class="p1">– Да что вы говорите, Иван Владимирович?
– Представляете, Анатолий Борисович!
– Извините, мне об этом ничего не известно, не пытайте меня. – Кравчук рассмеялся. – Так вот, что касается Марии Данченко, если вам все же интересно. Хочу, чтобы вы оценили нашу гуманность, Иван Владимирович. Ее и пальцем никто не тронет. Она вольна делать все, что ей заблагорассудится в рамках правил того заведения, в котором она оказалась.
– Вы о чем?
– Судя по всему, ваша подопечная не выдержала марафона. Нервишки сдали у девушки. Ну, и она распрощалась с головой. В дурке она, под присмотром. Пока в Волгодонске, после видно будет, где ее лучше будет вылечить. Такие вот дела. Жаль я сам не могу с ней поговорить, меня держит ваша остальная компания, но, те, кто пытался у нее что-то выяснить, говорят, что она находится очень далеко от понимания окружающего ее мира. А так, никакой агрессии, всплесков и прочего негатива, мила и спокойна. Может, оно и к лучшему. Как вам новость?
– Я за вас рад.
– Я-то тут при чем?
– Одной проблемой меньше.
– Никогда не считал Данченко проблемой, во всяком случае, в том смысле, на который вы намекаете. Хотите узнать об остальных?
– Анатолий Борисович, вам так необходимо держать меня в курсе вашей операции? Понимаете, с тех пор, как она перестала быть моей, она стала мне совершенно неинтересна. К тому же, я в отпуске.
– Ну, простите, Иван Владимирович. Ну, еще немного, утолите мою слабость к эффектам. И ведь, как-никак, благодаря вам, у меня тут турне по всей стране. Я вот в Чите уже. У меня ночь. Хотите знать почему?
– Почему у вас ночь?
– Нет. Почему я в Чите.
– Почему же?
– Ваши подопечные наследили в Тынде. Один сотрудник полиции мертв, другой в тяжелом состоянии. Дело рук одного мальчика и одной девочки.
– И почему вы решили, что это мои подопечные?
– Да потому, что только ваши уроды способны пристрелить двоих полицейских в больнице средь бела дня! Простите за эмоции. Не удивлюсь, что это все и довело Данченко до сумасшедшего дома. Ладно, Иван Владимирович, не буду больше вам докучать. Вы нужны нам для иных, куда более великих дел. И не беспокойтесь, я не стану за вами следить, я убежден в вашем благоразумии. Всю нужную информацию я уже получил от службы аэропорта. Простите, не мог сдержаться, исключительно, любопытство. Ничего лишнего с вами нет, даже оружия не прихватили, что удивительно для человека, который спит в погонах, сжимая табельный пистолет. – Кравчук рассмеялся. – Шучу, шучу. Итак, приятного вам отдыха, и до встречи перед началом учебного года! – подполковник отключил телефон.
Разговор с Кравчуком отбил у Шоцкого желание идти на пляж. Он некоторое время посидел в номере, после чего спустился вниз и направился в ближайший бар.
Заказав пива, он уселся за столиком кафе, расположенного на балконе второго этажа отеля.
– Вы позволите, Иван Владимирович?
Шоцкий обернулся на голос.
– Да вы издеваетесь надо мной? – воскликнул он.
Перед ним стоял его новый знакомый, Степан Алексеевич.
– Спасибо, Иван Владимирович. Вижу, вы мне не очень рады.
– Вы проницательны. Я только заселился, а вы уже меня со всех сторон обложили. Вы все меня отправляли в отпуск, как можно скорее, чтоб было, куда командировку оформить, поближе к морю? «В июле и в Крыму»?
– Клянусь вам, Иван Владимирович, больше вы меня здесь не увидите.
– Вы пиво будете?
– Воздержусь.
– Меня не уговаривайте. – В этот момент перед Шоцким поставили кружку пива, и он тут же сделал большой глоток.
– Люди разные, – задумчиво произнес Степан Алексеевич.
– Да что вы говорите?
– Я говорю о Марии Данченко. Вы уже проинформированы. Простите, это я попросил вам сообщить. Чтоб из первых, так сказать, рук.
– Зачем?
– Попробуйте представить, что могло произойти с Марией?
– Я не понимаю, я снова вас не понимаю.
– Мария совершенно здоровая девушка, в ее роду не встречалось душевнобольных. Всю жизнь она провела на земле, после работала официанткой.
– Вы читали мои материалы?
– В том числе. Так вот. Да, ее обидели, за нее заступился любимый человек и убил, случайно убил обидчика, за что и попал в тюрьму. Она стойко это пережила, и продолжала там же работать три года. После произошло то, что произошло. Что было потом, мы, к сожалению, не знаем, но Мария вернулась домой.
Степан Алексеевич сделал паузу. Шоцкий сделал два глотка и поставил кружку.
– Я вас слушаю, слушаю, – сказал он.
– Ее мать уверяет, что, когда она вернулась, она была совершенно нормальна. А потом вдруг что-то ударило, и ее дочь потеряла связь с окружающим миром.
– И что?
– Все люди разные.
– Вы повторяетесь, – заметил Шоцкий.
– Итак, у вас нет идей?
– Никаких.
– Что ж, позвольте изложить свою. Кортнев придал ей импульс для того, чтобы выйти из-под контроля, что уже сделал он сам, и вырвал ее из болота, вполне возможно, неосознанно, случайно. Но, она не справилась, не смогла до конца пройти путь, уготованный ей Кортневым. Мы, конечно, не знаем, что это был за путь, куда он шел и вел свою невесту. Но она сдалась, поэтому и вернулась домой. Но вернуться к прежней жизни не смогла, или не успела. И что-то произошло. Что-то необъяснимое.
– Психиатрия далека до совершенства, как и многое в мире, поэтому любое отклонение человека от нормы может считаться необъяснимым. Почему вы думаете, что это не итог нервного напряжения, пережитого шока, или еще чего подобного?
– Да, это, несомненно, итог, но чего конкретно? Я склоняюсь к тому, что это итог внушенной необходимости выхода из-под контроля. Обычная жизнь подразумевает контроль, чего бы это не касалось, а она, вернувшись к ней, не смогла с этим смириться. Возможно, влияние ее любимого человека оказалось слишком сильно, и она очутилась где-то на пути между ним, его новой жизнью, в которую он завлекал ее, и привычной жизнью, где-то над поверхностью контролирующей субстанции.
Шоцкий в несколько глотков допил кружку и заказал вторую.
– Занятно, – произнес он. – Уверен, с таким подходом, и таким методом вполне можно объяснить любое явление в мире. Вы к чему-то меня ведете?
– Да, я стараюсь погрузить вас в эту проблему, чтобы с вами проще было работать.
– Спасибо за заботу.
– Не стоит. Всё в этом мире находится в рабстве. Всё и все! Так было и так есть. Человеку необходимо рабство, как бы он не воспевал свободу. Воспевание искусственно, и зависит от ситуации. Славя свободу, каждый преследует свои конкретные цели. Объяснить же, что это такое, свобода, не сможет никто! Царю нужны подданные, а подданным царь.
