Она была готова ко всему, но к её удивлению мисс Хилльярд, немного поколебавшись, внезапно села и сказала: «О, Боже!»
— Если вы не имеете никакого отношения к уничтожению шахматных фигур, — продолжала Харриет, — или к другими шуточкам, которые происходили в колледже, следует объяснить эти обломки слоновой кости.
(«Может быть я — действительно дура, — подумала она, — показывать, какая карта у меня на руках? Но если бы я этого не сделала, что случилось бы с уликами?»)
Мисс Хилльярд сконфуженно сняла свою туфлю и посмотрела на осколок белой фигуры, приставший к пятке вместе с небольшим кусочком влажного гравия.
— Дайте мне её, — сказала Харриет, и взяла туфлю со всем содержимым.
Она ожидала яростных отпирательств, но мисс Хилльярд слабо сказала:
— Это доказательства… неопровержимые…
Со злорадным изумлением Харриет возблагодарила Небеса за академические привычки: по крайней мере не нужно было спорить о том, что является доказательством, а что нет.
— Я действительно входила в вашу комнату. Я пошла туда, чтобы сказать вам то, что сказала сейчас. Но вас там не было. А когда я увидела этот разгром на полу, я подумала… я испугалась, что вы подумаете…
— Я действительно думаю.
— А что подумал он?
— Лорд Питер? Я не знаю, что он подумал. Но теперь ему есть, о чём подумать.
— У вас нет никаких доказательств, что это сделала я, — выпалила мисс Хилльярд с внезапной решимостью. — Только то, что я была в комнате. Когда я пришла, всё уже было совершено. Я увидела это, и вошла, чтобы рассмотреть поближе. Можете сказать вашему любовнику, что я всё это видела и была рада. Но он вам скажет, это не доказывает, что это сделала я.
— Послушайте, мисс Хилльярд, — сказала Харриет, разрываясь между гневом, подозрением и ужасной жалостью, — поймите, раз и навсегда, что он не мой любовник. Вы что, действительно полагаете, что, если бы он таковым являлся, мы стали бы… — здесь вся смехотворность ситуации так потрясла её, что даже помешала управлять голосом, — мы приехали бы, чтобы порезвиться в самом неудобном для этого месте — в Шрусбери? Даже если бы я не испытывала уважения к колледжу — где тут смысл? У нас в распоряжении всё время и весь мир, так с какой стати нам приезжать и валять дурака здесь? Это было бы просто глупо. И если вы действительно были сейчас во дворике, то вам следует знать, что люди, которые являются любовниками, не обращаются друг к другу так, как мы. По крайней мере, — добавила она язвительно, — если бы вы знали что-нибудь об этом вообще, то вы бы это поняли. Мы — очень старые друзья, и я ему многим обязана.
— Не говорите чепухи, — резко сказала тьютор. — Вы знаете, что любите этого человека.
— Боже! — воскликнула Харриет, внезапно прозревшая, — если не я, то я знаю кто.
— Вы не имеете никакого права так говорить!
— Но ведь это правда, — сказала Харриет. — О, чёрт! Полагаю, нет смысла говорить, что мне очень жаль. — (Динамит на пороховой фабрике? Да, действительно, мисс Эдвардс, вы увидели это раньше всех. Биологически интересный!) — Это дьявольская вещь. («Это дьявольское осложнение», — сказал Питер. Он, конечно же, видел. Должен был видеть. Слишком большой опыт, чтобы не видеть. Должно быть, такое происходило множество раз… без счёту женщин… по всей Европе. О, Боже, Боже! И было ли это случайным обвинением, или мисс Хилльярд покопалась в прошлом и выкопала венских певиц?)
— Ради Бога, — сказала мисс Хилльярд, — уходите!
— Я думаю, так будет лучше всего, — ответила Харриет.
Она не знала, как вообще подступиться к такой ситуации. Она больше не могла чувствовать себя оскорбленной или сердитой. Она боялась. Она не ревновала. Она только жалела и была совершенно неспособной выразить какое-либо сочувствие, которое не станет оскорблением. Она поняла, что всё ещё сжимает туфлю мисс Хилльярд. Может быть, лучше отдать? Это были доказательства… чего-то. Но чего? Всё это дело с полтергейстом, казалось, отступило за горизонт, оставив позади эту замкнувшуюся в своём панцире женщину, невидящими глазами всматривающуюся в пустоту под беспощадной жестокостью электрического света. Харриет подобрала из-под письменного стола и другой фрагмент из слоновой кости — миниатюрный наконечник копья от красной пешки.
Ну, личные отношения — это личные отношения, а доказательства — это доказательства. Теперь Питер — она помнила, что Питер обещал позвонить из «Митры». Она пошла вниз с туфлёй в руке и в Новом дворике столкнулась с миссис Пэджет, которая направлялась на её поиски.
Звонок был переключён в кабинку в Квин-Элизабет.
— В конце концов, всё не настолько плохо, — сказал голос Питера. — Это всего лишь Великая Важная Персона, желающая провести конференцию в своём частном доме. Что-то вроде приятной второй половины воскресного дня на диком Уорикшире. Это может означать в дальнейшем Лондон или Рим, но мы будем надеяться, что нет. Во всяком случае, вполне подойдёт, если я буду там к половине двенадцатого и, таким образом, я смогу ещё до этого увидеть вас приблизительно в девять.
— Пожалуйста, приезжайте. Кое-что произошло. Не тревожное, но огорчительное. Я не могу рассказать по телефону.
Он снова обещал приехать и пожелал спокойной ночи. Харриет, после того, как тщательно заперла туфлю и фрагменты слоновой кости, пошла к экономке и получила койку в больнице.
Хотя она до вечера ждала,
Не появился здесь никто живой.
И ночь свои раскинула крыла,
Заполнив всё опасной темнотой.
Угрозой тайной грех пренебрегать
И снять доспехи дева не спешит,
Хоть веки тяжелы — не время спать.
Она перемещается в тиши,
Клинок острейший дело завершит.
Эдмонд Спенсер
Харриет оставила в швейцарской записку, что будет ждать лорда Уимзи в саду преподавателей. Она позавтракала рано, чтобы избежать встречи с мисс Хилльярд, которая, пока она говорила с Пэджетом, прошла через Новый дворик, как разгневанная тень.
Впервые она встретилась с Питером в тот момент, когда все физические чувства в ней были разбиты жестокостью обстоятельств, поэтому с самого начала она воспринимала его как ум и дух, заключённые в тело. Никогда — даже в те более поздние головокружительные моменты на реке — она не рассматривала его как самца, не обнаруживала неявных обещаний в скрытых глазах, длинной гибкой линии рта, необычайно живых руках. Никогда, поскольку он всегда спрашивал и никогда не требовал, не чувствовала она в нём никакого доминирования, кроме интеллектуального. Но теперь, когда он приближался к ней по дорожке, обсаженной цветами, она увидела его новыми глазами — глазами женщин, которые видели его прежде, чем узнали, увидела его так, как видели его они — в динамике. Мисс Хилльярд, мисс Эдвардс, мисс де Вайн, даже декан, — каждая по своему признала одно и то же: шесть столетий собственничества, спрятанного под хомутом учтивости. Она сама увидела его, нахального и безудержного, в племяннике, и сразу же поняла, что это такое, но её удивило, что по отношению к более старшему человеку она оказалось слепой и всё ещё отказывалась видеть. И она задалась вопросом, было ли это только случайностью, что её глаза оказались запечатаны до тех пор, пока не стало слишком поздно для понимания, и бедствия уже не начались.
Она сидела не двигаясь, пока он не остановился, глядя на неё.
— Ну? — сказал он несерьёзно, — как поживает моя леди? Что, дорогая, всё плохо? Да, что-то произошло, я это вижу. Что это, domina?[111]
Хотя его тон был полушутлив, ничто не могло сказать больше о серьёзности происходящего, чем этот серьёзный академический титул. Она ответила машинально, как будто рассказывая урок: «Когда вы уехали вчера вечером, мисс Хилльярд встретила меня в Новом дворике. Она попросила, чтобы я зашла в её комнату, потому что хотела поговорить со мной. По пути я увидела, что к пятке её комнатной туфли пристал маленький кусочек белой слоновой кости. Она сделала некоторые довольно неприятные обвинения, она неправильно поняла ситуацию…
— Это можно и должно исправить. Вы сказали ей что-нибудь при туфлю?
— Боюсь, что да. Был ещё один фрагмент слоновой кости на полу. Я обвинила её в том, что она входила в мою комнату, а она это отрицала, пока я не привела доказательства. Тогда она признала этот факт, но сказала, что когда она вошла, разрушения уже были произведены.
— Вы ей поверили?
— Возможно, поверила бы… если… если бы она не продемонстрировала мне мотив.
— Понимаю. Хорошо. Не нужно мне ничего говорить.
Она впервые взглянула на это лицо, холодное как зима, и запнулась: «Я унесла туфлю с собой. Лучше бы я этого не делала».
— Вы собираетесь пугаться фактов? — спросил он. — И это вы — учёный?
