Я достаточно хорошо знал своего друга, чтобы понять, что не бывает ничего несущественного — несомненно, в его подробных расспросах есть какая-то логика, которую никто из нас не может постичь. Но миссис Бримикум действительно начала сильно волноваться, поэтому Холмс перестал ее расспрашивать и позволил Тарквину провести нас в гостиную, где тот налил нам хереса.
— Вынужден признаться, что мистера Уэллса я не приглашал, — сказал он. — Поначалу я расценивал его интерес и настойчивость в желании прийти сюда как непрошеное вмешательство в горе моей семьи. Но я изменил свое мнение, обдумав последние трагические события. Теперь, когда вы здесь, я этому рад, мистер Холмс. Мне нужна ваша помощь.
— В чем?
— Ральф не просто лишился жизни, мистер Холмс, жизнь была у него отнята. После заключения следователя… полицию это дело не интересует. Я не знал, к кому обратиться, и…
Холмс поднял руки.
— Скажите точнее, что вы имеете в виду.
Бесцветные голубые глаза Тарквина пристально смотрели на Холмса.
— Смерть Ральфа не была несчастным случаем.
— Кто находился в камере инерционного корректора в момент трагедии?
— Только мы двое. Я и Брайсон, инженер моего брата.
— Значит, — вмешался я настойчиво, — вы обвиняете Брайсона…
— В убийстве. Все верно, доктор. Джек Брайсон убил Ральфа.
* * *
Холмс всегда нетерпелив в стремлении осмотреть место преступления, и Уэллс, без сомнения, получал огромное удовольствие, наблюдая за ним; а потому мы сразу согласились сопровождать Тарквина в камеру инерционного корректора, на место смерти Ральфа Бримикума.
Мы прошли около сотни ярдов по саду к отдельному строению. День уже подходил к концу. Я глубоко вдохнул воздух, наполненный ароматом деревьев, пытаясь проветрить голову после дыма паровоза. Было слышно кудахтанье кур, доносившееся, очевидно, из упомянутого миссис Бримикум курятника.
И вдруг, я даже вздрогнул от неожиданности, потревоженное моим приближением насекомое, размером не менее шести дюймов в длину, поспешно перебежало передо мной дорогу. Сначала я решил, что это таракан, но при ближайшем рассмотрении узнал, к своему удивлению, муравья. Он бежал, быстро семеня ножками, по направлению к муравейнику — гигантскому сооружению, возвышавшемуся над молодыми деревьями как разрушенный монумент.
— Боже правый, Холмс, — сказал я. — Вы только посмотрите! Что это, по-вашему, — какой-нибудь тропический вид?
Он покачал головой:
— Ральф Бримикум не коллекционировал насекомых. При известном нам раскладе событий я ожидал увидеть здесь нечто подобное.
— Ожидали? Но почему?
— Разумеется, та мерзкая пиявка Уэллса была ключом к разгадке. В любом случае — все в свое время, мой дорогой друг.
Мы подошли к лаборатории, грубой, но функционально продуманной конструкции, и я впервые окинул взглядом устрашающую начинку самого инерционного корректора. Основное помещение, около пятидесяти футов в высоту, было целиком занято гигантским остовом корабля — конической формы, футов пятнадцати в длину и, возможно, не меньше в ширину. Но при этом — никаких колес, парусов или полозьев, потому что его предназначением, как со всей серьезностью объяснил нам Тарквин, были полеты — при отсутствии гравитации, благодаря изобретению Ральфа — в космос! Для имитации определенных воздействий и нагрузок, с которыми пассажир сталкивается во время полета, корабль был подвешен в воздухе, в сердце инерционного корректора, при помощи нескольких тросов и кардановых подвесов.
Теперь тросы безжизненно болтались. Корабль, очевидно упав, вдавился в пол на несколько дюймов — словно гигантский молот, ударивший по бетону. И именно в этой капсуле, этой алюминиевой мечте о полете в космос, разбился насмерть Ральф Бримикум.
Рухнувшую громадину окружали элементы инерционного корректора: катушки индуктивности и якоря электромагнита, элементы конической формы из бумаги и железа, стеклянные трубки с нитью накаливания внутри, полюса огромных постоянных магнитов, какие-то столбы, терявшиеся во мгле наверху и столь же, с моей точки зрения, загадочные, как и все сооружение. Кроме того, были там еще всевозможные инструменты, кульманы, заваленные пыльными светокопиями, токарные станки, тиски, а также свешивающиеся с потолка цепи для перемещения тяжелых грузов.
Между тем я заметил, что падение аппарата нанесло большой вред оборудованию, находившемуся в помещении, и несомненно вывело его из строя.
Мой взгляд привлекли маленькие стеклянные камеры рядом с анатомическим столом. В закрытых пробками сосудах я увидел несколько крупных пиявок, хотя и не таких огромных, как экземпляр на фотографии Уэллса. Однако и эти были столь велики, что им даже не удавалось сохранять свойственную пиявкам трубкообразную форму; они лежали распластавшись по толстым стеклянным днищам колб. Из более высокоорганизованных животных в стеклянном заточении находились мыши, и все они имели странную особенность — поразительно длинные тонкие конечности. Некоторые из подопытных мышек прилагали невероятные усилия, чтобы выдерживать свой собственный вес. Я обратил на них внимание Холмса, но он это никак не прокомментировал.
Холмс, Уэллс и я подошли к краю пролома в полу и двинулись вокруг помятого алюминиевого корпуса аппарата. Падение произошло, по моим подсчетам, с высоты не более десяти футов. Удар казался недостаточным даже для того, чтобы причинить человеку хоть какой-то вред, не говоря уже о том, чтобы убить его. И тем не менее вся конструкция корабля была сдавлена примерно на треть.
— Какой ужас! — воскликнул Уэллс. — В этом самом месте — под сверкающим брюхом своего космического корабля — Ральф угощал нас обедом.
— В таком случае вам очень повезло, — заметил Холмс мрачно.
— Рабочие вскрыли кабину. — Тарквин указал на зиявшую в обшивке квадратную дыру, сквозь которую смутно виднелось внутреннее пространство. — Тело убрали после того, как полиция и коронер все осмотрели. Хотите заглянуть? Тогда я покажу вам, где мы с Брайсоном работали.
— Через минуту, — пробормотал Холмс и осмотрел остов фантастического корабля со своей обычной ошеломляющей дотошностью. Затем спросил: — Каким человеком был Ральф? Я вижу доказательства его научных способностей, но каков он был в жизни — в отношениях, в работе?
— Ральф сильно выделялся среди тех, с кем работал. — Открытое лицо Тарквина не позволяло предположить, что он снедаем завистью. — С самого раннего детства Ральф всегда был лидером. Таким он остался и во взрослой жизни.
— Я до сих пор не знаю, любили ли вы его, — заметил Уэллс.
Глаза Тарквина сузились.
— Не могу ответить на этот вопрос, Берти. Мы были братьями. Я на него работал. Думаю, я любил его. Но мы всю жизнь соперничали друг с другом, как и большинство братьев.
Холмс спросил прямо:
— Вы что-то выиграли от его смерти?
— Нет, — покачав головой, ответил Тарквин Бримикум. — Наследство отца не перейдет ко мне. Ральф оставил завещание, согласно которому все унаследовала его жена, а мы недолюбливаем друг друга. Можете проверить мои слова у нашего адвоката — и у Джейн. Если вам нужен мотив убийства, мистер Холмс, копайте глубже. Я не возражаю.
— Буду, обязательно буду, — проворчал Холмс. — Тем более что и Ральф Бримикум возразить уже тоже не сможет. Пойдемте заглянем в кабину.
Переступив через бетонное крошево пола, мы шагнули к проему, вырезанному в корпусе аппарата. Там была установлена маленькая лампа, наполнявшая внутреннее помещение унылым светом. Я знал, что тело — вернее, то, что от него осталось, — уже унесли, дабы подготовить к похоронам, но уборка еще не производилась. Я бросил взгляд вниз, ожидая увидеть — что? Ужасающие лужи крови? Однако на разорванной обивке сиденья пилота, в котором находился Ральф в момент своей смерти, оказалось только несколько пятен неправильной формы. Удивительно мало внешних повреждений было на оборудовании, приборах, циферблатах, переключателях и рычагах, предназначенных, очевидно, для управления кораблем. В большинстве своем они просто сплющились.
Но запах внутри кабины напомнил мне запах госпиталей времен моей военной службы.
Я отшатнулся.
— Не знаю, что я ожидал увидеть, — пробормотал я. — Больше крови, наверное.
Тарквин задумчиво нахмурился, а затем, вытянув руку, указал пальцем вверх. Я снова заглянул в кабину и поднял голову.
Господи, что здесь произошло?! Будто кто-то с силой швырнул в воздух дюжину баллонов с краской ржаво-коричневого цвета. Верхняя часть стен и потолок корабля, инструменты, циферблаты и переключатели, даже единственное оконце — все было обильно покрыто высохшей кровью.
— Боже правый, — сказал Уэллс, и лицо его побелело. — Как это туда попало?
