— Что случилось-то? — Я ничего не понимал.
— Да козел проклятый, Лемешем зовут. От Лемешева, значит, за редкой силы голос. Тенор — будь здоров. Хитер как черт. Очень опасная зверюга!
— Ты серьезно, что ли? Из-за козла такой шмон?
— А ты не смейся. Ночью проходу не будет. Он черный как сатана и с телка размером. В темноте его не видать. Идешь по улице — как врежет с разбегу. Удар — как у грузовика. Это его любимое занятие. Или рыболов с удочкой стоит вон там, у обрыва, за поплавком наблюдает, так этот змей чуть ли не по-пластунски через кусты подкрадывается. Это я сам видел, как он деда Артема в Уду отправил. Дед барахтается внизу, а Лемеш на обрыве стоит, башку рогатую набок и поет довольно. Или бабы из местных стирают на речке — для него самая охота. Такой мерзавец! А вон, поймали, можешь поглядеть!
Я выглянул в окно. Человек шесть окружили огромного бурого козла. На шею его была наброшена веревочная петля и правая передняя нога притянута к этому ошейнику. Сей пожилой представитель козлиного племени покорно ковылял на трех копытах за тащившими его людьми.
Проходя мимо нашего окна, он посмотрел на меня своими бешеными желтыми, с удивительными зрачками глазами и, горестно мотнув головой в сторону связанной ноги, сокрушенно сказал:
— М-е-е-е-е…
В комнату ввалился Мишка.
— Во, видали антилопу? Ну и зверь!
— Ты, что ли, развязал?
— Ага! Я же не знал! За хлебом ходил, смотрю у магазина козлище этот стоит. Глаза такие умные. А нога привязана. Я думал, пацаны над животным издеваются. Подошел, а он ногу протягивает! Честное слово! Я финарь достал — чик! — и готово. Он заорал благодарно — и драла! Тут старпер какой-то из-за угла вывернулся. Мой козел разгоняется, как «Феррари», и — р-р-р-аз! С тыла зашел. Дед метров пять порхал, ей-богу! Потом мне бичи сказали…
— Ладно, ты, Гринпис. Утром, может быть, летим.
— Давно пора. От спирта не осталось почти ничего.
Летнабовский борт прибыл часов в десять вечера.
Уже смеркалось. Соколов привез на партийном джипе прилетевших на вертолете людей. Как раз к ужину. По случаю важности предстоящей беседы стол отличался красивой сервировкой. Студентки постарались.
Три последние наши бутылки «Дербента» красовались в центре, в окружении тарелок с розоватым соленым хариусом. Коньячную батарею подкрепляла солидных размеров химическая посудина с пятидесятипроцентным раствором спирта, настоянного на прошлогодней клюковке. Жаркое из седла подстреленной прошлой ночью Бахметьевым на острове косули источало восхитительный грубовато-резкий аромат. На костре жарили, охотничья классика. Натюрморт завершали блюда с солеными грибами, украшенные маринованной черемшой.
Стол окружала стая щетинистых хриплых бродяг в хаки, с длинными ножами у пояса, и группка очаровательных, несколько вызывающе одетых девиц. Пара керосиновых ламп бросала красноватые отблески на беленые стены, на висевшую на окне вместо шторы только что снятую шкуру косули со сгустками крови вокруг пулевого отверстия, на вороненые стволы оружия, небрежно поставленного в угол комнаты. Вошли гости, можно было начинать банкет.
Приветственные возгласы, перезвон наполняемой посуды слились во вполне праздничный гул. Вошедший последним плечистый лоб быстрым, незаметным движением вынул тонкий длинный нож и, подцепив приличный ломтик соленой рыбы, виртуозно забросил его в рот. Еще не разглядев в полумраке лица, по одному этому отточенному жесту я узнал его.
— Славка! Бармалей! Ну надо же! — Степаныч, опередив меня, потянулся со стаканом к гостю.
Да, это был Вячеслав Тюхтин, по прозвищу Бармалей, известнейший взрывник Иреляхской экспедиции. Кличка как нельзя лучше соответствовала его внешнему, да и внутреннему облику.
Впервые я увидел эту знаменитость на взрывпункте, расположенном в верховьях пустынной, очень рыбной речки Марха, притоке Вилюя. С этой точкой уже трое суток не было связи, и меня с запасной рацией забросили на пару дней для прояснения обстановки. Полетел на два дня, а вернулся месяца через полтора — гримасы полевой авиации.
…Вертолет сел на узкую косу небольшого островка, расположенного в центре широкого быстрого потока. Схватив в охапку полевую станцию «Гроза», спальник и одностволку, я спрыгнул на разноцветную гальку.
— За островом слева брод! Вон там, где елка сломанная! — перекрывая шум двигателя, прокричал механик. — От елки двести метров вверх — найдешь лагерь. Ближе нам нигде не сесть. Ну, бывай!
Придерживая берет, я присел. Вертолет рванул вверх, потоки воздуха закрутили маленькие смерчики на воде.
Перейдя через рукав речки, я углубился в заросли тальника. Внезапно раздался треск, как будто через кустарник продирался матерый лось, и мне навстречу вывалилась странная фигура.
Человек был облачен в плащ-палатку старого образца, прожженную на полах. В руках он держал длинную трехлинейную пехотную винтовку. С лица, почти сплошь покрытого седым жестким волосом, из-под кустистых бровей на меня с подозрением взирали хитрые, внимательные глаза. На голове красовалась явно женская шапка из грязных розовых перьев, лихо заломленная назад на манер папахи. Все в целом напоминало персонаж из боевика о лихих временах батьки Махно и Петлюры. «Ну и Бармалей!» — сразу пронеслось в голове.
— Бармалей! — представилась фигура, протянув мне непомерной величины жесткую длань.
Довольно теплые отношения сложились у меня с этим мужиком. В сущности, могу смело считать его первым учителем в школе выживания в тайге. Так сказать, мой якутский Яцек Палкевич. Хотя последний вряд ли до Бармалея дотянет. Озера в тайге взрывать, по десятку за сезон, это не рекламная экспедиция для Сенкевичевой телепередачи.
В тот раз под руководством Бармалея мы аж шесть тонн зарядили. Самый крупный взрыв был в сезоне. Взрывчатку в озеро закладывают, чтобы шурфы не бурить — мерзлота все-таки, да и буровую вертолетом таскать накладно. А озеро — самое милое дело, и яма готова, и вода — естественный рефлектор, энергию взрыва вниз, в землю направляет. В радиусе около сотни километров от эпицентра сейсмостанции полевые по тайге разбросаны, принимают информацию, которую несет ударная волна. Пару алмазных трубок обнаружила наша шарага таким способом в том году. Премия была — полгода в Москве потратить не мог! А карасей сколько было в этих озерах! После взрыва вся поверхность воды как зеркало — все карасями покрыто сплошь! Огромные серебристые рыбины, в европейской части страны таких не увидишь!
Когда этот шеститонник рвали, поразился я Бармалеевой выдержке. Залегли мы метрах в двухстах от берега. По вырубке озеро хорошо просматривается. Уже сигнал пошел по рации, уже я палец к кнопке приложил. И вдруг откуда ни возьмись выезжает на берег якут на лошади. Мелкая, мохнатая такая коняга. А до взрыва секунд десять остается. По правде говоря, если инструкциям соответствующим следовать, мы должны были вокруг взрывпункта флажки, таблички всякие развесить. Череп с костями и надпись: «Осторожно! Идут взрывные работы!» Но какой же придурок по болоту будет лазить с табличками, если точно известно, что ближайший поселок примерно верстах в ста пятидесяти от нас находится?
Откуда ковбой этот раскосый взялся на нашу голову — неразрешимая загадка. Переглянулись мы с Бармалеем. Что делать? Если срок пропустим — вся работа насмарку. Методика синхронности требует. С нами еще штук десять взрывпунктов по всей Северной Якутии одновременно работают. Нет синхронности — прощай премия! Да и что такое — отдельно взятый якут по сравнению с трудовым подарком любимой Родине? В виде шеститонного взрыва. Но это я так рассуждал. Что в голове Бармалея творилось под розовой папахой — неизвестно. Но ответственность была на нем. Он начальник.
— Ну и… с ним, с якутом! — в последнюю секунду прозвучало руководящее резюме, и я с легкой душой нажал на кнопку взрывной машинки.
Ох и красивый был фонтан! Хрустальное осеннее утро, тишина, тайга красно-желтая, небо голубое. И на этом идиллическом фоне — такой фейерверк! Метров на триста вверх все озеро выбросило. Огонь, грохот, дым, пена, пар. Волна взрывная нас догнала, вдавила в мох. Когда гул в ушах поутих слегка, бегом бросились на берег. Картина фантастическая открылась. Вместо озера — геометрически круглый котлован, наполненный каким-то полужидким дерьмом с хлопьями желтой пены сверху. У нашего берега кто-то барахтается. Откопали — конь! Стоять бедняга не может, нелады с вестибулярным аппаратом, оттащили мы его на твердую поверхность. Смотрим — у противоположного берега, метров за пятьдесят, тоже кто-то копошится. Никак всадник. Тоже пока не ходок. Приволокли обоих в лагерь.
Дней пять без перерыва этот незадачливый Мальборо кушал экспедиционный спирт, запивая брагой на польских сухих дрожжах. Больше ничего не желал употреблять. На шестые сутки взгромоздился на своего волосатого Буцефала и покинул нашу гостеприимную точку весьма довольный. Без претензий. Но с впечатлениями яркими. На всю оставшуюся жизнь…
