— Я его не очень хорошо знал. Мне он особо никогда не нравился, — сказал Уэллс. — Он разительно отличался от Ральфа. Тщеславный, эгоистичный, умом он с братом тягаться не мог, однако знаний поднахватался и, если я правильно понимаю, кое-что в его достижениях смыслил. Тарквин промотал свое наследство, попытавшись пойти по стопам отца в Южной Африке, потерпел неудачу и вернулся домой, преследуемый кредиторами. В конце концов брат взял его к себе старшим ассистентом. Тарквин покупал оборудование для экспериментов Ральфа, готовил установку и так далее. Но даже с этим он справлялся плохо, и Ральф вынужден был определить его помощником к своему инженеру, флегматичному местному парню по фамилии Брайсон.
— Похоже на то, что ваш обед проходил прямо в центре сделанной Ральфом установки, — заметил я.
— Да, — улыбнулся Уэллс. — Он обожал такие представления. И я обязан описать вам назначение установки, поскольку это будет важно для расследования. Я уже упоминал о попытках Ральфа — иногда успешных, по его словам, — ослабить силу земного притяжения. Но результата он добивался лишь с малыми величинами. Для того чтобы расширить свои возможности — строить корабли больших размеров, способные переносить группы людей через космическую пустоту, — Ральф продолжал изучение более тонких аспектов феномена гравитации, особенно эквивалентности инерционной и гравитационной масс. Знаете…
Я замахал руками:
— Погодите, мистер Уэллс. Не могу говорить за Холмса, но у меня уже голова идет кругом. О гравитации я знаю только то, что она вызывает у моих пациентов сколиоз и плоскостопие.
— Позвольте объяснить вам с помощью аналогии, доктор Ватсон. Мистер Холмс, вы не дадите мне пару монет? Соверен и фартинг подойдут — то, что надо. Спасибо. — Он поднял монеты вверх. — Послушайте, Ватсон. Соверен значительно тяжелее фартинга.
— Это совершенно очевидно.
— Если я отпущу обе монеты одновременно, они упадут на пол.
— Разумеется.
— Но какая из них упадет первой — фартинг или соверен?
Холмс, казалось, забавлялся. Я же почувствовал оторопь, которая иногда на меня находит, если мне не удается выстроить цепочку логических рассуждений. Однако вопрос казался довольно простым.
— Соверен, — уверенно ответил я. — Не принимая во внимание сопротивление воздуха, а по той причине, что он тяжелее…
Уэллс отпустил монеты. Они упали рядом друг с другом и звякнули о пол купе одновременно.
— Я не эксперт в гравитационной механике, — упрекнул меня Холмс, — но принципы Галилея помню, Ватсон.
Уэллс вернул монеты.
— Все это объясняют различные законы Ньютона. Под действием силы тяжести все предметы падают с одинаковым ускорением, вне зависимости от их массы. Представьте себе следующее, Ватсон: если бы вы оказались в лифте, а трос порвался, то вы бы с лифтом упали одновременно. Но вы ощущали бы себя парящим в кабине лифта.
— Недолго, — мрачно сказал я, — только до дна шахты.
— Безусловно. Именно этот феномен стремился изучить Ральф. В лаборатории, где мы обедали, — вы видели ее на фотографии, — при помощи установки из катушек индуктивности, диффузоров и электрических контуров он сумел создать некое пространство, в котором — Ральф неоднократно демонстрировал нам этот фокус — благодаря коррекции гравитационного поля с помощью электрической энергии более тяжелые предметы действительно падали быстрее легких! Это был инерционный корректор, как называл его Ральф. Дело вроде бы пустяковое — и гораздо менее зрелищное, чем полет капсулы на Луну, — однако столь же невероятное и удивительное. Если, конечно, реальное.
— Но вы в этом сомневаетесь, — сказал Холмс. — К тому же вы использовали слово «фокус».
Уэллс вздохнул.
— Дорогой старина Ральф! Не думаю, чтобы он лгал намеренно. Но его энергия и оптимизм в отношении собственной работы подчас мешали ему мыслить критически. Тем не менее признание его теорий и устройств — в особенности инерционного корректора — было главной жизненной целью, настоящей идеей фикс Ральфа.
— Идеей фикс, которая привела его к смерти.
— Совершенно верно, — сказал Уэллс. — Потому как именно там, внутри инерционного корректора, Ральф Бримикум и умер — или был убит!
* * *
Шел уже четвертый час, когда мы наконец добрались до Чиппенхэма.
Мы наняли двуколку, чтобы доехать до места, где жил Бримикум, — хорошо обставленного дома времен Регентства. Правда, справедливости ради надо сказать, что дом был в довольно запущенном состоянии.
Холмс вылез из двуколки и повел носом, принюхиваясь. Затем направился к обочине щебенчатой подъездной аллеи и осмотрел траву на газоне, которая, как я заметил, местами изменила свой цвет и была в мелких бурых круглых пятнах, одно из которых Холмс осторожно потрогал мыском ботинка.
Нам навстречу вышел молодой человек — высокий блондин с водянистыми серыми глазами. Он приветствовал Уэллса с некоторым презрением:
— Неужели это Берти Уэллс! — и представился Тарквином Бримикумом.
Нас проводили в дом и познакомили с остальными домочадцами: Джейн, вдова Ральфа, высокая, стройная женщина, была моложе, чем я ожидал, а ее опухшие глаза позволяли предположить, что она часто плачет; инженер Джек Брайсон, надежный помощник Ральфа, лысый и широкоплечий, казалось, был в недоумении и чувствовал себя не в своей тарелке.
Холмс улыбнулся вдове с внезапной теплотой, которую могут подметить в нем только хорошо знающие его люди. Те же эмоции переполняли и меня, поскольку я тоже очень сочувствовал этой леди, потерявшей своего супруга.
— Мадам, — сказал Холмс. — Мои глубочайшие соболезнования.
— Благодарю вас.
— А как поживает ваш лабрадор? Бедная девочка еще болеет?
Она выглядела смущенной.
— Думаю, поправляется. Но откуда вы узнали?
Он наклонил голову.
— Следы на лужайке отчетливо свидетельствуют о присутствии собаки — причем суки, поскольку хорошо известно, что сука опорожняет мочевой пузырь в одном месте, выделяя, таким образом, достаточное количество едкого вещества, чтобы попортить траву, тогда как кобель метит свою территорию везде понемногу. У меня готов черновой вариант монографии по экскреторным повадкам домашней и городской живности. А что касается породы, миссис Бримикум, то я определил ее по оставшейся у вас на нижней юбке золотистой шерсти, которая также показывает вашу привязанность к этому лабрадору.
— О! Но как вы узнали о ее болезни?
Холмс грустно улыбнулся.
— Если бы собака была здорова, следовало бы ожидать, что она выйдет с вами, чтобы облаять трех таких бесцеремонных незнакомцев, каковыми мы являемся.
Уэллс восхищенно хмыкнул.
Джейн Бримикум неопределенно махнула рукой.
— Симптомы болезни ставят ветеринаров в тупик. Шеба с трудом держится на ногах, а ее кости до странности хрупки и предрасположены к переломам. Понимаете, Ральф использовал ее в своих экспериментах, и…
— Я знаю, — прервал ее Холмс.
— Знаете? Откуда?
Но Холмс не ответил. Вместо этого он отвел меня в сторону.
— Ватсон, я был бы вам очень признателен, если бы вы взяли у несчастного животного мочу на анализ.
— Что мы ищем?
— Мой дорогой друг, открыв это вам, я мог бы повлиять на ваши выводы.
— А каким образом я должен сделать анализ? Я не ветеринар, Холмс, и уж тем более не химик. К тому же мы далеко от города.
— Уверен, вы найдете способ. — Он снова повернулся к миссис Бримикум и стал деликатно расспрашивать ее о смерти мужа.
— Было раннее утро. Я находилась в кухне. Мистер Брайсон только что вошел, проработав уже целый час. — Я заметил, что она старалась не смотреть на инженера Брайсона, и словосочетание «мистер Брайсон» давалось ей с трудом. — Мы, как правило, ели вместе, хотя мистер Брайсон всегда был занят и очень торопился. На завтрак он обычно съедал яичницу из одного яйца и тост.
— Яйцо? — заинтересовался Холмс. — Какое яйцо?
— Из нашего небольшого курятника за домом, — ответила миссис Бримикум.
— Понравилось ли вам яйцо в тот день? — спросил Холмс.
Миссис Бримикум опустила глаза.
— Мистер Брайсон отметил, что оно было превосходно. Помню, что Тарквин — мистер Бримикум — принес в тот день свежие яйца из курятника.
— Правда? — Холмс оценивающе посмотрел на Тарквина, брата погибшего. — Сэр, вы имеете привычку посещать курятник?
Тарквин взорвался:
— Конечно нет! В детстве я всегда помогал Милли приносить яйца, а в тот день… было прекрасное утро — неужели человек не может изредка поддаться порыву?
Уэллс начинал терять терпение:
— Послушайте, Холмс, почему вас так заинтересовала эта история с утренней яичницей? Разве она не банальна? И разве вы не видите, что это причиняет боль леди Бримикум?
