— Что произошло? — встревоженно нахмурившись, спросил Олленхайм. — Все так плохо? Я вижу это по вашему лицу. Садитесь. — Он указал девушке на кресло, в глазах его застыло беспокойство.
Мисс Лэттерли почувствовала искреннюю тревогу юноши, и ее внезапно охватил гнев. Как несправедливо, что тот, кто ей так дорог, обречен на инвалидность, причем, вполне вероятно, на всю жизнь! Ему не удастся сделать карьеру, полюбить, жениться, достигнуть всего, чего ждала от него его родовитая семья… Эстер почувствовала комок в горле.
— Неужели все было так ужасно? — тихо переспросил Роберт. — Вам лучше сесть. Хотите, я попрошу принести чаю? Вы очень расстроены.
Медсестра попыталась улыбнуться, но не смогла.
— Вам не надо притворяться, Эстер, — настаивал ее подопечный. — Вердикт уже вынесен? Но этого не может быть!
— Она сняла свое обвинение? — спросила Виктория.
— Нет, не сняла, — ответила Эстер, опускаясь в кресло. — И до вердикта еще далеко. Сэр Оливер еще не начинал защиту. Однако я не верю, что он сможет что-либо изменить. Слушания сейчас в такой стадии, когда только сама графиня фон Рюстов способна спасти себя от виселицы.
Виктория и Роберт с испугом уставились на нее.
— Зора? — воскликнул ошеломленный молодой человек. — Но она не убивала принца! Если б она это сделала, то никогда не выдвинула бы подобного обвинения. Она была бы только рада, если б все считали это несчастным случаем. Это такая нелепость!
— Вероятно, кое-кто убежден, что она не в своем уме, — добавила мисс Стэнхоуп. — Думают, что она намеренно пытается казаться фанатичкой или даже истеричкой. Я слышала, как говорили о ее эксцентричности, о том, что она переодевается в мужское платье, посещает не совсем приличные заведения и вообще лишена каких-либо представлений о морали.
Эстер обеспокоили слова Виктории. Откуда девушке стали известны такие подробности? Но сиделка тут же вспомнила о том, что бедняжке пришлось пережить. Обстоятельства сложились столь неблагоприятно, что мисс Стэнхоуп оказалась на самом дне. Ее жизнь юной леди, какой она была до позора, постигшего ее семью, разительно изменилась. Теперь она была материально зависима от родственников, и ей стали знакомы все неприглядные стороны жизни, которые оставались неведомыми Роберту.
Виктория, встретив встревоженный взгляд молодого человека, покраснела.
— Кто такое говорит? — в упор спросил он ее. — Это чертовски несправедливо по отношению к Зоре.
— Когда люди озлоблены, то о справедливости говорить не приходится, — тихо промолвила его гостья.
— Почему они озлоблены? — нахмурился Олленхайм. — Зора нанесла оскорбление только одной Гизеле, и вердикт пока еще не вынесен. Если это убийство, то все должны быть благодарны Зоре, кто бы ни был убийцей. Во всяком случае, она открыла всем правду. Мне кажется, что эти люди сами совершают ту ошибку, за которую собираются осудить графиню… Они делают поспешные заключения, не узнав фактов, и обвиняют человека, не имея никаких доказательств. Это лицемерие!
Виктория улыбнулась.
— Конечно, лицемерие, — согласилась она, и глаза ее засветились нежностью, когда девушка посмотрела на своего друга.
Молодой человек повернулся к Эстер.
— А что делает ваш друг, сэр Оливер? Как он? Ему, очевидно, нелегко понимать, что он ничем не может ей помочь. Если верно все то, что вы сказали, и ей грозит опасность…
— Боюсь, он не знает, как изменить создавшееся положение, — откровенно призналась мисс Лэттерли. — Чтобы спасти Зору, надо найти виновного, а у нас нет доказательств — есть одни лишь предположения.
— Я вам сочувствую, — печально промолвил Роберт.
Виктория внезапно поднялась. Она двигалась скованно, явно превозмогая привычную боль, но тут же выпрямилась, чтобы Олленхайм ничего не заметил.
— Уже поздно, и мне пора. Я знаю, Эстер, что вы устали и вам следует отдохнуть. День был тяжелым. Оставляю вас одних, вам есть о чем поговорить. Возможно, вы что-нибудь придумаете. — Девушка чуть замешкалась и, часто моргая, попыталась улыбнуться, глядя на Роберта. — Доброй ночи, — промолвила она и, повернувшись, направилась к двери, причем, выходя, как-то неловко и не сразу закрыла ее за собой. Глаза, голос и выражение лица выдавали ее волнение, и мисс Лэттерли поняла ее лучше, чем если б мисс Стэнхоуп сама призналась ей в своих чувствах. Слова нередко бывают лживей молчания.
Эстер невольно посмотрела на Олленхайма. Губы его были сжаты, в глазах застыла боль. Он уставился на свои неподвижные ноги на стуле. Они лежали так, как их положил слуга. Одна нога была полусогнутой, и Роберт знал, что самостоятельно он не в силах ее выпрямить. Медсестра заметила его терзания и поняла, каким ужасным напоминанием это было для бедного калеки.
— Благодарю вас за то, что вы привели в мой дом Викторию, — внезапно быстро сказал Олленхайм. — Мне кажется, что я всегда буду ее любить. Мне хотелось бы дать ей столько же, сколько она дала мне. — Он вздохнул. — Но мне нечего ей дать. — Бедняга умолк. — Если бы я мог ходить!.. Если бы мог встать! — Голос его прервался, и прошло несколько мучительных минут, прежде чем он справился с собой.
Эстер знала, что Виктория не рассказывала ему о своей трагедии — слишком интимным это было, чтобы с кем-то поделиться. Но Роберт страдал от неопределенности их отношений — счастье общения могло выскользнуть у них из рук, потому что молодому человеку казалось, что он калека, не ровня ей и ничего не может дать молодой девушке.
И тогда его сиделка заговорила — спокойно, не повышая голоса. Возможно, этого не следовало делать и она совершала непоправимую ошибку, предавая доверие Виктории, но он должен был все знать.
— Вы можете дать ей свою любовь, — начала она. — Нет дара прекрасней любви…
Роберт резко повернулся к Эстер и посмотрел на нее почти с ненавистью. Однако в глубине его глаз она заметила боль и еще что-то, мучающее его. Женщина не сразу догадалась, что это был стыд.
— Любовь! — с горечью повторил ее подопечный. — Любовь от всей души, от всего сердца… Разве этого ей будет достаточно? Я ничем не могу помочь ей, не могу защитить или поддержать ее! Я не могу любить ее, как мужчина любит женщину! «Люблю тебя всем телом и душой…» — Его голос сорвался, и в нем зазвучали скрываемые слезы, одиночество и беспомощность. — Я не смогу дать ей любви, не стану отцом ее детей!
— А она, разве она может дать вам все это? — тихо спросила Эстер и почувствовала, как ей хочется взять его за руку. Но она понимала, что сейчас этого делать не следует. — Виктория еще совсем молоденькой девушкой была изнасилована и после вынуждена была сделать подпольный аборт. Сделан он был неумело, варварски, и девушка осталась калекой. В этом причина ее недуга, постоянных болей, иногда даже невыносимых. Она не может стать женой и исполнять супружеские обязанности, и, разумеется, у нее никогда не будет детей.
Лицо Роберта стало белее мела. Молодой человек смотрел на Эстер полными ужаса глазами, и по его телу пробежала дрожь. Он, не замечая, сжимал и разжимал кулаки, и Лэттерли испугалась, что ему станет плохо.
— Изнасилована? — задыхаясь, произнес Олленхайм.
Лицо его исказила напугавшая ее гримаса ненависти и гнева, и Эстер пожалела, что рассказала ему о Виктории. Теперь он будет презирать ее. Как и многие, он будет считать девушку испорченной — отнюдь не жертвой, а сосудом порока, влекущего к себе, и потому заслуживающей того, что с ней произошло. Рассказав ему правду, она совершила чудовищную ошибку, которую уже невозможно было поправить!
Медсестра со страхом снова посмотрела на Роберта. Его глаза были полны слез.
— И все это она пережила? — прошептал он. — Однако все время, что она была со мной, она думала и говорила только обо мне! Как… как вы могли позволить мне быть таким бесчувственным?!
Не задумываясь, Эстер сжала его руку.
— Нет, вы не были бесчувственны! Нет и нет! — горячо заверила его она. — Я не имела права рассказывать вам о ней. Это слишком личное. Я… я… не выдержу, если вы подумаете… — Она остановилась. Нет, лучше не говорить.
И тут Роберт неожиданно улыбнулся.
— Я это знаю.
Эстер так и не поняла, что он имел в виду, но переспрашивать не стала. Лучше было не испытывать судьбу.
— Я не скажу ей, что вы мне все рассказали, — пообещал Олленхайм. — Во всяком случае, не сейчас. Ей это будет неприятно, вам не кажется? — Это было скорее утверждением, чем вопросом. — И я ничего не скажу родителям. Это не моя тайна, чтобы делиться ею с ними, к тому же они могут все неправильно понять.
Мисс Лэттерли не могла не согласиться с ним. Бернд не считал Викторию Стэнхоуп подходящей компанией своему сыну, тем более единственной и постоянной компанией. Но сиделка почувствовала огромное облегчение, заполнившее ее всю благодатным теплом успокоения.
