— А я уже хотел послать вам повестку.
Старый мастер всунул ладонь под бородку и вздыбил её шевелением пальцев:
— Зачем?
— Вы же свидетель, — удивился Рябинин, стараясь, чтобы это удивление походило на изумление.
— А-а-а…
И ничего, кроме этого «а-а-а».
— Василий Васильевич, подробности не вспомнили?
Теперь удивился свидетель:
— Я позабыл, что и вам-то рассказывал.
— Меня вот что интересует, — отмахнулся от его слов Рябинин, — вы на берегу долго стояли?
— Ну, постоял, погулял… А что?
— Лодка куда плыла?
— На серёдку.
— Ну, а дальше?
— Так и пошла по озеру.
— В какую сторону? К Радостному ли, к монастырю…
— А промеж них.
Старик примолк, ожидая вопросов и вперившись в следователя любопытными чёрными глазками. Но вопросов у Рябинина не было. Ему казалось, что, спрашивая, он проваливается в пустоту и похож на человека, ловящего свою тень.
— А зачем же вы пришли? — всё-таки спросил Рябинин.
— Разузнать, не пойманы ли супостаты.
— Супостаты не пойманы, — буркнул следователь.
— Я и к вашему сотоварищу захаживал. Высокому-то, из милиции.
— Тоже насчёт супостатов?
— Насчёт всего.
— Ну и как он? — глупо спросил Рябинин потерявшим напор голосом: откуда старику знать, как он?
— Откуда мне знать, как он? Я вроде бы старый, он вроде бы молодой.
— А старый и молодой несовместимы? — поинтересовался Рябинин и вспомнил: такой же вопрос он задал той старушке у кинотеатра.
— Это смотря какой молодой и какой старый. Много и таких: грамотные, энергичные, деловые, современные, туповатые ребята. Про что с ними говорить? Про информацию? Я и сам газеты читаю. Чтобы старый с молодым договорились, им надо стыкануться во времени.
— Ну, теория относительности, — улыбнулся Рябинин, чувствуя, как опять поддаётся словесному гипнозу этого старика.
— Теория, — согласился мастер. — Допустим, рядом стоит юноша. Положим, он с невестой, а я с женой. Он ещё будет её любить, у него всё впереди. Я уже отлюбил, само собой, всё позади. Он ещё будет переживать то, что я пережил. Он для меня в прошлом. Я для него в будущем. Вот тебе и стоит рядом. Выходит, только стоим, как бы случайно. А чтобы встретиться, мне нужно вспомянуть свою молодость, а ему вообразить своё дальнейшее житьё наперёд. Тогда и встретимся.
— А дети у вас есть?
— Как не быть. Дочка, внуки… Я вам так скажу насчёт молодёжи, — не поддержал он разговора о детях, как не поддерживал его и о ночной лодке. — Говорят, мол, проблема молодёжи, проблема молодёжи… А её нет, проблемы-то. Поди, у взрослого забот поболе, чем у молодого. И жена, и дети, годы идут, и болезни проклёвываются… Молодому что — себя прокормить. У стариков да у средних все проблемы и есть. А мы говорим — у молодёжи. Почему? Да молодёжь-то беспокойная, с ней хлопотно. Мешает она сильно, вот в чём проблема…
Он лёг узкой грудью на стол, приблизился к лицу следователя, выпятил бородку и вдруг заговорил почти шёпотом:
— Молодой парень — это сущий зверь.
— Ну что вы? — поморщился Рябинин.
— Да-да, зверь. Рассудите сами. Нервишки ещё слабые, умишко тоже, опыта нет… А сила так и прёт. Кто же он? Зверь в брючках. А ежели ему чарку проглотить? Вот и преступление, вот и вам работёнка.
— Есть же моральные устои.
— У-у, эти моральные устои просыпаются в человеке только с годиками.
— В конце концов, есть воспитание, — недовольно заметил Рябинин.
— Во! — чуть не вскрикнул старик и отвалился на спинку стула. — Одно лишь воспитание и делает из зверя человека. А ежели вырос всё ж таки зверь, то прежде всего родителей надо сечь, родителей. Сынка потом, вторым номером. Я вам так посоветую: придёт мамаша жаловаться на сынка — гоните её в шею…
— Василий Васильевич, — перебил Рябинин, — вы один живёте?
— Знамо дело, один.
— Жена умерла?
— Лет десять назад.
— А дочка живёт…
— Отдельно, знамо дело, отдельно, — бодро перебил старик и неожиданно покраснел.
Рябинин грустно улыбнулся. Сколько было тайн в этом универмаговском деле? Кажется, он разгадал последнюю.
— У меня квартирка, сам варю, сам стираю. Где положил, там и взял. Люблю аккуратность…
Он провёл рукой по чистому воротничку, как бы показывая его свежесть. Мог бы тронуть и бородку, которая белела ярче рубашки.
«Меняю комнату на отдельную квартиру…». «Две комнат в коммуналке, есть свой коридор, меняю на…». «Продаю полдома с изолированным входом…». «Меняется квартира с личным телефоном…». Отдельная, своя, личная, изолированная…
Рябинин верил, что наступит то время, когда появятся такие объявления: «Срочно меняю отдельную квартиру на коллективную. Не могу жить один!» Почему бы этому старому мастеру не въехать в коллективную квартиру? В коллективную он бы, вероятно, согласился — в коммунальную не хочет.
— Ну, а работа? — спросил Рябинин, намереваясь разъяснить свой вопрос.
— Что работа? — не дождался старик. — Я ж среди народа не сижу, а бегаю по частным вызовам.
Он ответил на невысказанный вопрос, догадавшись о догадке следователя. Тем лучше: можно избежать неприятного разговора. Но, догадавшись, старый мастер неуютно заёрзал и вдруг заторопился:
— А теперь я откланяюсь. Поди, надоел своей бодростью?
— Мне её всегда не хватало.
— Тогда я сообщу напоследок свою личную цитату. А вы запишите. Нет-нет, обязательно запишите.
Рябинин улыбнулся, взял ручку и открыл чистый воскресный лист в перекидном календаре.
— Ежели молодой и в самом деле молодой, то хорошо. Ежели молодой, а уже старый, то худо. А вот когда старый, да всё ещё молодой, тут ему и премия положена.
Рябинин записал. И пока водил ручкой, думал, что придётся составлять новый протокол допроса этого суетного старика.
— Василий Васильевич, вы чай любите?
— Обожаю.
— И я обожаю.
— Вы эго к чему? — на всякий случай насупился он.
— На следующей неделе я закончу дело, как вы говорите, на супостатов. Если вы зайдёте, то мы отправимся в наш буфет — там заваривают настоящий чай. Попьём и поговорим, а?
— С удовольствием, — оживился старик, как-то воспрянув бородкой.
Но, не задав одного вопроса, Рябинин не смог бы пить с ним чай:
— Василий Васильевич, а вы дали бы показания об этой лодке, если бы от них зависела судьба человека?
— Нет, — вполголоса ответил старый мастер, опять покраснев.
Краснеющим людям Рябинин верил.
Из дневника следователя.
Естественно, когда молодой — молодой. Жутко, когда молодой, но уже старый. И прекрасно, когда старый, но ещё молодой.
После обеда Петельников намеревался поехать в универмаг и дотошно расспросить директора о Плашкине: помнил ли он его, как тот работал, подозревался ли в чём, почему уволили… Но после обеда вынырнуло одно из тех дел, которые выныривали десятками, вроде бы не имея отношения к уголовному розыску, а не делать их казалось неудобным.
Дежурный райотдела открыл дверь и ввёл мальчишку лет тринадцати, закованного в кандалы.
— Вот он, герой, — представил его дежурный, пропадая в коридоре.
— Лучше сядь, — посоветовал инспектор, разглядывая могучую тяжесть металла.
Мальчишка понуро сел, звякнув цепями. Петельников достал из самого нижнего ящика стола плоскогубцы, клещи, зубило и молоток.
— Начнём, брат, — сказал он, берясь за цепь.
Редко, но Петельникову всё же приходилось иметь дело с наручниками, которые по сравнению с этими средневековыми веригами казались дамским браслетом. Кандалы он видел впервые.
— Тебя звать-то как?
— Витька.
— Придётся, Витька, попотеть.
Замок, если только он назывался замком, проржавел так, что стал походить на выветренный булыжник. Видимо, эта бурая ржа и склинила все его скобы. Инспекторское зубило ковырялось в нём, как зубочистка.
— Надо, Витька, пилить.
Он достал полотно по металлу и начал скрести цепь. И подумал, сколько ему так придётся водить рукой: час, два…
— Кого играл-то? — спросил он, вытирая мокрый лоб.
— Декабриста.
Учительница рассказала, как он играл: ходил по сцене и молча тряс настоящими кандалами, которые действовали на ребят сильнее всякой игры.
Петельников дунул на покрасневшую кожу — пилить предстояло не в одном месте.
— Где кандалы достали?
— В краеведческом музее.
Слесарь бы с этой работой справился быстрее, но учителя решили, что работник уголовного розыска отомкнёт кандалы, как свою квартиру. Петельников не удивлялся. В прошлом году в отделение привели пятиклассника со странным узлом вместо головы. Когда размотали, то обнаружили ночной горшок, который мальчишка надел вместо каски, потому что играл в войну и ему по жребию выпало быть фашистом. Горшок не снимался. Петельников снял, нагрев его горячей водой.
