Так заявил Янагида в полиции, но на допросе у прокурора он снова поменял свои показания и стал отрицать, что убил Кику Ватанабэ.
«ВОПРОС: Зачем ты заявил в полиции, что убил Кику Ватанабэ?
ОТВЕТ: Когда начальник велел провести меня в комнату для допроса, вокруг стояли сыщики: один — спереди, двое — по бокам, один сзади. „Ты убил — скрывать бесполезно! Следствие все выяснит, так что сознавайся! Подумай о сестре, кто будет о ней заботиться!“ — кричали они. Возражений они и слушать не хотели Я устал, и голова у меня шла кругом. И тогда я решил, что правду скажу на суде — там меня поймут А им наговорил того, чего не было».
С этого времени Янагида постоянно утверждал, что украл долговую расписку, но не убивал Кику Ватанабэ.
Оцука обратился к показаниям свидетелей: младшей сестры обвиняемого — Кирико, бывшего директора школы, где преподавал Янагида, его коллег учителей, квартирного хозяина, старшего сына Кику Ватанабэ и его жены.
С объемистой папкой дела Янагида адвокату пришлось знакомиться урывками, когда выкраивалось время. Естественно, что знакомство это затягивалось, его нельзя было завершить одним махом. К тому же Оцука по нескольку раз перечитывал одно и то же, стараясь вникнуть во все тонкости и детали. Таким образом он хотел составить собственное мнение о деле и выявить все противоречия.
Однако, поразмыслив, Оцука пришел к выводу, что следствие, видимо, не допустило ошибки в отношении виновности Янагида. Вещественных доказательств было достаточно. Отпечатки пальцев Янагида, оставленные на месте преступления, следы крови жертвы и зола на его штанах. Кроме того, Янагида признался, что взял свою долговую расписку из шкафа. У него были мотивы расправиться с Ватанабэ-сан; косвенных доказательств тоже было достаточно. И вещественные, и косвенные доказательства казались достоверными и производили убедительное впечатление. Так что суд первой инстанции признал его виновным не только из-за беспомощности официально назначенного государственного защитника.
Ознакомившись с делом в общих чертах, Оцука стал подумывать о том, чтобы поставить на этом точку. Как поступить дальше, он волен был решать сам — ведь обвиняемого теперь уже не существовало. Дело было весьма сложным, а с точки зрения адвоката почти безнадежным. Оцука не рассчитывал, что даже ему удастся доказать невиновность подзащитного.
Янагида заявил, что когда он пришел к Ватанабэ-сан, то она уже была убита, но вскрытие показало, что убийство произошло именно в то время, когда Янагида пришел к Ватанабэ, — девятнадцатого числа в одиннадцать часов вечера. Предположить, что за несколько мгновений до появления Янагида другой преступник ворвался к старухе и убил ее, — не покажется ли это слишком странным совпадением? Но если так и произошло, надо еще доказать существование другого преступника. Однако ничто в документах, прочитанных Оцука, не указывало на его наличие.
Оцука очень хотелось забыть об этом деле. Даже ему оно казалось не по силам. К тому же он не несет ответственности за отказ на просьбу этой девочки. Пора было успокоиться. Но это никак не получалось. На душе было неспокойно, он все не мог забыть голос молодой посетительницы. Мысль о том, что он отказал ей из-за денег, тяготила и преследовала. Не говоря уже о том, что к этому отказу как-то невольно оказалась причастна Митико.
«Сэнсэй, брат признан виновным и умер в тюрьме», — слышалась Оцука фраза.
Озабоченный всем этим, Оцука встретился с Митико, но даже во время свидания с ней время от времени невольно хмурился. В эти мгновения он даже терял нить разговора, а взгляд его устремлялся куда-то в одну точку.
Умная и наблюдательная Митико не могла не заметить этого.
— Сэнсэй, — она пытливо посмотрела на Оцука своими черными глазами, — вас что-то беспокоит?
— Почему? — спросил Оцука, улыбнувшись ей в ответ.
— Временами у вас такое озабоченное лицо.
— Что поделаешь, — ответил адвокат, — это потому, что работы много.
Конечно, Митико не знала, что косвенно причастна к этой мрачной истории.
— Ты же сама — женщина деловая. Разве у тебя не бывает хлопот?
— Ну, как сказать…
Митико беззвучно рассмеялась, продемонстрировав белоснежные зубы. Она была такая высокая и стройная, что даже кимоно не скрадывало ее фигуру, и казалось, будто Митико облачена в изысканное европейское платье.
Глядя на нее, Оцука невольно вспомнил обстановку ресторана на Гиндза, который содержала Митико. Этот ресторан был известен блюдами французской кухни. Убранство в нем было роскошное, цены — высокие. Основал заведение бывший муж Митико, но модным оно стало с тех пор, как принадлежит ей. Оказалось, что у Митико есть особый дар вести дела.
Киндзо Оцука познакомился с Митико, когда она решила развестись с мужем и пришла получить юридическую консультацию. Воспользовавшись тем, что дела в заведении идут хорошо, муж пустился во все тяжкие, а Митико не могла с этим примириться.
В то время муж Митико как раз принимался за большое новое дело, так что в конце концов ресторан европейской кухни на Гиндза за денежную компенсацию перешел к Митико, как она того и требовала. Кстати, в то время заведение было вполовину меньше, чем теперь. Муж предлагал Митико семь миллионов иен отступного, но она отказалась и упорно требовала именно ресторан. Тогда-то Митико и обратилась к Оцука. Он уладил распрю в ее пользу.
С тех пор их связь тянется уже два года и, видимо, продлится и в дальнейшем.
Заведение Митико процветало, дело шло уже проторенной дорогой и как бы даже не требовало ее участия. Со всем управлялся администратор, которого она переманила из ресторана первоклассной гостиницы, и три десятка расторопных служащих.
Короче говоря, ничто не мешало Митико, когда ей того хотелось, отправиться на денек-другой в Кавана или на Хаконэ поиграть в гольф или же провести вечер с Оцука в ночном клубе.
Когда Оцука спросил: «А что, разве у тебя не бывает хлопот в ресторане?» — он имел в виду, что, хотя дело у Митико было поставлено хорошо, иногда все-таки приходилось подсуетиться. Но вообще-то Оцука бросил эту реплику, чтобы скрыть от возлюбленной свое мрачное настроение.
В конце концов Оцука все же обнаружил одно противоречие в деле Янагида. Не все в этом основательном сооружении было сцементировано как следует. Но для того, чтобы установить это, нужен был профессиональный взгляд Киндзо Оцука.
Втайне Оцука был человеком очень самолюбивым. Он, никому ничего не говоря, взялся за изучение уже рассмотренного судом дела об убийстве не только из-за Кирико. Он и сам не осознавал это хорошенько, но где-то в глубине его души затаилось упорное желание выявить в этом деле противоречие. Подобное упорство сформировалось в нем смолоду. Именно благодаря этому качеству он и достиг своего нынешнего положения. Еще в молодые годы Оцука всегда был готов вступить в противоборство с полицией и судом.
Раскрыть противоречие в этом деле помог отчасти случай. И опять Митико была рядом. Произошло это в ресторане отеля Т. Оцука пришел навестить одного живущего здесь бизнесмена, который обратился с просьбой вести его дело в суде, а затем, когда деловые вопросы были решены, Оцука позвонил Митико и пригласил ее прийти.
Зал ресторана был почти полон, большую часть посетителей составляли иностранцы. За столиком, где расположились Оцука с Митико, сидела американская семья. Супруги, семилетняя девочка и мальчик лет четырех. Для японцев казалось странным, что жена сидела с почти безучастным видом, в то время как муж занимался детьми. Оцука время от времени невольно поглядывал на них.
Отцовское внимание было сосредоточено на семилетней девочке. Он беспрестанно распекал ее. Поначалу Оцука подумал, что он учит дочь, как вести себя за столом.
— Поглядите-ка на эту девочку, — тихо сказала Митико.
Похоже, Митико тоже наблюдала за ними.
— Эта девочка, видимо, левша, вот папа и придирается к ней. Видите, как неловко она держит нож в правой руке. И тут же перекладывает его в левую руку, — с любопытством проговорила Митико.
Оцука взглянул и увидел, как золотоволосая девочка, улучив момент, когда отец заговорил с матерью, немедленно поменяла нож и вилку местами и стала совершенно свободно расправляться с едой.
— На Западе считается предосудительным быть левшой, — сказала Митико, разглядывая содержимое своей тарелки.
— Видимо, так, — подтвердил Оцука, наматывая спагетти на вилку.
По правде сказать, в тот момент Оцука еще не осенило. Это случилось, когда он, высадив Митико на плохо освещенном углу Гиндза, ехал обратно один.
Справа виднелся темный канал, окружающий императорский дворец, а прямо перед глазами проплывал поезд городской электрички. Именно в это мгновение, как вспомнил потом Оцука, в сознании его внезапно всплыли строки:
