Говорил Старбеев медленно, порой что-то вспоминал, а может, в паузах давал себе передышку.
Валентина слушала, ни разу не перебив мужа. Был момент, когда она хотела остановить рассказ, голос выдал его волнение, но поняла, что лучше сразу покончить с этим, не откладывать. Ведь все повторится.
История находки подошла к концу, и Старбеев прочитал письмо.
Неожиданные серые тени легли на лицо Валентины.
— Вот как война обошлась со мной. Догнала, — произнес Старбеев. — Надо и это пережить.
— А сколько лет было этому Хрупову? — спросила Валентина.
— Хрупову? Будь он неладен… — И без труда вспомнил: — Степан на три года младше меня.
…Степана Хрупова Валентина увидела в полевом медсанбате, который расположился в обгоревшем здании районного клуба «Пролетарий».
Его принесли санитары на носилках, пробитых осколками. Он лежал бледный, с испуганным взглядом серых глаз, тупо уставленных в небо, тронутое подсветом солнца. Заостренный подбородок был вскинут, и от этого его лицо казалось удлиненным.
Рваная штанина обнажала обмотанную на ноге повязку, бурую от проступавшей крови.
Еремин, пожилой усатый санитар с прилипшим к губе окурком, подошел к распахнутому, без стекол окну и хрипло крикнул:
— Гречихина! Сей момент принимай! Валюха!.. — И, потеребив обкуренные усы, потопал к носилкам.
Через несколько минут появилась Гречихина в длинном халате, усеянном ржавыми пятнами йода и крови.
— И все ты, Еремин, на крик берешь, — еще издали заговорила Гречихина. — Утишься!
— Невмоготу ему, — буркнул Еремин. — Хлипкий. По первому разу стрелянный.
Гречихина подошла к носилкам, заглянула в лицо Хрупова.
Он прошептал что-то неслышное, затем стал приподниматься, но не смог и повалился на носилки.
— Несите… Как величать?
— Ладанка при нем… А звать Хрупов.
Санитары принесли его в приемную комнатенку, усадили на топчан.
— Спасибо, — промолвил Хрупов.
— Ты Старбеева благодари, он подобрал, — сказал Еремин. — Бери носилки, Монин. Пошли.
Хрупов услышал стон, доносившийся из-за стены, и, облизнув сухие губы, рукавом утер испарину на лбу.
В комнатенку вошла Гречихина с кружкой воды.
— Попей.
Он поднес кружку к посиневшим губам. Пил жадно, попросил еще.
— Распустил нервишки… — разрезая ножницами штанину, сказала Гречихина. — Соберись.
— Ногу отрежут? — обреченно спросил Хрупов, совсем близко увидев лицо склонившейся медсестры.
— Заштопают, солдатик.
— Спасибо, доктор…
— И вовсе не доктор я, медсестра.
Очнулся Хрупов, когда робко размывалась темень ночи. Огонек висячей лампы излучал слабый свет.
Хрупов лежал на циновке меж рядами солдатских коек.
Уже не было той горячей боли в ноге, от которой ломило поясницу. Теперь он ощущал одеревенелую немоту тела, распластанного на жесткой подстилке. И немедля вспыхнул страх: «Отняли ногу… Отрезали…»
Хрупов боялся протянуть руку, прикоснуться к бедру. Он отдалял роковое мгновение, будто время могло его спасти.
Холодный пот заливал испуганное лицо.
Хрупов с усилием отвел руку от груди и стал ощупью продвигать ее вдоль тела. Вдруг пальцы наткнулись на плотную повязку и застыли. Хотелось отдернуть руку от бедра, но Хрупов резко приподнялся и, стиснув зубы, повел руку поверх повязки, она доходила до колена. И тогда он ощупал колено, щиколотку… И уже в приступе горестной радости пошевелил пальцами ноги.
Обессиленный, Хрупов откинулся на циновку. А рассвет все еще не наступал. Он забылся в тяжком сне, а когда разлепил глаза, увидел Гречихину, которая сделала ему укол и положила холодную примочку на лоб.
— Сейчас тебе получше станет, — вглядываясь в испуганное небритое лицо, сказала Гречихина.
— Спасибо… — тихо произнес он. Неожиданно вздрогнули синие губы. — Ногу не будут отрезать? — Голос его звучал стыдливо, растерянно.
— Считай, что в рубашке родился. Тебя сам Поленов оперировал. Вот так, солдатик. Нога при тебе. Теперь голову не теряй. Помогай медицине. Крепись!
— Спасибо.
— Ну что ты, Хрупов, заладил: «Спасибо, спасибо…» Зовут тебя как?
— Стецан. Пить хочется.
— Сейчас чай будет.
— Как вас зовут?
— По-разному кличут. Те, кто постарше, дочкой называют. Кому худо — сестричкой. Кто на выписку — Валюшей, Валечкой… — Она тихо вздохнула. — Медсестра Валентина Гречихина, так значусь. Так что выбирай, солдатик. Как душа подскажет…
…— Валюта! Может, я ванну приму. А потом пообедаем… — сказал Старбеев. — Не возражаешь?
— Хорошо, — мгновенно согласилась она.
Старбеев вошел в ванную.
Валентина давно знала про выстрел Старбеева. Она знала все, кроме одного: что Старбеев стрелял в Хрупова.
«Когда же он говорил про это? — припоминала Валентина. — Да, в октябре сорок третьего, когда демобилизовалась. Я покидала санбат и увидела Старбеева. Он и рассказал про этот случай… Павел как-то обозвал его… Негодяй… Дрянь… Нет, были другие слова… — Она вспомнила трепетный голос Хрупова: «Я вернусь к тебе…» И его поцелуи, поцелуи… Валентина жестким движением провела ладонью по губам, словно стерла то давнее, ненавистное.
Первая смена заканчивала рабочий день.
Старбеев сидел в конторке, беседовал с журналисткой Мартыновой. Она уже приходила в утренний час, но был он занят неотложными делами и попросил прийти в конце дня. Тогда уж ничто не помешает их встрече.
Старбеев понимал, что предстоит трудный разговор, потому что Мартынова сразу обозначила тему беседы — внедрение современной техники. И даже подумал, что Мартынова была у Лоскутова и он подсказал ей, с кем следует говорить.
Выйдя из конторки, Мартынова пошла по пролетам большого цеха. Сразу поразила ее березовая роща, неожиданно бросившаяся в глаза. Неужели почудилось? Но она шла, а роща приближалась. И вскоре открылась во весь размах торцовой стены цеха, поманила белоствольной красой. Кисть художника сомкнула цех с лесной поляной. С этого начала потом беседу Мартынова.
Старбеев сдержанно воспринял восторженность молодой журналистки, заметив, что сотворить приятный фон рабочего места куда легче, чем решить проблему новой техники.
Мартынова без стеснения призналась, что это ее первое большое выступление в газете и она, естественно, волнуется и очень рассчитывает на его помощь.
— Ничего удивительного, — ободряюще сказал Старбеев. — Я здесь более двадцати лет и, представьте, каждый день волнуюсь.
— У вас огромный цех, план. Понять можно.
— И у вас особый случай. Как бы премьера. И писать собираетесь о новом…
— Редактор беседовал с директором завода, узнал, что в вашем цехе создается участок станков с числовым программным управлением.
«Вот откуда ветерок подул. Теперь стало яснее, — подумал Старбеев. — Только к чему такая торопливость? Станки-то под чехлами. Разве что решил статейкой повлиять на несговорчивого начальника цеха. Возможно… — Но тут же отверг свое предположение: — Не любит Лоскутов выносить сор из избы…»
— Верно, готовимся. — Старбеев хотел было рассказать о всех сложностях предстоящей работы, но вовремя сдержал себя, не желал оправдываться, да и вряд ли поймет молодая журналистка многотрудность нового дела. — Готовимся, — повторил он.
Мартынова уловила озадаченность собеседника, ощутив в однозначном ответе настораживающую недосказанность.
— Павел Петрович, я постараюсь вникнуть в суть технической проблемы, изучить ее премудрости. Но меня интересует, ну определим это так, человеческий аспект темы. Сами по себе чудо-станки, что они скажут? А вот люди, которые придут на участок…
— Поэтому сказал «готовимся», — перебил Старбеев. — Хорошо, что ухватили главное. Проще, конечно, отдать дань моде. Установить станки, и все путем… Нельзя! Нерачительно… А ведь есть у нас такая тенденция.
— Назревает конфликтная ситуация… Я правильно поняла? — спросила Мартынова.
— Я бы оценил по-другому… — Старбеев задумался, искал более точное определение. — Конфликт — это столкновение между несогласными сторонами. Вся сложность в том, что несогласных вроде нет. Есть позиция поспешности. И она пагубна. Миновать процесс «психологической переналадки» — значит обречь дело на провал. Я сказал «готовимся». Да. Хотим сомкнуть момент установки станков с умением их эффективной эксплуатации.
Мартыновой понравилась открытая устремленность Старбеева, и ей показалось, что ситуация обозначилась с достаточным напряжением. И теперь уже думала, с чего же начнет, с кем поведет разговор.
— Сложный орешек. Попробую разобраться. Могли бы вы назвать человека, который обогатит меня интересной информацией по этому поводу. Несколько фамилий. Потом сама буду действовать.
