– Документов ведь при нем не нашли?
– Не нашли, – согласно кивнул начальник Охранного отделения.
– И передать Родионову их было некому и некогда, – добавил Григорий Васильевич.
– Абсолютно и решительно с вами согласен, – произнес Пал Палыч, приступая к телятине. – А потом ведь все помещения банка тщательно обыскали, но ничего не нашли. Не могли же они исчезнуть!
– Следовательно, никаких документов в сейфе не было.
– Браво! – с набитым ртом «браво» Заварзина прозвучало как «бао», но Аристов понял. – А дальше?
– А дальше следует, что секретные бумаги взяли до него, а его просто-напросто подставили. Сделали козлом отпущения, стрелочником, на которого можно все списать...
– И спишут! – заверил его Заварзин.
Какое-то время они обедали молча, каждый поглощенный своей думой. Когда Пал Палыч хлопнул, крякнув, третью стопку очищенной и опустил в рот следом копченого снетка (Григорий Васильевич в это время обгладывал бараньи ребрышки, Аристов спросил:
– Может, нам есть резон объединить усилия для поимки того или тех, кто на самом деле похитил документы?
– Было бы очень здорово, – бодро ответил Заварзин. – А кто их похитил, как вы думаете? – остро посмотрел он на Аристова.
– Надо полагать, здесь не обошлось без управляющего банком господина Заславского, – ответил Григорий Васильевич.
– Я тоже так думаю, – согласился с ним Пал Палыч, приступая к жареным чиркам.
– А как же быть с Родионовым? – задал вопрос начальник московского сыска.
– А что с Родионовым? – не понял Заварзин.
– Ну, если он получит на всю катушку? Ведь он не брал этих документов...
– Вам что, его жалко?
– Нет, но...
– Он зато много чего другого брал, – резонно заметил Пал Палыч. – Этот Родионов, он ведь медвежатник?
– Медвежатник, – согласился Григорий Васильевич.
– Значит, пусть сидит... Как ему положено.
ПРИГОВОР СУДА
Вследствие обвинительного решения присяжных заседателей, мещанин Савелий Николаев Родионов, 33 лет, приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы сроком на 12 лет...
* * *
– Сволочи! – Елизавета крикнула это прямо в лицо председательствующего судьи. – Двенадцать лет! Он что, кого-нибудь зарезал, убил?
– Не наты. – Мамай, как мог, сдерживал Лизу, готовую броситься с кулаками на судью. – Усыпакойтес...
Когда жандарм с саблей наголо выводил Родионова из зала суда, их остановил Аристов.
– Сожалею, – тихо произнес начальник сыска, глядя поверх головы Савелия.
– Вы, чем сожалеть, лучше найдите тех, кто действительно украл эти документы. – Родионов казался спокойным, но внутри у него клокотала буря. Осудить за кражу документов, которых он и в глаза не видел. Ну, Кити...
– Найдем, – заверил его Аристов. – Я... – он немного помолчал, – могу чем-нибудь помочь вам?
– Пожалуй, можете, – не сразу ответил Родионов.
– Чем же?
– Я хочу, чтобы меня отправили на Сахалин.
– Вы этого в самом деле хотите? – удивился Григорий Васильевич. – Или это такая шутка? Право, Савелий Николаевич, совершенно не к месту!
– Я говорю серьезно, в ваших возможностях отправить меня в Александровский острог, – отвечал Родионов.
– Позвольте тогда вас спросить, почему же не Вологда, Тверь, Шлиссельбург, наконец? – не мог покуда оправиться от удивления Аристов. – Вы что, мазохист?
– Нет, не мазохист, – усмехнулся Савелий Николаевич. – Просто я никогда не бывал в Сибири. Хотелось бы полюбопытствовать. Говорят, природа там очень красивая. А потом хотелось бы познакомиться поближе с Сонькой Золотой Ручкой. Да и вообще, там ведь тоже люди живут. Русские люди...
– Это ваше любопытство может вам выйти боком, – заметил Григорий Васильевич. – «Кругом вода, а в середине – беда». Так говорят про остров Сахалин. Это остров бесправия и отчаяния. Остров-тюрьма. Остров-могила. Там морозы за сорок градусов, цинга, болезни, и люди, прямо скажем, далеко не ангелы.
– Я тоже не ангел, граф. И вам это известно, – отозвался на тираду Аристова Савелий Николаевич.
– Известно, – повторил за Родионовым Григорий Васильевич.
– Так помогите...
– Дорога туда занимает два-три месяца...
– А я не тороплюсь.
– Оттуда нет выхода! Лишь единицы возвращаются на материк.
– У меня будет возможность убедиться в этом.
Аристов готов был сдаться.
– Одна дорога до Сахалина настоящий ад, а что тогда говорить о самой каторге! Вы даже представить себе не можете, насколько это тяжелое испытание – ехать морем. Каторжан содержат в трюме, там невыносимая жара. Не все переносят такую долгую дорогу через три моря и океан. Корабль идет через экваториальные широты, многие болеют и умирают. Часто бывает...
– Перенесу, я молод, – заверил Аристова Савелий. – К тому же я давно мечтал совершить морской круиз. Черное море... Средиземное море... Индийский океан...
– Иронизируете. Ну-ну...
– Я говорю вполне серьезно.
– Подумайте еще раз.
Родионов на мгновение задумался, а потом сказал:
– Все, подумал.
– И что?
– Хочу на Сахалин.
– Хорошо, – капитулировал перед просьбой Родионова Григорий Васильевич. – Будет вам Сахалин...
Она танцевала так, будто покровительствовал ей в этом сам многоликий Шива.
Руки ее выделывали одно движение за другим, не повторяясь, а грудь, живот и бедра... Они словно существовали отдельно от всего тела, и их магические движения приводили Гури в трепет.
Пять движений грудей, пять живота и пять волшебных раскачиваний бедер смуглой танцовщицы вызывали холодок в животе и дрожь в ногах, и естество Гури стало настойчиво требовать движения.
– Подойди, – приказал Гури и неотрывным взглядом проследил за тем, как танцовщица грациозно обошла разбросанные на полу подушки и остановилась на расстоянии вытянутой ладони: чувствовался аромат ее духов, круживший голову. Бронзовые колокольчики на ее босых ногах издавали призывный звук: я иду к тебе, я приближаюсь, я – вот она...
– Сними шальвары, – потребовал Гури.
На лице танцовщицы не отобразилось не только негодования, но даже намека на неудовольствие. Дравидка, она принадлежала к одной из самых низших каст Индии, а стало быть, обязана была подчиняться тем, кто был выше. Выше были все, кроме «неприкасаемых». К тому же женщина и так во власти мужчины. И это хорошо. Это непререкаемый закон, установленный во времена Будды, и да будет так в веках...
Танцовщица сняла шальвары и осталась в одном камизе – длинной приталенной рубашке из тончайшего батиста с золотой бахромой. Широкие разрезы по бокам обнажали упругие смуглые икры, и достоинству Гури, которым он очень гордился за внушительный размер, стало тесно даже в просторных прямого покроя шальварах. Ему вообще стало тесно в своих одеждах, и он скинул их, оставшись в одном тюрбане и мягких бисерных джодхпури с загнутыми вверх носами. Его белое тело, доказывающее принадлежность к одной из высших каст, молочно светилось среди ковров и ярких подушек.
– Сядь, – указал он на место рядом с собой.
Танцовщица села, плотно сдвинув колени. Гури нахмурился: он любил, когда женщины понимали, что от них требуется в данную минуту. А Гури хотел для начала прикоснуться к тайному органу женщины. Что ж, название вполне соответствует: сейчас, после ласковых и нежных взаимных прикосновений, он вложит в нее свою кожаную дудочку, и начнется уже общий танец двух тел, с содроганиями и стонами наслаждения и неги в конце.
А наслаждение от близости с женщиной Гури считал следующим после наслаждения пищей, а возможно, и первым.
– Есть что-то во всем этом, – говорил Гури, подразумевая под «этим» плотские утехи. – Что-то эдакое. Особенно по утрам...
Рассуждал он как-то по-русски.
Но это было неудивительно: пять лет Гури проучился в университете в Киеве и еще два года работал в Торгово-промышленном банке, постигая азы, а потом и нюансы банковского дела. И вот теперь он владелец Бомбейского Коммерческого банка, самого крупного на Западном побережье – исключая, естественно, Национальный Резервный банк.
Гури коснулся коленей танцовщицы и развел их в стороны. Затем его ладонь поползла по ее ноге, задирая батист камиза. Ноги танцовщицы были великолепны. А вот и низ живота, поросший жесткими волосками. Правда, Гури любил, чтобы там было выбрито до гладкости шлифованного мрамора, но немного экзотики порой не помешает.
Гури с удовлетворением замечал, как потемнели и расширились зрачки танцовщицы. Когда из ее приоткрывшихся губ раздался прерывистый выдох, он взял ее ладонь и положил ее на свой живот. Рот танцовщицы приоткрылся еще больше, обнажив молочного цвета зубы и влажные десны. Гури приблизил свое лицо к лицу танцовщицы и впился ей в губы долгим поцелуем. Он уже не мог более сдерживаться и, повалив танцовщицу на ковер, вошел в нее одним резким толчком. Дравидка испустила долгий стон и выгнулась от нахлынувшей на нее сладкой неги.
