Дней пять без перерыва этот незадачливый Мальборо кушал экспедиционный спирт, запивая брагой на польских сухих дрожжах. Больше ничего не желал употреблять. На шестые сутки взгромоздился на своего волосатого Буцефала и покинул нашу гостеприимную точку весьма довольный. Без претензий. Но с впечатлениями яркими. На всю оставшуюся жизнь…
Под самодел с клюковкой потешили мы с Бармалеем публику этим рассказом. В лицах представили. А чуть позже, когда пожарники и экипаж уже на девицах повисли и не до воспоминаний стало, я вытащил Славку на улицу, освежиться. Оба мы были в норме, я — потому что пил мало в этот раз, а Бармалею литр первача — как слону дробина. На воспоминания я его недаром раскрутил, нужен он мне был обмякший, в ностальгию по старым временам погруженный.
— Слав, ты сейчас здесь чем займешься?
— «Индюка» стрельнем, потом в Иркутск полечу.
— «Индюк»-то крупный?
— Не, десять мешков всего. Триста шестьдесят кило.
— Слушай, Слав, дай мне пару шашек. И детонатор хотя бы один.
Бармалей пристроился у забора для исполнения физиологического долга, помолчал, пожурчал, посопел.
— На хрена тебе?
— Дело у меня в горах. Возможно, дырку надо будет прокопать. Тротил — не лопата.
— Это уж точно. Серега, тебе отказать не могу. Но пару — это чересчур. Они ж по девять кило. С рефлекторами, негабариты колоть. Дам одну и электродетонатор, провода и батарею сам найдешь. Только смотри, не подставь меня! — Толстый указательный палец, перевязанный по порезу черной изолентой, внушительно закачался перед моим носом.
— Могила, Бармалей!
— То-то. Как пользоваться — не забыл? Ну, пойдем.
Вернувшись на банкет с тротиловой шашкой, аккуратно завернутой в старый номер «Советской России», я застал уже полный эндшпиль.
Усатый пожарник, ухватив двух полураздетых студенток, с жаром рассказывал, как он с пикирующего вертолета пытался набросить аркан на удирающего медведя. Пару часов назад он, помнится, скромно рассматривал страшную зверюгу в бинокль. С другого конца стола повизгивающий хор затянул:
Рабинович стрельнул,
Стрельнул — промахнулся
И попал немножечко в меня!
Засунув взрывчатку за печку, я покинул банкетный зал. Ночлег следовало искать в другом месте. Под мерцающими крупными звездами я побрел к дому Карманова.
Я лежу в больнице с дробом в ягодице,
Рабинович — пьяная свинья!..
Популярная песенка гулко разносилась по притихшему поселку. Похоже, что консенсус с борцами с огненной стихией был достигнут. Оставалось надеяться, что студентки до утра укрепят их в чувстве благодарности.
Завтра — полет.
Отдыхалось мне плохо. Банкет перешел в стадию безобразия, и до самого рассвета на улице громыхали выстрелы из ракетниц. Разноцветные ракеты с шипением летали по всем направлениям, и мое окно то и дело озарялось колеблющимся призрачным светом всевозможных оттенков.
Только когда ночь сменилась серым, мутным рассветом, все успокоилось и на пару часов я провалился в неглубокий, тревожный сон. Разбудил меня Мишка Бахметьев. С трудом продрав глаза, я внимательно рассмотрел компаньона. Против ожидания, никаких признаков похмельного синдрома не было заметно. Наоборот, он был на удивление свеж и полностью экипирован.
— Как самочувствие, Миша?
— В порядке. Давай одевайся, мы все твое барахло сюда перенесли. Кофейку горячего хлебни. Через час — погрузка.
— Как там наши?
Вместо ответа Бахметьев указал пальцем в окно. Я выглянул.
Остальные члены команды покуривали на штабеле бревен рядом с избой. Увидев меня, Гольцев привстал и четко отдал честь, подбросив правую ладонь к камуфляжной кепке. Надо же, сам Игорек в порядке! Не ожидал, не ожидал.
— Как ночку провели?
— Спали. Степаныч сарай с сеном нашел в конце улицы, на сеновале и спали.
— А студентки как же?
— Брось ты, Серж! Дело-то серьезное.
— А пожарники?
— Дрова! — коротко охарактеризовал Мишка состояние наших благодетелей и добавил: — Давай освежись, я водички из колодца принес.
Мысленно похвалив себя за правильный подбор кадров, я погрузил тяжелую голову в ведро. Ледяная вода мигом растворила липкие остатки сна. Обжегшись крепчайшим кофе, я вышел на крыльцо. Денек выдался на славу!
Ни одного облачка, тайга вокруг вся в сочной, густой зелени. В ярком свете утреннего солнца даже полуразвалившийся поселок казался привлекательным, романтичным. На траве серебрились крупные капли росы. Чудесное утро вызвало прилив сил, и я без особого труда взвалил на плечи тяжелый рюкзак.
— Чувствуешь, как потяжелел? — Степаныч похлопал по моему грузу.
— Кирпич, что ли, засунули, добряки?
— Нет. Подарок Бармалея. Что ж ты его за печку сунул? Надо было прямо в топку. И вертолет был бы ни к чему — своим бы ходом на небеса отправились, налегке.
Эх, черт! Я и запамятовал.
— И детонатор там? — Я опасливо покосился через плечо.
— Карандашик у меня. — Степаныч похлопал по нагрудному карману. — Вообще, правильно взял кабанчика. С земляными работами проблем не будет.
Смотри-ка, серьезно настроились парни! Шутки шутками, а вдруг и есть твердый осадок в кабацкой легенде? Тяжелый такой осадок, желтого цвета.
Вертолет стоял на окраине поселка, на небольшом некошеном поле. Экипаж вяло суетился у машины. Эти явно недоспали.
Не успели мы закинуть наш багаж в объемистое нутро МИ-8, как на краю поля показалась странная процессия.
Впереди шагал Бармалей, подхватив под мышки двух вяло передвигающих ноги пожарников. Третьего укротителя огня бережно несли Виктор с Кармановым. Всю эту инвалидную команду сопровождала пятерка бодрых, хорошо вооруженных бичей.
Когда почти бесчувственные тела хозяев вертолета были аккуратно подняты на борт, Виктор объяснил наличие кортежа.
— Закинете моих ребят на Барбитай. Это почти по дороге. Пока вас до Бирюсы доставят, пока выгрузят и обратно — часа три пройдет. А на Барбитае хариус исключительный! А может быть, и с рогами что-нибудь ребята добудут.
— Виктор, уговор наш в силе?
— Да, через неделю жду вас в Гутаре. Но, сам понимаешь, гарантировать ничего не могу. Причин для срыва выше крыши.
— Ты уж постарайся.
Вместо ответа он протянул мне руку. Винты уже закрутились, и рев турбин положил конец нашей прощальной беседе. Хлопнув Соколова по плечу, я вскочил в подрагивающую машину. Механик поднял трап и захлопнул дверцу.
Вертолет плавно оторвался от земли, обдав провожающих сильным потоком теплого воздуха. С Бармалея сорвало шапку, и он помчался за ней по полю, смешно размахивая руками.
Машина, быстро набирая высоту, описывала круг над поселком. Через несколько секунд я уже потерял из виду маленькие фигурки. Внизу блеснула лента реки. Держась вдоль русла, борт поплыл к синим горам, медленно вырастающим из дымки на горизонте.
До Барбитая полет проходил гладко, если не считать злоключений несчастных летнабов. Запах авиационного керосина, густо шедший из дополнительного бака, смонтированного прямо в салоне, в сочетании с мелкой тошнотворной вибрацией придал их зеленоватым лицам выражение, о котором может только мечтать художник, взявшийся за сюжет типа «Муки святого Себастьяна». Пришлось скормить бедолагам половину нашего небогатого НЗ. Хотя и без клюковки, но делу помогло.
Барбитай оказался мощной, стремительной рекой, буквально кипящей на частых перекатах среди поросших хвойным лесом скал. Вертолет приземлился на узкую полоску прибрежной гальки, и бичи, на ходу расчехляя браконьерские орудия, с радостным гуканьем посыпались наружу.
— Эй, парни! — крикнул им вслед пилот. — Больных возьмите! Положите где-нибудь в теньке, пусть отойдут, сейчас в горы забираться будем, тряска пойдет, они мне весь салон… У вас три часа есть, далеко не уходите.
Вертолет вновь взлетел. Теперь функции штурмана перешли ко мне. Встав у раскрытой двери в кабину, я протянул командиру свою карту. Красным карандашом было отмечено место посадки. Сверившись со своим планшетом, пилот кивнул. В резком вираже машина оставила красивую речку за кормой и упрямо поползла вверх, к перевалу.
Здесь леса уже почти не было, кругом голый красновато-коричневый камень. Острые пики, глубокие, темные пропасти. Пустынное, мрачное место.
Пилот тронул меня за локоть, ткнул пальцем вниз. Через нижний сектор фонаря кабины я разглядел на дне глубокого цирка, образованного почти отвесными скалами, кучку разноцветных обломков. Кто, когда, что за самолет? Рев мотора не располагал к выяснению подробностей.
За хребтом нас ждала нерадостная картина. Огромное, насколько хватает глаз, пространство было покрыто сплошным серебристым ковром густой облачности. Пилот огорченно посмотрел на меня.
