— Не надо так, Клим. Думаешь, мы дикари, только травкой торгуем?
— Да шучу, не обижайся.
Он действительно не хотел задеть самолюбие простодушного абрека, привык к нему. Как и к остальным соседям по палате. Клим вообще легко сходился с людьми, но это ничего не значило. Он так же быстро с ними расставался, не помня ни зла, ни добра.
Дора Викторовна была в ординаторской одна. Клим, гремя костылями, вошел, развалился на стуле. Трагически произнес:
— Знаю, что вас смущает, дорогая Дора Викторовна.
— О чем вы, Клим? — пожилая женщина смотрела на него со странным, растерянным выражением, появлявшимся у нее, когда они разговаривали наедине.
— Разница в возрасте.
— Что — разница в возрасте?
— Разница в возрасте не бывает помехой в любви. Как и инвалидность.
— Клим, или ты издеваешься надо мной, или тебе надо показаться психиатру.
Клим выдержал ее разгневанный взгляд. Седая, темноволосая, с худеньким торсом, с крепкими ногами — жен-цщна-врач-костоправ… Он не хитрил, он по ней с ума сходил, который день только о ней думал. Блажь, конечно, пройдет скоро, но Клим давным-давно пришел к мысли, что все хорошее случается с человеком именно тогда, когда на него накатывает блажь.
— Вы замужем, Дора Викторовна?
— Зачем тебе знать?
— У вас нет мужа. Но вы боитесь.
— Чего боюсь?
— Многого. Что люди подумают. Что сама о себе подумаете. Боитесь быть смешной. А ведь все так просто, Дора. Я мужчина, хотя временно на костылях. Вы женщина, хотя и в белом халате. Вон удобная кушетка. Запрем дверь и посмотрим, что из этого получится. Слабо, Дора Викторовна?
Дора Викторовна закурила.
— Глупый, самоуверенный мальчик, ты, наверное, кажешься себе героем… А у меня сын постарше тебя.
— Я же не в сыновья набиваюсь.
— Откуда вы только такие народились?
— Если вы обо мне, то я московский озорной гуляка. Что на уме, то на языке. Никаких хитростей.
— Вот тебе ноги и переломали за твой язык.
— Нет, не за язык. Совсем другая история. Чисто мужская. Женщины сюда не замешаны.
— Хочешь выписаться?
— Не знаю… Тошно как-то.
— Завтра сделаем рентген, посмотрим, как срослось.
— Вы сегодня дежурите?
— Да, а что?
— Спите здесь, в ординаторской?
— Прекрати, дурачок.
— Или — или, — сказал Клим. — Или сегодня, или никогда.
В ее глазах возникло выражение, которое его завораживало: словно все кости, какие она вправила за свою жизнь, встали перед ней непреодолимым частоколом. Тьма египетская. Во всем ее облике было что-то безумно дразнящее. Из-за нее он рисковал башкой — это чистая правда. По-хорошему ему давно пора слинять, в больнице опасно.
В тяжком раздумье побрел к себе в палату. Санек не наведывался уже неделю, глубоко залег, на связи оставил Галку, но и она куда-то пропала. Что это значит? Повязали ее? Санек отбил большие бабки, такую сумму ему не простят. И скрываться долго не имеет смысла. Всю жизнь в ухо-роне не просидишь. Ситуация, конечно, хреновая. Как ни крути, получается маленькая война. И в ней они с Саней вдвоем против всех. Какая-то безысходность, а помирать неохота. Когда-нибудь все равно придется, но лучше не сегодня. Столько хороших дел не переделано, взять хотя бы Дору Викторовну.
Приближаясь к палате, как сердце вещало, наткнулся на незнакомого парнишку с испитым, искуренным лицом. Климу одного взгляда хватило, чтобы догадаться — вот он, гонец.
— Вы Клим Стрелок? — обратился к нему паренек, отвалясь от стены и затравленно косясь по сторонам. Шестерки всегда боятся собственной тени.
— Ну? — сказал Клим.
— Может, отойдем? Потолковать надо.
Клим молча развернулся и, стуча костылями, повел гостя на лестничный переход, в курилку возле телефонного автомата. Сейчас здесь никого не было — время процедур и обходов.
— Ну? — хмуро повторил Клим, устроившись на подоконнике.
— Дело такое… Один человек разыскивает Саню Маньяка. Но его нигде нету.
— И чего?
— Этот человек надеется, вы поможете.
— Что за человек?
— Давайте без имен, — паренек закурил, ручонки тонкие и дрожат. Видно, с утра не хватило на дозу.
— Передай этому человеку, — сказал Клим, — что Маньяк мне больше не друг.
— Не друг?
— Скурвился он. Будь я на ходу, сам бы его придавил. А ты случайно не химичишь?
— Как это?
— Тебя не Маньяк прислал, чтобы вынюхивать? В таком раз'е передай ему, за Стрелком не заржавеет. Выйду отсюда, по всем кочкам разнесу.
Паренек переминался с ноги на ногу, сипло, по-стариковски затягивал.
— Мое дело маленькое… Просили передать, если назовешь адрес, оставят в покое. Понятно, да? Иначе не отвяжутся.
— Ты давно в кодле?
— Я всегда в ней, — гордо ответил гонец.
— Тогда послушай моего совета. Никогда не задирай ногу выше головы.
Паренек отшатнулся, увидя, как удобно Клим перехватил костыль.
— Не надо, Стрелок. Я на рожон не лезу. Передал — и все.
— Ну и катись отсюда, пока цел, придурок!
— Это ваш ответ?
— Это мой ответ.
— Тогда скорейшего выздоровления.
Клим не успел зацепить его костылем, паренек запрыгал по ступенькам, как резиновый шарик.
Перед обедом Клим выпросил у дежурной сеструхи укол анальгина и до четырех покемарил. Потом, как обычно, пошел бродить по коридорам, где на раскладушках лежали раненые. В большинстве те, кого привозили ночью с московских улиц, наскоро штопали в хирургии — и сваливали куда попало. Участь у них незавидная. Иногда о них забывали, особенно о тех, кто без сознания, и они отбывали на тот свет, не успев никому рассказать, что с ними приключилось и кто они такие. Графа — неопознанные трупы. Обнаружив в коридоре покойника, санитары спускали его на цокольный этаж, на промежуточную стоянку. За сутки там иногда накапливалось до десятка трупов, сваленных как попало (мужчин-санитаров не хватало в больнице). Клим иногда из любопытства, как и прочие постояльцы, спускался туда покурить и однажды обнаружил среди усопших вполне живого братка с отрезанными ушами, сообщил о нем медсестре, а потом из чисто гуманных соображений помог транспортировать бедолагу обратно на этаж, на раскладушку. Утром зашел навестить, но того отправили в морг.
…Гуляя, наткнулся на Дору Викторовну, с мученическим видом поинтересовался, готова ли она к ночному свиданию, и, неловко повернувшись, выронил из-под полы чугунную трубку, расщепленную с двух сторон. Грозное оружие, принесенное Саньком в одно из посещений. Клим умел с ним управляться, но практически бесполезное, если человек на костылях. В том-то и вся штука, что у Клима не было маневра. Сопротивляться он мог только на ограниченном пространстве, как мушка с оторванными лапками.
— Что это у вас, Клим? — удивилась докторша. — Какой-то инструмент?
— Не совсем так, — солидно ответил Клим, подняв тяжелую игрушку. — Скорее кистевой эспандер. Для упражнений. Чтобы не залеживаться. Если парень вроде меня залежится, он ведь ни на что хорошее не годен, Дора Викторовна.
— А-а, — не очень заинтересованно протянула она и двинулась дальше, но Клим ухватил ее за рукав шелестящего халата.
— Минуточку, доктор!
— Только, пожалуйста, без глупостей, Клим.
Ох, так ему нравилось, как она произносила его имя! Не фамилию, не кличку — имя.
— Вы не могли бы перевести меня в другую палату?
_?
— Старики храпят, как ненормальные, турок во сне костыли у кого-то выклянчивает. Я не сплю три ночи.
— Вы же видите, что творится, — Дора Викторовна повела глазами на раскладушки с обычной своей укоризненной усмешкой, выглядевшей как укор всем мужчинам за их человеческую несостоятельность.
— Но я-то в палате лежу, — сказал Клим. — Могу с кем-нибудь поменяться. Шило на мыло.
— После рентгена.
— Что — после рентгена?
— Завтра все решим. Сегодня уж потерпите.
— Понял. Еще маленький вопрос. Почему вы ко мне обращаетесь то на «ты», то на «вы»?
