Я поехал на Кенсингтон Хай Стрит. Несмотря на цвет BMW, мотор тачки мне нравился. Зашел в бюро записи актов и все уладил. Через десять дней мы поженимся.
Чтобы отметить это событие, зашел в «Ватерстоунз» и купил книжку Дерека Реймонда «В доме дьявола все в отпусках».
Вполне подходит.
Потом — в кофейню, заказал большой капучино, без шоколадной крошки.
Занял удобное место у окна, настроился почитать.
Одна из тех самых гостиниц в Вест-Энде, где отскабливают дерьмо с твоего голоса, как только ты заговоришь.
Согласно кивнул прочитанному.
Черт, мне это нравится.
И сон, который ему приснился. Слова его мертвого отца.
Сотри капли дождя с наших имен на могилах возле церкви, — сказал он мягко, — сотри своим указательным пальцем — я могу на тебя положиться, сынок, правда?
Чужие люди следили за нами из своих кресел на высокой террасе, они тоже были мертвы.
Я отложил книгу, хлебнул кофе, подумал о Бриони. Когда она была маленькой, она всегда говорила: «Ты против меня не возражаешь, Митч?»
И я клялся, что не возражаю, со всей беззубой силой и серьезностью семилетнего мальчика.
Быстро поднялся и вышел, поехал к Эшлинг.
Дерек Реймонд сказал, что, когда думаешь о дожде, это к смерти. Шел дождь. Бриони, лет в двенадцать, говорила: «Я бы пришла в снег, без одежды, чтобы посмотреть на тебя».
Фу-у-х.
И только позже мне пришло в голову, что я забыл книгу на подоконнике в кофейне на Кенсингтон Хай Стрит. Может быть, Дереку Реймонду понравится слушать шум дождя среди ароматов свежесваренного кофе.
Всю вторую половину дня я провел в кровати с Эшлинг. Потом спросил ее:
— Хорошо было?
— Примерно.
— Что?
— Шучу, всё было волшебно, — ответила она. — Я бы так и лежала здесь и чувствовала себя котом, который наелся сливок.
По крыше хлестал дождь. Я сказал:
— Хорошо, что мы здесь внутри.
— Еще лучше, когда мы внутри друг друга.
Попробуй поспорить.
Эшлинг протянула левую руку к свету, сказала:
— Посмотри на мое кольцо, видишь, как свет от него отражается?
— Ну?
— Видишь самую верхушку сердечка?
Я посмотрел. Выглядело сердечко как маленькое золотое сердечко. Ну и что? Я сказал:
— Ну и что?
— Там кусочек откололся.
Я сел:
— Ты шутишь. Я Крису задницу надеру.
— Нет… Нет, не надо. Мне так нравится. Это великолепно, что у кольца есть маленький изъян.
— Что?
— Этот недостаток делает его идеальным.
Я не очень это понял, спросил:
— Это что-то ирландское?
Эшлинг громко засмеялась, сказала:
— Это девическое.
— Точно.
Я сжал ее руки, почувствовал грудью стук ее сердца. Я уже почти готов был сказать: «Я тебя люблю».
И фраза эта уже была на пороге, мой мозг и губы двинулись, чтобы произнести слова, которые я никогда не говорил, но в этот момент Эшлинг сказала:
— Ты можешь сделать для меня кое-что?
— Это будет мой лучший выстрел.
— У Питера Гэбриэла есть песня, называется «Мне грустно».
— И?..
— Давай вместе послушаем?
— Прямо… сейчас?
— Да.
— О'кей… но… ты несчастна?
— Это самый лучший момент в моей жизни.
— Ладно. Давай крутанем старину Пита.
Пока мы слушали, она держала мою руку в своих руках, лицо у нее было восторженное и сосредоточенное. Вообще-то Питер Гэбриэл мне не очень, на самом деле мне больше нравится его «Бико», но сейчас она была бы некстати. Печаль и боль в его голосе, его стихи заставляют тебя протянуть руку за смертельной дозой виски. Наконец песня закончилась, и Эшлинг обратила ко мне свое лицо, светящееся желанием. Я сказал:
— А вот это уже по-ирландски.
Я ВЕРНУЛСЯ в Холланд-парк поздно ночью во вторник. Посмотрел по телевизору «Южный Парк» и был не прочь усыновить Кенни.
Около моей двери возникла актриса, спросила:
— Можно зайти?
— Я немного измотан, Лилиан.
— Как будто отбивали твое мясо?
Она даже вообразить не могла, что почти угадала. В левой руке она держала бутылку и два бокала. Держала бутылку за горлышко, как делают в кино. А если поскрести немного, то так, как делали в старых фильмах. Спросила:
— Девочка может угостить своего приятеля выпивкой?
Господи!
Я сказал:
— Ну, может быть, стаканчик на ночь.
Она протянула мне вино, сказала:
— Это «Дом Периньон».
— Мне все равно.
Пробку я вытащил неплохо. Естественно, большая часть шампанского проливается на пол. Кажется, людям это нравится, словно в этом и есть смысл шампанского. Странный смысл.
На Лилиан было серебряное бальное платье. Я не шучу — она сама мне так сказала. Я спросил:
— Зачем?
— Я подумала, что немного потанцевать на балу будет очень оригинально.
— И что, ты музыкантов наняла?
— Оркестр.
Я взглянул ей в лицо, сказал:
— Надеюсь, что ты шутишь.
Лукавая улыбка, потом:
— Я никогда не шучу.
— И что, ты их всех загнала в холл? — Я обвел рукой комнату. — Парням здесь тесновато будет.
— Они в бальном зале.
Я даже не спросил, где он находится, но подумал: «Да сколько же в этом доме комнат?» Я его еще не весь исследовал, а вот когда настанет пятница и они будут хэлловаться, я пройдусь по нему, как дервиш. Потрясу ветки, посмотрю, что на землю упадет.
Мы чокнулись бокалами, я сказал:
— Slàinte.
Она спросила:
— Что это?
— По-ирландски.
Она передернула плечами, насмешливо произнесла:
— Нация шутов и подхалимов.
— Надо же, какая ты вся английская.
Она придвинулась ко мне, сказала:
— Позволь мне поцеловать тебя по-французски.
Я позволил.
Ее духи пахли как шарики от моли, замоченные в хлорке. И вот я кончил, наверное, благодаря шампанскому. Хотя не очень впечатляюще, после моих стараний с Эшлинг, а так, слегка брызнул. Вроде дождика, который идет на Крите.
Вытирая рот, Лилиан сказала:
— В этот карандаш нужно залить свинца.
Я сказал:
— Ты измучила меня, я точно не смогу танцевать.
Она купилась, сказала:
— Натанцуемся завтра, спи, мой сладкий.
Когда она ушла, я встал под обжигающий душ, никак не мог отмыться от ее прикосновений. В кровати я пытался думать об Эшлинг и не думать о Бриони.
Ни то, ни другое не получалось.
ЗВОНОК БЫЛ в среду, в два часа дня. Я поднял трубку, сказал «Да» в ответ на вопрос «Мистер Митчелл?».
Звонили из полиции.
— Вы знакомы с Эшлинг Двайер?
— Да.
— С прискорбием вынуждены сообщить вам, что произошел трагический несчастный случай.
— Что?
— На листке бумаги в ее кошельке были ваше имя и номер.
— Как она
где
когда
о Господи.
Я записал адрес больницы в Айлингтоне, поехал туда.
Я не помню, что за чем происходило. Только то, что она погибла, сбита машиной на Хай Стрит, виновник скрылся. Над ней стоял какой-то мужчина, держал ее за руку, пока не приехала «скорая помощь». Потом кто-то дал мне кофе. На вкус он был как пластиковый стакан. Потом мне дали «коричневый конверт». Ее личные вещи.
В нем лежали
деньги
кошелек
телефонная карта.
Кольца не было.
Должно быть, оставила его дома. Я удивился, почему она его сняла.
Рано утром в четверг я приехал домой. Пил, пока в глазах не померк свет.
Я вынырнул на поверхность в пятницу днем. Господи, меня всего трясло. Опять мои пальцы исполняли фанданго, пока я пытался скрутить сигаретку. Пот катился у меня по лбу, щипал глаза. Я знал, что хорошая порция скотча приведет всё в порядок — но смогу ли я остановиться?
Да и какого черта!
Подошел к своему миниатюрному холодильнику, достал пиво. «Фостерс».
Когда я его покупал? Или, что еще хуже, зачем?
Абсолютно не важно.
Дернул за кольцо, приложился. Пиво полилось по подбородку, потекло на пропотевшую футболку. Потом, как Ричард Дрейфус в «Челюстях», смял банку и швырнул на пол.
Мелочь, но моей системе полегчало. Принял душ, побрился, переоделся в белую рубаху, чистые черные джинсы. Рискнул взглянуть на себя в зеркало.
Выглядел как обычный убогий официант.
О'кей, пора запасаться фуражом.
В доме было тихо, они на самом деле уехали. В комнату Лилиан не зашел. Там было уже слишком все знакомо. Прошло прилично времени, пока нашел комнату Джордана. Догадался, что она должна быть заперта. Отошел к противоположной стене и с размаху ударил ногой по двери. Почти снес ее с петель.
Входил очень внимательно — растяжки были вполне возможны. Комната была обставлена по-спартански, в ней стояла расшатанная армейская походная кровать.
