— Это было ужасно любезно с вашей стороны, — сказала Харриет. — Во что был одет призрак?
— О, в одно из таких тёмно-синих платьев с такими полосками и шляпку с полями. Большинство ваших донов ходят в таких. Опрятная, не безвкусная. Не выглядела умной. Вполне обычная. Но я узнал глаза. Я весь гусиной кожей покрылся. Честно. Эта женщина опасна, я клянусь.
— Это очень мило с вашей стороны предупредить меня, — повторила Харриет. — Я попытаюсь узнать, кто это была. И я приму меры предосторожности.
— Да, пожалуйста, — сказал лорд Сейнт-Джордж. — Я имею в виду, дядя Питер ужасно переполошился. Совершенно потерял аппетит. Конечно, я знаю, что он — беспокойный старый осел, и приложил все усилия, чтобы успокоить это нервное животное и всё такое, но я начинаю думать, что у него имеются некоторые основания. Ради Бога, тётя Харриет, примите какие-нибудь меры. Я не могу себе позволить, чтобы такой ценный дядя развалился прямо на моих глазах. Он становится похожим на лорда Барли, который, как вы знаете, всё время шагал туда-сюда и так далее — ответственность очень изнашивает организм.[112]
— Вот что я вам скажу, — сказала Харриет. — Вам следует завтра прийти и пообедать в колледже, а заодно попытаться найти леди. Сегодня вечером это бесполезно, потому что очень многие не являются на воскресный ужин.
— Ура! — воскликнул виконт. — Чертовски хорошая мысль. И я получил бы чертовски хороший подарок на день рождения от дяди Питера, если бы решил для него эту проблему. До свидания, и будьте осторожны.
— Я должна была подумать об этом раньше, — сказала Харриет, — передавая эту новость декану, — но я никак не предполагала, что он сможет узнать женщину после того, как видел её только один раз.
Декан, для которой вся история про столкновение лорда Сейнт-Джорджа с призраком оказалась новостью, была настроена довольно скептично. «Лично я не смогла бы узнать кого-нибудь после одного взгляда в темноте, и я, конечно, не буду доверять таким шалопаям, как он. Единственным человеком здесь, у которого, по моим сведениям, имеется фуляр с флотским орнаментом, является мисс Лидгейт, но я абсолютно отказываюсь в это верить! Но пригласите молодого человека на обед во что бы то ни стало. Я — за оживляж, а он даже более живописен, чем тот, другой».
Харриет наконец почувствовала, что приближается кризис. «Примите меры предосторожности». Хорошей же дурой она смотрелась бы, расхаживая в ошейнике. И при этом он совершенно не защитил бы от кочерги и прочего… Ветер, должно быть дул с юго-запада, поскольку тяжёлые удары Тома, отбивающего свой сто один удар, очень ясно звучали в ушах, когда она пересекала Старый дворик.
— Не позже половины десятого, — сказала мисс Вард. Если опасность ночью больше не угрожала, она всё ещё оставалась актуальной по вечерам.
Она пошла наверх и заперла дверь своей комнаты, прежде чем открыть ящик и вынуть тяжёлый ремень из кожи и латуни. Было что-то в описании той женщины, идущей с дикими глазами по Магдэлен-Бридж и «сжимающей кулаки», о чём думать было совершенно неприятно. Она словно вновь ощутила железную хватку Питера на своём горле и услышала его голос, говорящий как по учебнику:
— Это опасная точка. Сжатие больших кровеносных сосудов в этом месте вызовет почти мгновенную потерю сознания. А затем, вы видите, с вами всё…
И при резком давлении его больших пальцев свет в глазах померк.
Вздрогнув, она повернулась, поскольку что-то тронуло ручку двери. Вероятно, окно в коридоре было открыто и был сквозняк. Она становится смехотворно нервной. Застёжка оказалась слишком тугой для её пальцев. (Разве твой слуга — собака, чтобы делать такие вещи?). Увидев себя в зеркале, она рассмеялась. «Она у вас напоминает белую лилию, что само по себе является искушением к насилию». Её собственное лицо в приглушённом вечернем свете удивило её — такое смягчённое, испуганное и лишённое цвета, с глазами, которые выглядели неестественно большими под тяжёлыми чёрными бровями, и чуть раскрытыми губами. Это походило на голову казнённого: тёмная полоса отделяла голову от тела как удар палача.
Она задалась вопросом, видел ли её такой её бывший любовник в течение того насыщенного событиями и несчастного года, когда она пыталась думать, что счастье в том, чтобы быть побеждённой. Бедный Филип, замученный собственным тщеславием, никогда не любил её, пока не убил её чувство к нему, и всё же он опасно ухватился за неё, когда погружался в бездну смерти. Фактически она апеллировала не к Филипу, а к теории жизни. Молодёжь всегда теоретизирует, только люди средних лет могут понять смертоносность принципов. Подчинить себя собственным целям может быть опасным, но подчинить себя целям других людей — это прах и тлен. И всё же были те, кто всё ещё был несчастным, кто завидовал даже пыльной солёности яблок Мёртвого моря.[113]
Мог ли когда-либо существовать союз между интеллектом и плотью? Именно непрестанное задавание вопросов и анализ всего выхолащивает и сводит на нет все страсти. Возможно, опыт знает формулу, позволяющую преодолеть эту трудность: удерживать горький, болезненный мозг по одну сторону стены, а томное сладострастное тело по другую и никогда не позволять им встречаться. Поэтому, если вы скроены именно по такой мерке, вы могли бы спорить о преданности в профессорской и позволять себе встряхнуться… скажем, с венскими певицами, и обе эти стороны, переходя одна в другую без единой шероховатости, представляют вас как целое. Легко для мужчины и, возможно, даже для женщины, если только избегать глупых недоразумений, таких как быть обвинённой в убийстве. Но пытаться создать гармонию из несовместимого было безумием — нельзя ни самому пытаться этого делать, ни участвовать в чужих попытках. Если Питер хочет провести эксперимент, то он должен сделать это без попустительства Харриет. Шесть столетий наследственного обладания не могут подчиниться несчастным сорока пяти годам сверхчувствительного интеллекта. Пусть самец берёт самку и будет доволен, пусть постоянное думание «болтает себе» как герой «Человека и сверхчеловека».[114] Конечно, посредством длинного монолога, поскольку самка может только слушать и не встревать. Иначе можно было бы получить некую пару людей, наподобие показанных в «Частных жизнях»,[115] которые катаются на полу и дубасят друг друга, когда не совокупляются, потому что у них (очевидно) не имеется никаких ресурсов для диалога. Перспектива ужасающей скуки, так или иначе.
Дверь вновь задрожала, как бы напоминая, что даже некоторую скуку можно было бы приветствовать, как альтернативу тревоги. На каминной доске одинокая красная пешка демонстрирует всю незащищённость… Как спокойно Энни приняла предупреждение Питера. Отнеслась ли она к этому серьёзно? Заботилась ли она о себе? Она выглядела как обычно, изящной и отстранённой, когда вносила кофе в профессорскую тем вечером, возможно, была немного более оживлённой, чем обычно. Конечно, у неё были свои свободные полдня с Бити и Каролой… Любопытно, подумал Харриет, это желание обладать детьми и диктовать им вкусы, как будто бы они — отколовшиеся кусочки тебя самого, а не отдельные люди. Даже если мечты стремятся к мотоциклам… Энни была в порядке. А как насчёт мисс де Вайн, едущей из Города в счастливом неведении?... Харриет вздрогнула, увидев, что уже почти без четверти десять. Поезд должен уже прийти. Помнит ли директриса о предупреждении мисс де Вайн? Её нельзя оставлять спать в комнате на первом этаже, неподготовленную. Но директриса никогда ничего не забывает.
Однако у Харриет душа была не на месте. Из своего окна она не могла видеть, горели ли огни в крыле библиотеки. Она отперла дверь и вышла (да, окно в коридоре было открыто, никто не трогал ручку двери, это всего лишь ветер). Несколько тусклых фигур всё ещё двигались в дальнем конце дворика, когда она шла около теннисного корта. В крыле библиотеки все окна на первом этаже были тёмными за исключением тусклого мерцания в коридоре. Во всяком случае, мисс Бартон не была в своей комнате, не возвратилась ещё и мисс де Вайн. Или… о, да, она вернулась, поскольку в её гостиной шторы были задёрнуты, хотя никакого света за ними не было видно.
Харриет вошла в здание. Дверь квартиры мисс Берроус была открыта, а в прихожей было темно. Дверь мисс де Вайн была закрыта. Она постучала, но не получила никакого ответа, и внезапно ей показалось странным, что занавески задёрнуты, а света нет. Она открыла дверь, надавила настенный выключатель в прихожей. Ничего не изменилось. С растущим беспокойства она прошла к двери гостиной и открыла её. А затем, когда её пальцы нащупали выключатель, в её горло кто-то вцепился жёстокой хваткой.
У неё было два преимущества: она была частично подготовлена, и противник не ожидал встретить ошейник. Она почувствовала лишь лёгкое удушье и услышала, как сильные жестокие пальцы скользят по прочной коже. Пока они перемещали захват, у неё было время, чтобы вспомнить то, чему её учили: поймать и дёрнуть запястья в стороны. Но когда её ноги натолкнулись на ноги противника, её высокие каблуки скользнули по паркету, и она стала падать — они падали вместе, — и она была внизу; казалось, падение заняло годы, и всё это время в уши врывался поток хриплых грязных ругательств. А затем мир раскололся в огне и громе и наступил мрак.
