Начать с того, что в обществе «Урбэн» существовало правило подвергать каждого страхующегося в более или менее солидной сумме предварительному осмотру двух врачей.
Правда, оба представителя науки, невзирая на предупреждение инспектора Шельцера о двукратно сорвавшемся с уст нового клиента замечании относительно какой-то тревожной боли в груди, нашли его совершенно здоровым; но полис все-таки не мог быть сейчас же выдан.
— Почему же? — поинтересовался узнать Пузырев, которому не терпелось выехать с больным Григорием Павловичем Страстиным в Крым.
На вопрос этот инспектор Шельцер дал следующее вполне понятное объяснение:
— Мы здесь в Москве представляем только, так сказать, агентуру французской компании страхования жизни, резиденция которой в Париже, а управление для всей России — в Санкт-Петербурге. Теперь мы пошлем акт вашего медицинского осмотра в Петербург на утверждение, оттуда он будет переслан в Париж, и уже из Парижа вы получите подлинный полис.
— Но позвольте, — взмолился Пузырев. — Это может продлиться Бог весть сколько времени!
— В любом случае не более двух недель, — ответил господин Шельцер.
— А пока я связан по рукам и ногам? Я никуда из Москвы двинуться не могу?
— Напротив, вы свободны как ветер. Мы выдадим вам так называемое временное свидетельство, столь же действительное в случае какого-либо несчастия, как и самый полис.
— Я, стало быть, могу ехать в Крым? — спросил Пузырев.
— Куда вам заблагорассудится и куда только прикажете, туда мы вам и вышлем полис.
— Это прекрасно. Но вот еще вопрос: вы как-то говорили мне, что именная передаточная надпись на полисе может вызвать осложнения при получении страховой суммы в случае смерти застраховавшегося.
— То есть затруднения эти зависят не от нас, то есть не от общества «Урбэн», — пояснил инспектор, — а от тех формальностей, которые требуются подлежащими властями при засвидетельствовании этого получения.
— То есть какие же формальности именно нужны?
— Бывали случаи, что требовалось, например, утверждение в правах наследства.
— А как же лучше сделать?
— Лучше всего, Илья Максимович, и уж, конечно, совершенно бесспорным является полис с бланковою надписью застраховавшегося. Этой надписи совершенно достаточно, чтобы застрахованная сумма была выдана предъявителю полиса.
— Стало быть, на этом и порешим. Позвольте вам внести деньги за полугодие и получить это так называемое временное свидетельство.
Между тем в конторе все было кончено, заготовлено и Пузыреву оставалось только уплатить деньги да получить свое временное свидетельство.
Его поздравили с окончанием дела, и он уехал, во всяком случае еще более довольный, нежели те, с кем он простился.
Теперь ему уже незачем было оставаться в Москве. Подлинный полис ему перешлют, куда он укажет. С радостной вестью отправился он к своему больному.
Григорий Павлович Страстин в качестве больного такого рода недугом, при котором человек до последней минуты все еще живет надеждою и самообманом, ждал с нетерпением, когда наконец Пузырев объявит ему радостную весть об отъезде в Крым.
В последние же дни, вероятно благодаря уверенности в скором переселении на юг, Григорий Павлович чувствовал себя значительно лучше.
По крайней мере, он ободрился и повеселел, а теперь, при входе к нему Пузырева, глаза его искрились ярче, хотя и пылали, по мнению опытного наблюдателя, болезненным блеском.
— Ну что, Илья Максимович? — спросил он с плохо скрываемым любопытством. — Как ваши дела?
Он дышал тяжело, прерывисто. Но Пузырев с умыслом заметил ему, прежде чем ответить на вопрос:
— Вы сегодня, чтобы только не сглазить, слава Богу, выглядите молодцом. Видно, ночь поспокойнее провели?
— Да, я спал после ваших порошков, — ответил больной. — Хорошие порошки, успокоительные. Где вы их добыли?
— Знакомый доктор прописал. Ну, батенька Григорий Павлович, радуйтесь теперь. Все дела мои кончены, деньги на нашу дорогу мною получены, и завтра же мы с вами двинемся по Курской дороге.
— Илья Максимович! Да неужели? Боже, какое облегчение! Благодарю, благодарю вас!
— Не меня надо благодарить, — скромно ответил Пузырев, — а другого…
— Конечно, вы правы, но все-таки все сделано вами. Богач-благотворитель обо мне и не знал бы ничего без вашего участия. Итак, завтра мы отправляемся!
— Да, в три часа дня, с почтовым поездом. Он идет несколько дольше скорого, но вам и не совсем здорова была бы чересчур быстрая езда.
— Конечно, конечно.
Больной заволновался и, вставая с кресла, в котором проводил эти последние дни, как надежды вновь придали ему хоть немного силы, сказал:
— Надо укладываться.
— И не думайте! Все сделаю я сам. Вам совершенно лишне себя утомлять.
— Какой вы добрый! Брат родной не мог бы выказать более заботы, нежели вы. Чем и когда отслужу я вам это?
В последних словах Страстина вдруг зазвучало сомнение. Пузырев поспешил успокоить его.
— Полноте, пожалуйста! Случай приведет — и отблагодарите, да еще как.
Сам же он думал в это время про себя не без иронии: «Знал бы ты только, какую я от тебя благодарность жду, так сомнение скоро бы тебя оставило. Да к чему только тревожить тебя? Живи хоть последние недели, отсчитанные тебе здоровьем и судьбою, в покое и холе, бедняга!»
А вслух он спросил:
— Где ваше белье? Вы сидите в кресле и только приказывайте да присматривайте, как я буду ваш чемодан добром вашим упитывать. Вот в комоде мягкое белье, — продолжал он, доставая вещи. — Оно пойдет на дно чемодана; крахмальное же сверху.
Он подумал, что вряд ли в крахмальном встретится надобность.
— Затем сюда уложим вашу одежду. Что вы в дорогу хотите надеть?
— Я думаю так и ехать, в чем я сейчас, — ответил Страстин.
— И прекраснейшее дело! Стало быть, все остальное можно укладывать?
— Да, пожалуйста! Но, право, мне ужасно перед вами совестно.
— Это вы бросьте.
Он продолжал свое дело и по окончании его несколько раз переспросил, все ли и не забыто ли что? Потом он запер чемодан и присел.
— Хозяйке за квартиру я сейчас все уплачу. Вы же сегодня займитесь чем можете, почитайте хоть, если вам лучше и это вас не слишком утомляет…
— Я бы хотел проехаться по Москве. Так хочется до отъезда побывать в тех улицах, по которым я прежде, бывало, совсем здоровым бегал бодро и весело, — пояснил он свое желание.
— Холодновато сегодня.
— Я закутаюсь потеплее, притом дорогою не буду говорить.
— Хорошо. Только в таком случае я найму вам извозчичью карету…
— Что вы, что вы? Опять какой расход из-за моей прихоти! — испугался Страстин.
— Расход пустой, о котором и говорить не стоит, — остановил его Пузырев. — Через четверть часа у ворот вас будет ждать карета. Смотрите не простудитесь. Да не хотите ли, чтобы и я с вами поехал?
— Пожалуйста!
Интонация была не только искренняя, но в ней слышалась даже радость предложению. Явившееся было у Пузырева подозрение мигом исчезло: он уже не опасался более, как бы его больной куда не заехал, и через полчаса они катили вместе по Арбату в наемной карете.
Потом кучер свернул в один из многочисленных переулков.
Странным показалось Пузыреву, зачем это Страстину понадобилось сюда ехать? Но вскоре дело разъяснилось.
— Прикажите кучеру остановиться, — попросил больной.
— Что вы хотите делать? — спросил его Пузырев. — Кто тут живет?
— Не беспокойтесь, я из экипажа не выйду, нет. Я только хотел показать вам дом, в котором жила девушка, взявшая мое сердце и, быть может, мою жизнь… Теперь она замужем, а я…
Он не выдержал и, взяв руку Пузырева, в сильном волнении сказал:
— А теперь пускай кучер едет. Я еще раз хотел увидать этот дом, в котором тщетно надеялся найти счастье. Поедемте.
Григорий Павлович Страстин более не распространялся о пережитом им горе, да и Илья Максимович не расспрашивал его. Он давно уже знал кое-что из его романа и предполагал даже, что вся эта печальная история и являлась главною причиною его неизлечимого недуга.
Кучеру наемной кареты было приказано ехать домой, но дорогою Страстин попросил своего спутника:
— Нельзя ли, Илья Максимович, еще проехать нам по всему Кремлю? Хочется хоть ночью, при лунном свете, взглянуть и полюбоваться на гордость и красу Москвы.
Конечно, и это желание было исполнено. Наконец вернулись домой. Больной даже от столь короткой прогулки в закрытом экипаже, а может быть, и от волнения чувствовал некоторое утомление и вскоре лег.
— Постарайтесь заснуть, — советовал ему Пузырев, — и если есть, то примите-ка на ночь еще один мой порошок. Завтра в путь, и надо для этого быть бодрым. Я тоже отправлюсь к себе, уложу с вечера мои скудные пожитки да завалюсь пораньше.
