— Ты потише фукай, немцев напугаешь, — буркнул Старбеев.
Тот кивнул и отдалился от старшего сержанта.
Впереди вытягивались языки пожаров, запахло гарью.
Первым речку перешел Карпухин. Быстро подтянулись бойцы.
По данным разведки было известно, что на участке прорыва противник располагал небольшими силами. Немцы, видимо, считали, что топкая, заболоченная местность будет надежной преградой.
Внезапность атаки позволила взводу повести бой стремительно, подавить огневые точки двух дзотов, прикрывавших вражеские окопы.
Группа Старбеева прорвалась к церквушке с разбитой колокольней. Лучшей позиции, господствующей на плацдарме, не найдешь. В каменных проемах поставили два пулемета.
Бой ожесточался.
Орудийные залпы обрушились на церквушку. Устрашающе отваливались глыбы массивных стен.
Группа карпухинцев продвинулась к прилеску, пробивалась в тыл. Старбеев приказал вести обстрел окопов. Он понял замысел командира и должен был поддержать фронтальным огнем. Поэтому церквушка стала сейчас главной мишенью вражеского орудия. Несколько снарядов разнесли левое крыло здания. А через несколько минут грохнул новый залп, снаряд разорвался на верхней площадке. Погиб пулеметный расчет.
Другой пулемет примостили у бреши в куполе. Огонь вел Старбеев. Мертвый Ильин, второй номер, лежал рядом. А когда кончилась последняя лента, Старбеев схватил автомат и по крыше метнулся к башенке. Он глянул в разбитое оконце и увидел Хрупова. Пригнувшись, короткими перебежками Хрупов отходил в сторону речушки.
— Стой! — ошалело крикнул Старбеев.
Но Хрупов даже не оглянулся.
— Стреляю, Хрупов! — Гнев подступил к сердцу. — Стой! Приказываю! Стреляю, сволочь!
И тогда Старбеев выстрелил в него. И, зло прищурив глаза, выстрелил снова.
Наступило странное затишье. Он даже подумал, что оглох.
Было десять часов тридцать минут.
Старбеев почувствовал колючую шершавость языка. Он прислонился к оконцу и теперь уже не поверил своим глазам. Вокруг было пустынно и тихо…
Старбеев не мог понять, что же случилось. И, уже пробираясь по развалинам вниз, он вспомнил, как утром, захватив церквушку, услышал мощный гул наших орудий…
И лишь теперь слова майора в землянке «отвлекающий маневр» и все недосказанное тогда обрело ощутимую ясность и жестокую значимость исполненного взводом долга.
Старбеев шел к своим и ни о чем не мог думать. Он передвигал ноги, почти не сгибая колен, словно у него были непослушные протезы.
Старбеев прижался взмокшей спиной к стволу березы, немного отдышался, утер рукавом пот, размазав по лицу кирпичную пыль разрушенных стен церквушки.
Вскоре открылась низина русла, за ней речка, а там крутой откос берега — наш.
Старбеев очень устал, хотелось растянуться на траве.
Вдруг он услышал чей-то стон, частый, обреченный. Огляделся. Вокруг безлюдно, звуки временами исчезали. Старбеев потоптался и хотел уже уйти, но заметил на крохотном островке солдатскую каску.
Старбеев шагнул к речке. Светлая отмель тянулась недолго. С островка донесся стон.
И тут за песчаным бугром островка Старбеев увидел Хрупова. На иссиня-сером лице его блуждал потухший взгляд. Из бедра сочилась кровь.
Старбеев вздрогнул и несколько секунд оцепенело смотрел на Хрупова.
Потом он бросился к нему и неистово крикнул:
— Хрупов!
Тот увидел Старбеева и, объятый страхом, попытался отползти, но, обессиленный, рухнул.
— Живой, — придушив смятение, произнес Старбеев.
Хрупов ошалело помотал головой и, закрыв глаза, моляще отозвался:
— Пристрели…
Старбеев зло поглядел, сняв гимнастерку, рванул на себе рубашку и, разодрав в клочья брючины Хрупова, перевязал кровоточащую рану. Затем взял каску, набрал воды и несколько раз облил его голову, осыпанную песком.
Хрупов лизнул стекавшие капли и не смыкал губы.
— Сволочь ты, Хрупов… все-таки! — с гневом выпалил Старбеев.
Хрупов с трудом проговорил:
— Стреляй… Мне все равно.
— А матери, отцу? О шкуре своей печешься? Мне говоришь «стреляй», а сам хочешь быть чистеньким. Ты уж сам распорядись своей жизнью. Смерть тоже должна быть честной. Это хоть понять можешь?
— Страшно мне, — прошептал Хрупов.
— А взвод, что полег? Ему не было страшно! Такие парни погибли. А ты, мразь, небо видишь… Все! Пошли!
— Куда?
— К своим!
Хрупов попытался подняться. Упал.
И тогда Старбеев взвалил его на плечи и шагнул в воду. К своим он пришел через два часа.
Старбеев позвал санитара, сказал:
— Отправьте в санбат.
Никогда, ни разу Старбеев не усомнился в своем праве на выстрел.
«Но почему ты не доложил командиру роты? — Этот вопрос он обращал к себе и находил лишь один ответ: — Просто пожалел… Дважды не казнят. Ведь для него я был командиром».
И этот поединок в душе Старбеева, длившийся все долгие годы, не находил примирения. Хотя перевес всегда был в той чаше, где покоилось однажды принятое решение, подсказанное сердцем солдата…
— Я чувствую, вы не склонны передать письмо. Очень жаль… — хмуро сказал Журин.
— Не торопитесь, Евгений Алексеевич! Меня беспокоит другое.
— Что? Скажите!
— Там строки есть. Где письмо?
Журин торопливо раскрыл портфель, передал письмо.
— Вот эти строки. — Старбеев помедлил, затем прочитал: — «Я мысленно прощался с тобой. Думал — конец. И еще случилось такое. В нашем взводе оказался Хрупов, который…»— Он вздохнул. — Остальное в экспертизе, наверное, расшифруют.
— Что же вас смущает? Не улавливаю.
— То, чем вы заведуете. Будущее!
— Какая связь между этим письмом и будущим? — Журин недоуменно смотрел на Старбеева.
— Прямая.
— Можно конкретнее?
— А если этот трус Хрупов понял, что натворил. Одумался! И дальше воевал как положено. И на всю жизнь запомнил горький урок. Возможно такое?
Журин не спешил ответить. Он чувствовал, что Старбеев еще не все высказал и за словами «этот трус Хрупов» значилось что-то важное, беспокоящее Старбеева. И он осторожно спросил:
— Что же произошло тогда?
— Хрупов покинул боевую позицию. Я стрелял в него…
— Стреляли? — почти шепотом произнес ошеломленный Журин.
— Стрелял. Не надо больше об этом, — волнуясь, ответил Старбеев и зашагал по комнате. — Куда он девался после санбата, не знаю. Но это было. Теперь ясно?
— Не ожидал, что услышу такое, — сказал Журин.
— Вот каким оказался почтовый ящик… Допускаю, что Хрупов тогда выжил… И теперь он шахтер или архитектор. Все может быть… Если в живых остался. Зачем же вдогонку такое? Было… было… А надо ли сейчас давнее вспоминать? Об этом думаю, Евгений Алексеевич. Вам-то проще, — рассуждал Старбеев. — Музей. Нашли почтовый ящик — у вас радость. Понимаю, законная. А мне? Нас с вами случай свел. Могли же мы в разных санаториях отдыхать. Тогда все по-другому… А теперь? Случай потерял свое значение. Я-то живой. И обязан думать. Вы только представьте. Придет ваш Толик Гришко, увидит стенд и глянет мне в глаза… А потом напишет: «Хотел бы знать, что там произошло у вас, уважаемый ветеран Павел Петрович. И где этот Хрупов теперь?» Как прикажете поступить, Евгений Алексеевич?
— Как поступить? — растерянно спросил Журин.
Он понимал правоту Старбеева. Но ему очень не хотелось лишать музей интересной реликвии. И у него было мало надежды, что остальные письма найдут своих адресатов.
— Не знаю…
Журин предложил:
— А мы укажем, что Хрупова не удалось разыскать.
— Это вы, допустим, напишете. А что я отвечу Гришко?
— Есть выход! — вокликнул Журин.
— Что надумали? — недоверчиво спросил Старбеев.
— Вы знаете, что продолжение письма размыто. А экспертиза не смогла расшифровать. Вот мы и дадим письмо и найденном виде. Документ! И вопросы отпадают.
Старбеев впервые усмехнулся. Ему нравилась азартность Жури на.
— Нет, не отпадают!
— У нас реальное письмо. И пролежало оно под землей десятки лет… Потому и повредилось, — горячо доказывал Журин.
— Да вы не сердитесь. Я с вами по-дружески толкую. Что скажете?
С худого лица Журина как-то сразу смыло хмурость, оно оживилось, придав глазам выражение доброты и уверенности.
— Я, к сожалению, редко вижу героев наших реликвий. Потому что многое в прошлом… Встреча с вами не только запомнится. Она поучительна. Верно говорят: слова учат, а примеры влекут.
— Нашли решение?
— Нашел! Мы, музей, начинаем разыскивать Хрупова. Вы даете исходные данные. Номер части, все, что знаете. Я очень хочу найти его…
— Надеюсь, я буду в курсе?
— Конечно.
В эту ночь они легли поздно.
Последний день выдался переменчивый. То выглянет тусклое солнце и вскоре уступит небо косому дождю, а вслед порезвится ветер. И закружит опавшие листья, и без труда сорвет последние.
