать ему смерти?
— Не думаю.
— А если бы он согласился?
Фон Эмден недовольно сжал губы, как бы противясь тому, что его заставляют выразить вслух свое мнение, но при этом понимая, что не ответить он не может.
— Возможно, графу фон Зейдлицу… — предположил он неуверенно.
— Потому, что тот за объединение? — вопросительно поднял брови Эшли. — Мог ли принц Фридрих один успешно выполнить то, о чем его просили? В ваших предыдущих ответах на вопросы все выглядело гораздо более запутанным и трудным. Я не подозревал, что принц продолжал обладать такой силой и властью.
— Он мог и не достигнуть длительной и прочной независимости, — терпеливо пояснил барон. — Возможно, война стала бы неизбежной, но именно этого страшится фон Зейдлиц. В этом случае он потеряет слишком многое.
Харвестер не скрыл своего удивления.
— А разве не грозит то же самое всем вам? — Адвокат стал вполоборота к галерке, словно приглашая ее разделить свое удивление.
— Конечно, — согласился Стефан с печальным вздохом. — Но разница в том, что многие из нас надеются кое-что и выиграть в этой войне. Или, вернее будет сказать, сохранить.
— Независимость своего государства? — В голосе Эшли не было ни иронии, ни даже намека на неуважение к уверенности свидетеля. Задавая этот вопрос, он исходил из наличия жестокой и неумолимой реальности. — Разве это стоит войны, барон фон Эмден? Кто будет в ней воевать? — Он сделал жест негодующего недоумения. — Кто захочет лишиться дома и земли? Кто будет готов умирать? Я не вижу ничего позорного в желании вашей страны избежать войны даже ценою трагической смерти вашего принца. По крайней мере, многие в этом зале поняли бы это, и я им верю.
