Через два часа Пузанова покинула больницу, держа в руках направление в Центральный Онкологический центр. На сей раз она до вокзала добралась и уселась в поезд. Жила Вероника Романовна в областном центре, откуда до Москвы семь часов дороги. Каждые два часа она глотала таблетки, которыми ее снабдили в больнице. За лекарства врач денег с нее не взял, хотя и намекнул, что они стоят дорого. “Есть же на свете еще добрые люди”, – думала Пузанова, глядя в окно. На перроне города Глухова поезд стоял три минуты. Вероника Романовна слышала, что в этом районном центре обосновалась ее дочь. Но дитя свое она уже больше двадцати лет не видала и не знала сама, хочет ли увидеть.
В Москву поезд прибыл поздно вечером. Поскольку она в столице совсем не ориентировалась, выйдя на перрон, обратилась к парню с просьбой, как ей ехать. Тот на минуту задумался, затем резко вырвал из рук женщины сумку и бросился бежать. Веронике Романовне не только бегать, но ходить стоило немалых усилий. Поэтому преследовать грабителя она не стала, а прислонилась к фонарному столбу и горько заплакала. Ее окружили несколько сердобольных пассажиров, что слонялись тут в ожидании своего поезда. Кто-то из них привел участкового.
Старшина транспортной милиции Дрогин отвел Пузанову в участок и усадил на скамейку возле окошка с табличкой “дежурный сотрудник”.
– Сейчас придет товарищ Птахин и запишет твои показания.
Младший лейтенант Птахин отлучался по личному делу и вернулся через час. Увидев на лавке заплаканную женщину, он тут же смекнул, в чем дело. Ничего веселого встреча с пострадавшей ему не сулила но, для порядка, дежурный лейтенант все же достал казенный лист бумаги и скучным голосом стал задавать вопросы. Выслушав историю ограбления провинциалки, пожурил ее:
– Паспорт-то, гражданка, зачем в сумку клала?
– Больная я сильно. Соображаю плохо, – пожаловалась приезжая.
Милиционер широко зевнул и, не ожидая результата, добавил:
– Документик хоть какой у тебя есть?
И тут Пузанова вспомнила, что и паспорт, и направление в медицинский центр схоронила на груди. А вот деньги спрятать туда же не сообразила. Она отвернулась, чтобы не показывать мужчине интимных деталей туалета, и извлекла сверток:
– Вот, гражданин милиционер, от горя растерялась, а паспорт, слава Богу, при мне.
Лейтенант брезгливо принял еще теплый от ее тела документ, полистал его, отыскивая прописку, затем отстранился, как делают люди, страдающие дальнозоркостью, и спросил:
– Вот у тебя тут в графе “дети” записана М.И. Соловьева. Чего же она мать одну отпустила?
– Мы давно не живем вместе. Я сама по себе, Мака сама по себе. Даже не видимся.
– Мака, говоришь? А отчество как?
– Моего первого мужа, Соловьева, Игорем Васильевичем звали. А дочь Игоревна.
– И она у тебя с семьдесят шестого года?
– Да. А какое это имеет значение?
– Погоди, мать. Сейчас разберемся. – Ласково улыбнулся лейтенант Птахин и, не выпуская из рук паспорта потерпевшей, быстро закрыл окошко. Вероника Романовна видела, как он что-то набирал на клавиатуре своего старенького компьютера, продолжая поглядывать в ее паспорт, затем снял трубку и пробежался по кнопкам. Разговора она не слышала, да если бы и слышала, ничего не поняла. Она не знала, что журналист желтой газетенки Женя Рунич прикармливал знакомого лейтенанта на случай дешевой сенсации. А на Казанском вокзале они случались нередко. То наркокурьера задержат, то чеченца по подозрению в терроризме, то проституток в пикантной компании.
Услышав, что в отделении транспортной милиции, возможно, сидит в качестве потерпевшей мать кандидата в депутаты Государственной Думы Маки Игоревны Соловьевой, Женя подпрыгнул в кресле и умолил лейтенанта задержать женщину до его приезда. Тот усмехнулся и, намекнув, что рассчитывает на ответное внимание со стороны журналиста, обещал посодействовать.
Рунич через секунду скатился с лестницы своей девятиэтажки, метнулся к машине и, поскольку часы пик в Москве затихали, за тридцать пять минут добрался до вокзальной площади.
Вероника Романовна никак не могла взять в толк, чего дожидается и, когда лейтенант представил ей журналиста как человека способного помочь ее горю, натянуто улыбнулась. Репортер быстро вник в суть ее проблемы, сообщил, что в столь позднее время в Онкологический Центр ехать бессмысленно и предложил ночлег в своей квартире. Пузанова выбора не имела и, решив, что милиционер с бандитом не познакомит, с благодарностью согласилась. Женя усадил женщину к себе в машину и отвез домой. На вопросительный взгляд супруги Сони ответил, что гостья – это джек-пот в его профессиональной деятельности, и повел Пузанову на кухню угощать чаем. Вероника Романовна уселась за стол, смущенно проглотила последнюю таблетку, выданную доктором областной больницы, и не знала, чем отблагодарить радушного хозяина. Слава ухаживал за гостьей, по ходу чаепития несколько раз ее сфотографировал и выведал много интересного. Вероника Романовна понятия не имела, что ее дочь птица столь высокого полета. Она помнила, как ее малолетнее чадо соблазнило отчима и, покинув дом, занялось проституцией. Еще журналист выяснил, что девочка патологически любила деньги и часто подворовывала у матери. К чести московского папарацци, надо признать, что, добыв столь сенсационную информацию, он не выставил женщину на улицу, а уложил спать в своем кабинете, а поутру отвез в Онкологический Центр. Пообещав врачам опекать больную, он тут же полетел в редакцию с потрясающим материалом.
Редактор газеты “Бульварное кольцо” Вениамин Строчкарев пил чай со сдобной булкой и рассматривал фотографии певицы Люды Бор. Звезда казино и ночных клубов устроила дебош в ресторане бизнес-центра. Фотокорреспондент Строчкарева, Афонин, подловил диву, когда она разбивала тарелку о голову своего продюсера. С десяток фотографий пьяненькой поп-звезды тянули на разворот, да и обложка с ее окосевшей физиономией обещала значительно увеличить тираж субботнего номера.
– Смотри, Женька, как надо работать. – Похвалился редактор своей удачей. Рунич только усмехнулся и протянул ему свой материал.
– Что там у тебя? – Вяло поинтересовался Строчкарев.
– А ты почитай. Вот что надо давать на обложку. – Загадочно посоветовал он шефу. Редактор взял компьютерную распечатку и надел роговые очки. По мере прочтения распечатки пренебрежительное выражение с его лица сходило.
– Слушай, это же жареный материальчик! А фото ее у тебя есть?
– Обижаешь, гражданин начальник. – Усмехнулся репортер и, достав аппарат, вывел на дисплей портреты Вероники Романовны.
– Как тебе удалось?
– Учись, Веня, как надо работать. – Ехидно ввернул Рунич: – Сдавай в номер, пока никто не пронюхал. А мне штуку отвалишь.
Строчкарев задумался:
– Погоди, не торопись. Мы за твою статейку можем с девушки кандидата получить больше, чем со всех подписчиков и розницы.
– А ей какой резон в этой публикации? – Удивился Женя.
– Для нее резон как раз в обратном. Пусть заплатит, чтобы мы этого не публиковали. Понял мою мысль?
– Хочешь пошантажировать девушку, – догадался журналист.
– Зачем так грубо? Не пошантажировать, а помочь молодому политику сохранить имидж. Заработок пополам. Идет?
– Обидно, конечно, утаить свой талант от общественности. А сколько ты думаешь с нее слупить?
– Меньше стольника спрашивать нет смысла. Соловьева девушка не бедная. За ней заводы, Черноморское побережье, да мало ли чего еще. Стольник в зелени минимум.
– Сто тысяч баксов?
– Не рублей же?
– За полтинник зеленых мне бегать лет пять.
– Тогда по рукам. – Улыбнулся Строчкарев, снял трубку, минуту подержал ее в руке и положил обратно на рычаг.
– Раздумал? – Забеспокоился Женя.
– Не в этом дело. Надо подготовить макет обложки с портретами ее и матушки, плюс полосу с крупным заголовком. Например, так: “Дорога по панели к Думе” или “Мать известного бизнесмена и политика чуть не умерла под забором”! И все это вручить ей в руки. Красиво?
– Звучит. – Согласился молодой журналист.
– Тогда давай по десять капель “вискаря” за твой материальчик. – И Вениамин Строчкарев вынул из шкафа бутылку виски.
Натюрморт на столе заведующей отделением профессора Пучковой мог озадачить не только стороннего обывателя, но и коллег маститого психиатра. Рядом с историей болезни пациентки лежал женский бюстгальтер и свернутый вчетверо листок. Мария Васильевна придирчиво оглядела натюрморт со всех сторон, как это делают живописцы, бросая последний мазок на полотно, и уселась в кресло. Посидев несколько минут в глубоком раздумье, подняла трубку внутреннего телефона и попросила дежурную сестру привести к ней больную. Через несколько минут дверь в кабинет открылась, и на пороге замерла Елена Ивановна Ситенкова-Мараконова. Медсестра легонько подпихнула больную, и дверь за ней прикрыла. Пучкова поднялась навстречу пациентке, взяла под руку и усадила на свое кресло. Сама устроилась рядом в кресле для посетителей и указала Лене на натюрморт:
