Эльвира взяла пустой чайник и состроила легкую гримаску. И непонятно было, к чему это относится — к пустому чайнику или к словам Владимира Ильича.
— У этой пословицы есть продолжение. Ладно, не буду договаривать. Мне водички бы…
— Степа принесет.
На ночлег в палатке Эльвира укладывалась со страхом и всякими предосторожностями. Прошел дождичек. Вверху шумели деревья, и Эльвире казалось, что одно из них непременно упадет на палатку.
Зато утро было необыкновенно ясным и чистым. Синяя озерная гладь простиралась от песчаного обрыва в неоглядную даль. «Красотища неописуемая, — промелькнула у нее мысль. — Не океан, конечно, зато есть уверенность, что никакая жужелица тебя не продырявит, не укусит, не отравит. Акула не утащит на дно. В российских пейзажах есть особая благодать».
Сбежав по откосу к воде, она умылась, увидела рыбу в прозрачной воде и подумала, что не такой уж большой ошибкой было ее согласие приехать сюда.
Владимир Ильич тоже встал и оглядывал окрестность с таким видом, будто она принадлежала ему, и он никого не хотел сюда пускать. Однако недалеко в стороне Эльвира увидела чужую лодку и поняла, что они здесь не одни. Неожиданное чужое вторжение показалось ей зловещим.
Владимир Ильич собирался утром рыбачить, но проспал. А Степа нашел недалеко от лагеря крепкий нарядный подосиновик с красной шляпкой. Поэтому после завтрака решено было идти за грибами.
Пищу готовили в основном на «Шмелях», бензина хватало. Но костерок для кайфа разжигали каждый раз. Поэтому все охранники, кроме Степана, остались на хозяйстве, в том числе на заготовке дров. А Владимир Ильич с Эльвирой и Степаном углубились в лес.
— Только чистить грибы я не буду! — воскликнула Эльвира.
— Степа почистит.
Глянув на разновозрастных супругов, Степан растянул в улыбке толстые губы.
Подосиновики стали попадаться с первых шагов, но не в таком количестве, как хотелось. Поэтому трое туристов продолжали медленно углубляться в чащу. Эльвира с Владимиром Ильичом двигались рядом, Степа держался в отдалении. Хозяин оценил эту деликатность. Вдыхая полной грудью чистый лесной воздух, Владимир Ильич оглядывался по сторонам с чувством невыразимого облегчения. Он никому бы не мог сказать, что на Селигере впервые немного расслабился и отдохнул душой. Перестал терзаться нависшей угрозой банкротства своего банка. Осенью экспортеры нефти должны были вернуть большой долг. Но до этого надо было дожить. А каждый день приносил новые испытания. Потому что банк висел на волоске и мог в любую минуту лопнуть. Ситуация сделалась опасной, грозной. Он это знал, как никто, и понимал, что ему понадобятся до осени все силы, чтобы выстоять. Если нефтяники не обманут, прибыль будет получена благодаря ему, председателю правления, который взял на себя всю ответственность. Но в случае краха виноват будет тоже он один. И ему этого не простят.
Внезапно Эльвира схватила мужа за руку.
— Ой! Белка… — прошептала она.
— Где?
— Вон там. Под деревом.
Среди травы действительно виднелись длинные ушки. Виткевич улыбнулся.
— Это не белка… Заяц! — шепнул он.
Заяц подпустил их так близко, что казалось — его можно было схватить. Эльвира уже нагнулась. Но заяц неожиданно прыгнул в сторону и стал улепетывать. Эльвира вскрикнула и рассмеялась.
Скоро стало ясно, отчего в грибных местах их корзинки оставались полупустыми. В чаще Виткевич заметил несколько теней. «Тоже поисковики, — шутливо отметил он, но что-то заныло в груди. — Откуда могли взяться люди в такой глуши? Так, наверное, пугался первобытный человек, заметив чужака», — сказал себе Владимир Ильич, чтобы приободриться.
Один из чужаков приблизился. Это был невысокий лысоватый мужичок, вероятно из местных. Возможно, где-то недалеко располагалась деревня. Одежда, однако, на мужике была городская, сапоги новые.
Что-то мучительно знакомое мелькнуло в его чертах, но Виткевич не мог припомнить, где он видел этого человека. Незнакомец тоже взглянул на него пристально, узнавающе.
— Мы где-то встречались? — спросил Виткевич.
Мужичок кивнул:
— Возможно. В девятом доме. В Москве.
— Так мы соседи? — с облегчением изумился Виткевич. — Как тесен мир.
Облегчение, однако, было недолгим. Еще раз взглянув на грибника, он увидел наведенный на него ствол пистолета.
Он хотел позвать Степана и задохнулся от ужаса. Хотел защитить Эльвиру, но не мог оторвать взгляд от направленного дула.
Обернувшись на выстрел, Эльвира увидела падающего мужа и дико закричала. Плешивый мужичок приблизился, и она, забыв о муже, забилась от охватившего ее ужаса.
Вынырнувший из кустов Степан не выказал удивления и цепко обхватил Эльвиру руками. С трудом раздвинув стянутые от нестерпимого желания губы, просипел:
— Мне… эту… сперва!
Плешивый кивнул.
Степан опрокинул Эльвиру на землю, стал сдирать с нее одежду, разорвал трусы и начал скрюченными пальцами раздвигать ноги.
Подождав немного, плешивый выстрелил дважды, сперва в спину Степана, а когда бывший охранник сник, в обезумевшее лицо Эльвиры. Смягченные глушителем выстрелы не слишком потревожили природу, и спустя несколько минут лес зажил прежней жизнью, каковой она и была тут до прихода людей.
Глава 26 Киллеры и жертвы
Следователь межрайонной прокуратуры Игорь Самойленко понимал, что в его руки попало дело необычное — убийство крупного банкира и его жены. Виткевич Владимир Ильич… Жена Эльвира… Сдерживая нетерпение, Самойленко долго обдумывал, как построить расследование. В случае успеха это сулило быстрый путь наверх.
Он всегда думал об этом пути. В школе, побеждая на олимпиадах, был уверен, что все его успехи неспроста. И хотя эти олимпиады ничего не дали, от них рождалось ощущение, что он непрерывно движется вверх. Одолев институт, сказал себе, что это важный этап перед новым прыжком. И хотя место следователя межрайонной прокуратуры делало его существование более чем скромным, он выполнял свои обязанности чрезвычайно старательно, стремясь не допустить никаких погрешностей не только в делах, но и в разговорах с подчиненными, и, что самое главное, с начальством.
В годы учебы он был маленьким карьеристом, в прокуратуре тоже стал карьеристом, но большим, хотя уровень благополучия все это время оставался примерно один и тот же. Но этот бесконечный контроль и стремление к совершенству не могли не сказаться не только на внутреннем складе ума, но и на внешнем облике. Тон его речи сделался ровным в любых, даже критических, ситуациях. Взгляд оставался внимательным и пристальным, даже если он шел по коридору в полном одиночестве.
Годы никак не отразились на его внешности, он был по-прежнему сухощав. Круглое лицо с правильными чертами казалось даже несколько маловато для высокой спортивной фигуры. Но по прошествии некоторого времени взгляд привыкал и любой посторонний наблюдатель мог сказать только то, что повторяли другие: какой симпатичный, обаятельный и милый человек. Ни одного слова из тех, что характеризуют сильного мужчину, а тем более сильную личность, не приходило в голову. Но Игорь втайне чувствовал себя и тем и другим. Если бы кто-нибудь сказал, что Игорь Самойленко обожает себя и бережет, как драгоценный сосуд, над ним бы посмеялись. А между тем это было так. И Самойленко безотчетно берег себя и холил, как если бы по долгу службы холил и берег какую-нибудь высокопоставленную особу. Он как бы сам себе прислуживал и не позволял появиться на людях небритым, хмурым, неопрятным. Костюм на нем всегда сидел как с иголочки, чистые рубашки были старательно выглажены. Сперва этим занималась мать, потом жена, для которой чистая мужнина рубашка была стократ важнее всех других дел. Никакие потрясения и катаклизмы, никакие болезни ее самой и детей не могли поколебать одного непреложного правила — утром мужа должна ждать ослепительно чистая рубашка и старательно подобранный галстук. За это муж ей платил верностью, скучными вечерами и частыми назидательными разговорами.
— Ребенок должен отвечать за свои поступки, — непрерывно повторял он, находя поведение трехлетнего сына лишенным какой бы то ни было сознательности.
Малыш, похожий на отца как две капли воды, с таким же маленьким аккуратным личиком, ломал игрушки, пытаясь узнать, как они устроены. Из грязного велосипедного колеса делал автомобильный руль.
— Пока он не прекратит ломать игрушки, не куплю ни одной новой, — говорил Игорь Николаевич, помахивая пальцем перед лицом жены. — Ребенка надо приучать к порядку.
Появившись на службе в ослепительно белой рубашке с вишневым галстуком в светлых сиреневых разводах, Игорь Самойленко снял пиджак и вызвал очередного свидетеля.
За неделю перед ним прошли четыре охранника, каждого из которых он допрашивал по нескольку раз. Они были разного роста, неодинакового телосложения. Но было что-то едва уловимое общее в облике этих людей. Одинаковые каменные загривки, оловянные глаза. И наглое выражение лица у слуг, отвыкших думать и слепо выполняющих любой хозяйский приказ.
