Несмотря на то что фраза в точности соответствовала ситуации – собрать деньги Шустин едва смог, он поразился тому, насколько серьезно шла речь об одной тысяче рублей. Он обернулся и увидел мужика лет сорока на вид, облаченного в видавшие виды, но еще не до конца заношенные вещи. Черные потрепанные джинсы, черный вытянутый свитер и накинутая поверх этого драповая куртка. Голова Миши была обтянута синей вязаной шапочкой. Брился он в последний раз, по-видимому, в момент первой московской пороши. Словом, информатор Миша имел вид, если не зарождающий опаску, то не вызывающий доверия – точно. Тем не менее это была не первая встреча Шустина за его журналистскую карьеру, и он еще ни разу не видел на них людей, одетых в костюмы от Понти и пахнущих ароматами от Кензо. Все больше – «Шипром», и все чаще – изо рта.
– Миша – это вы?
Вместо ответа тот бесцеремонно распахнул дверцу «Тойоты» и, подобрав ноги, уселся на пассажирское сиденье. Журналист, отбросив в сторону сигарету вместе с сомнениями, сел за руль.
– Сейчас на улицу Асеева.
«Пока все по плану», – подумал Шустин, включая зажигание.
До Асеева они добрались через десять минут. Миша показал дом, и его водитель приблизился к третьему подъезду. Миша вышел, попросив «особо не светиться», и, оглянувшись, утонул во мраке подъезда.
Шустин почувствовал легкий приток адреналина. Впервые в жизни он делает что-то открыто, и делает это сознательно. Все правильно, это оправданно. Еще преподаватель на кафедре истории журналистики Зайцев говаривал о том, что ни один журналист не может оказаться не втянутым в мир криминальных событий, если собирается писать о криминале профессионально.
Через пятнадцать минут Миша вышел, сел в машину в очень раздосадованном состоянии и велел ехать на Вишневую.
Шустин послушно кивнул и через четверть часа подвез Мишу к восемнадцатому дому. Мимо проходила старушка с полным тазом белья, и Миша, ничуть ее не таясь, выпалил:
– Если кто спросит, чего здесь стоишь, скажи, что приехал к Зимятиным. К Зимятиным, понял?
Шустин, едва Миша ушел, вынул из ящика для перчаток работающий диктофон и сказал в него голосом, которым отмороженные военкоры рассказывают о бое, стоя на бруствере под пулями:
– Сейчас состоялся контакт с человеком по имени Миша, готовым дать показания относительно виновности обвиняемого, находящегося в СИЗО. Он велел отвезти его к дому на улице Асеева, где он беседовал с какими-то людьми. Миша находился там шестнадцать минут, после чего велел мне ехать на улицу Вишневую. Он очень неадекватно повел себя, настояв на том, что я должен отвечать всем, кто обозначит свой интерес ко мне: «Я жду Зимятиных». Нужно выяснить, кто такие Зимятины и как это может быть связано с делом обвиняемого.
Диктофон пора было прятать, потому что на этот раз Миша задержался не более чем на десять минут. Шел к машине он бодро, а когда сел в нее, от него сильно пахло спиртным.
– Ну, как? – чуть прищурившись, тихо спросил Шустин.
– Нормально, – ответил Миша. – Давай на Парусный проспект.
По пути пришлось заправиться – дорога пролегала через весь город. Дорогой пассажир молчал, а Шустин принимал условия игры. Так и ехали.
У восьмого дома на Парусном проспекте Миша показал на второй подъезд, вышел, прокряхтев, что «лишь бы работал лифт», после чего придержал дверцу и наклонился, обдавая Шустина перегаром с примесью селедки.
– Давай первую половину.
– Чего? – не понял журналист.
Миша ухмыльнулся и покрутил головой, за поворотами которой его мутные глаза уже еле успевали.
– Вот дает... А мне людям платить за информацию нужно или нет?
«Действительно, – подумалось Шустину. – Что ж он так, как простак...» Но Миша его смущения, казалось, и не заметил. Наклонившись еще ниже, он взволновал Степана Матвеевича еще сильнее.
– И это... Если тебе дорога жизнь, заедь вон на ту парковку, что перед коммерческим киоском, и не выезжай с нее, пока я не выйду.
Диктофон писал.
Шустин так и сделал. Тридцать минут он курил, ежесекундно бросая взгляды в зеркало заднего вида. В нем хорошо различался подъезд и все подступы, ведущие к нему. Когда Миша вернулся и уселся на свое место, от него пахло спиртным еще сильнее. На всякий случай – вдруг пригодится – он буркнул:
– А ты как хотел, Степа? Это не так просто. Теперь на Знаменку и к тому месту, где мы пересеклись.
«Без единой зацепки, – запечатлел в своей памяти Шустин, – но самое главное – впереди. Я вам утру нос, засранцы». Скажи он это вслух и окажись рядом кто-нибудь из знакомых, он наверняка отнес бы это в адрес заносчивых коллег журналиста. Он им обязательно утрет нос. Это его репортаж. Он будет называться «Последнее слово».
Из дома на Знаменке Миша вышел быстрым шагом, держа в руке большую спортивную сумку. В дверь он попал со второго раза, крикнул «Гони!» и посмотрел в сумку.
– Все здесь? – спросил Шустин, имея в виду содержимое и надеясь на понимание.
– А то, – буркнул Миша, оглянувшись. – Все, что было. Ты мне должен пятьсот.
Расплатившись второй половиной суммы, понимая, что с сумкой информатор от него никуда не денется, криминальный репортер посмотрел в зеркало заднего вида и увидел белую «девятку», идущую по проспекту с той же скоростью, что и его «Tercel» – около ста десяти. Миша, заметив погоню, стал вынимать из сумки какие-то свертки, рассовывать их по карманам драповой куртки и поучать напарника:
– Что бы ни случилось, ты меня не знаешь, и я тебя не знаю. Если хочешь жить – молчи. – С визгом застегнув «молнию», он, тяжело перегнувшись через маленькую спинку, сообщил: – Здесь все, что тебя интересует по Разбоеву. А сейчас заверни за угол и чуть притормози.
Шустин выполнил все, о чем его просил Миша. Дождавшись, пока тот покинет машину, он прибавил ходу. «Девятка» по-прежнему висела на хвосте, и Шустину пора было подумать о том, чтоб спасать содержимое сумки, к которому он так долго шел. И конечно, собственную жизнь.
В районе стадиона «Крылья Советов» к «девятке» почему-то присоединились два белых «Форда» с синими полосами и буквами «ВАО» на борту, из одного из которых вскоре последовала просьба остановиться, дабы находящимся в ней людям не пришлось воспользоваться своим правом вести огонь на поражение.
Когда Шустин понял, что пора останавливаться, было уже поздно. Самих выстрелов в пылу погони он не слышал, но вот их последствия ощутил на себе в полной мере. Оба левых колеса, когда разорвались в клочья, превратили крошечную «Tercel» в юлу, и Шустину, чтобы выйти из этого вращения, пришлось потратить немало сил. Когда очумело приоткрыл дверцу, чтобы выйти, он тут же получил чем-то тяжелым по голове и второй раз за текущий день почувствовал, как на его запястьях защелкиваются наручники.
Это был не день Шустина.
Советник напоил Сидельникова чаем и подробно высказал ему свое мнение о деле, которое в две стопки было уложено на засыпном сейфе. Показал флажки на карте, поведал о своей встрече с Разбоевым. Когда стало ясно, что сыщик вник в тему и теперь знает о ней столько же, сколько и сам Кряжин, советник, отставив в сторону чашку, встал, подошел к карте и заложил руки в карманы.
– Что ты теперь обо всем этом думаешь?
Сидельников виновато улыбнулся. Было очевидно, что пока он не уверен в том, что способен правильно реагировать на факты.
Но, заставив себя оттолкнуть навязчивую мысль о том, что человек, признавшийся в шести убийствах и находящийся в здравом рассудке, невиновным быть не может, в своих размышлениях пришел туда, где его и ждал Кряжин.
Нужно сосредоточиться. Кряжин не из тех, кто толчет в ступе воду или занимается карьерными изысканиями. Поэтому, раз он просит думать, значит, в том есть резонная необходимость.
– Знаете, как вас называют на Петровке? – пробубнил, рассматривая карту Москвы, капитан.
– Мне плевать на то, что обо мне говорят, – резко взял Кряжин. – Я и без того достаточно высокого о себе мнения. Как, впрочем?
– «Владимировец».
– Ну-у, – разочарованно протянул советник. – Я всегда говорил, что в МУРе работают люди без фантазии. Всем известно, что я из Владимира. А ты там тогда кто, «Пензюк», что ли? Или «Пензючанин»? «Пензионер»? «Пейзанин»?
Сидельников не обиделся, вдруг заинтересовавшись картой.
– «Владимировец», Иван Дмитриевич, – это трактор... Мне вот тут подумалось... Все убийства совершены вдоль МКАД. Преступник, кто бы он ни был, ни разу не углубился в Москву более чем на километр.
– Выводы? – выждав, поинтересовался Кряжин.
Сидельников потер пальцами лоб, словно собирая все свои интеллектуальные возможности в одной точке, и отошел к окну.
– Это что получается... Он ездил по периметру Москвы, чтобы потешить свою страсть?
– Странно, правда? – решил вмешаться Кряжин, боясь, чтобы сыщик не ушел в неправильном направлении. – Ехать черт знает куда, совершенно не будучи уверенным в том, что там, на другом конце столицы, ему подвернется и девчонка та, что интересует, и место будет удобным. Какая разница, где рисковать? Так может вести себя только тот человек, господин Сидельников, который имеет машину. Вот тому точно наплевать, куда ехать, чтобы изнасиловать и убить.
