И Лена вспомнила, как она поспешно собирала высыпавшиеся из сумочки вещи там, возле мертвого Гарика. И листочек взяла с собой в суматохе, по ошибке, иначе никак нельзя было объяснить его появление. И что это за цифры? Лена в задумчивости сложила листок в четыре раза и убрала в потайное отделение сумочки, потом наскоро припудрила нос и щеки, подправила рисунок губ и поспешила на рабочее место.
Гарик сказал: «Все идет по плану», — и еще:
«Он мне должен». План явно не предусматривал для Гарика такого конца — убийства за собственным компьютером.
Нехорошие мысли преследовали Лену весь день. Вечером она ужинала в своей комнате и думала, думала… Что могло связывать двух таких разных людей — Гарика и Строганова? Какие у них были общие дела, за которые Александр остался должен бедному Гарику? Упоминание о Лондоне, номера счетов… Неужели Александр задумал ограбить собственный банк? Лена чуть не подавилась бутербродом. Все сходится, сделать это он хотел с помощью Гарика, тот сам сказал про себя Лене, что он классный хакер. С виду полное чучело, а голова верно соображала. Во всяком случае, первая половина плана явно удалась. Не зря Костромин так дергается — деньги пропали. Его тягают по начальству, потому что из банка уплыла крупная сумма денег, а вовсе не потому, что погиб Строганов. И Костромин так нервничает вовсе не из-за смерти своего друга, если можно так выразиться.
Всем, кто знал про деньги, велено молчать, но какие-то слухи и намеки доходят даже до Лены, а уж о том, что в банке неприятности, знают все.
Но получается, что те, кого могут обвинить в пропаже денег, сами убиты. Лена вспомнила, как Гарик не обращал внимания на ее слова про смерть Строганова… Стало быть, вот какой у них был план… Если в банке куда-то уплыла крупная сумма денег, то подозрение падает на того, кто об этом знал. А так получается — нет человека и спроса с него никакого.
Не могу поверить, сказала Лена самой себе, это чудовищно и абсолютно не правдоподобно.
Но почему же тогда Александр так странно вел себя в тот последний день? Ведь они всячески скрывали свою близость, он очень на этом настаивал, а в тот день вдруг подошел при всех, к ее столу, выдумал какую-то ерунду, оторвал от дела, а потом сказал тихонько, глядя в ее удивленные глаза:
— Поедем куда-нибудь пообедаем!
Лена подчинилась, недоумевая. И потом, когда спускались по лестнице, и он послал ее обратно в банк выяснить мелкий вопрос, Лена тоже удивилась, но пошла. Александр раньше никогда так не делал, он вообще никогда ничего не забывал. В первые дни после трагедии Лена думала, что Александр предчувствовал свою смерть и захотел проститься с ней, Леной. Но теперь-то она понимает, что все было задумано заранее.
Но ведь она видела его в горящей машине, возразила сама себе Лена.
«Нет, — ответил ей внутренний голос. — Ты видела, как он сел в машину, а потом только горящий факел, уже после взрыва, через секунду, но после. А милиции ты сказала, что видела все».
Она вообще тогда ослепла и оглохла от горя, и ничего не помнит. Неужели это тоже было частью его плана? Ее горе, ее рыдания там, у машины. Она — свидетель. Она рассказала, что видела, и ей поверили, вот какой замечательный план разработал Александр!
Допустим, сказала себе Лена. Допустим, она дура, ее использовали и заставили сделать все, что нужно. Судя по найденному билету и паспорту, Александр и дальше хотел ею управлять.
Но для этого он должен был с ней связаться. Он этого не сделал и с Гариком тоже не встретился.
Легкомысленный попугай забеспокоился и побежал к Лене. Очевидно, Строганов должен был передать ему оставшуюся плату за услуги. То ли произошел какой-то сбой, то ли Александр теперь действует по своему собственному плану, отличному от плана Гарика. Но тогда Гарик становится опасным для Александра, он слишком много знает и имеет доказательства…
Лена почувствовала, что не хватает воздуха, и раскрыла окно. Сердце пронзила такая боль, что она чуть не вскрикнула. Она поняла, кто убил Гарика.
Немного отдышавшись, она взяла в руки конверт с паспортом и билетом, засунула туда же половину листочка бумаги с колонкой цифр и задумалась, куда понадежнее спрятать документы, чтобы не нашла Ангелина. Она роется в Лениных вещах, Лена знает. Несмотря на замок на двери, она все же проникает в комнату и рыщет по углам. Что она пытается здесь найти? Скорее всего, бесится от нечего делать. Или хочет точно знать, сколько у Лены денег. Лена напряженно размышляла. Письменный стол не подходит, его Ангелина обыщет в первую очередь. Книжный шкаф? У Ангелины полно времени, она перетряхнет все книжки. В платяной шкаф, в белье?
Это не оригинально, Ангелина обязательно догадается там посмотреть.
Лена подошла к старинной швейной машинке, еще бабушкиной. Машина была с ножным управлением, убиралась внутрь, и сейчас в нерабочем состоянии напоминала небольшой изящный столик. Разумеется, Лена давно на ней не шила, но жалко было выбрасывать бабушкину память, и мама так считала. Ангелина при виде машинки пренебрежительно фыркала — зачем, мол, Лена держит в доме это старье, и никогда к ней и близко не подходила. Племянник тоже, потому что однажды, когда он полез тайком что-то там крутить и разбирать, ремень порвался, тяжеленная машина сверзилась на пол. Он успел отскочить, ничего себе не повредил, но ушибся и испугался, поэтому потерял к машине всяческий интерес. Лена вытащила машину, приклеила конверт скотчем к внутренней поверхности столика, потом опять убрала машину внутрь и легла спать, вздохнув с облегчением.
Утром, когда Костромин пришел в свой рабочий кабинет, у него на столе заверещал зуммер внутреннего телефона.
— Юрий Николаевич, — защебетала в трубке секретарь управляющего, — зайдите срочно к Артуру Виленовичу!
По ее тону Костромин понял, что дело нешуточное и действительно срочное. Он чуть не бегом отправился к шефу. В приемной секретарша Раечка шепнула ему, указывая на дверь:
— Двенадцать баллов!
Это было серьезно. До сих пор ее штормовые предупреждения не поднимались выше девяти.
Костромин глубоко вдохнул и выдохнул воздух, распахнул дверь и вошел в кабинет.
Шеф сидел за столом, набычившись, красный и толстый, как астраханский помидор, и смотрел на вошедшего взглядом, полным такой ненависти, что Костромин ощутил, как на нем дымится костюм.
— Артур Виленович, вызывали?
— Вызывал, вызывал, — голос управляющего был подозрительно тих, почти ласков, — ну и как у тебя идет расследование? Нашел пропавшие деньги?
— Артур Виленович, вы же понимаете, все непросто! Я, со своей стороны, делаю все возможное…
— Все возможное?! — заорал шеф так, что с полки свалился сувенирный хрустальный кубок и разбился вдребезги. — Все возможное ты делаешь?! А ты, козел, знаешь, что дружок твой Строганов жив-здоров и по городу шляется?
— Что вы, Артур Виленович, — забормотал Костромин, — как это возможно… Он же погиб, в машине сгорел напрочь… Прямо здесь, все видели…
На глазах свидетельницы… Этого никак не может быть, чтобы он жив…
— На глазах свидетельницы, так ее разэтак!
Свидетельница — его девка, весь банк про это знает, она не только покажет, что смерть его видела, она покажет, что он из мертвых воскрес, если он ей велит! Я когда еще сказал ее в работу взять, а ты, так твою разэтак!
— Артур Виленович, поясните, пожалуйста, откуда такая информация, что Строганов жив? — лебезил Костромин.
— Откуда-откуда! — Шеф начинал понемногу отходить, выбросив, видимо, излишек адреналина. — От верблюда! Следователь прокуратуры со мной разговаривала, Громова, оказывается у них есть сведения, что Строганова видели позавчера, живого и невредимого.
— Где его видели? — спросил Костромин сухим деловитым тоном.
— В почтовом отделении, почти рядом с домом, как говорится, по месту жительства. Корреспонденцию получал до востребования.
— Достоверны ли эти сведения? — позволил себе усомниться Костромин. — Даже если допустить, что Строганов действительно жив, — Костромин произнес эти слова с интонацией сугубого недоверия, — то неужели он пришел бы получать корреспонденцию под собственным именем, да еще рядом с домом? Ведь его кто угодно мог опознать — жена, соседи… Кроме того, ведь был же труп в машине!
— А кто тебе сказал, что это был его труп?
Положил вместо себя бомжа какого-нибудь, а сам смылся!
Юрий Костромин много лет отработавший в так называемых «компетентных органах», конечно, никогда не выдавал своих эмоций — он не краснел, не бледнел, не заикался; но одно внешнее проявление стресса он так и не научился контролировать. Когда он нервничал, у него потели ладони. Вот и сейчас, при последних словах управляющего, его ладони предательски покрылись испариной. Никак не выдавая волнения ни голосом, ни мимикой, он сказал управляющему:
