Труда вырвала младенца из рук Бена, положила обратно в колыбель и погрозила сыну пальцем: «Нет, нет! Ребенок не кукла, тебе нельзя его брать. Руки прочь! Слышишь меня, руки прочь!»
К концу второй недели Труда была уверена, что еще немного, и она просто развалится пополам. Бен больше не отходил от нее ни на шаг, стоял рядом, и когда она возилась с ребенком, лапал своими большими руками крохотное личико. Если она купала ребенка, он по плечи погружал руки в маленькую ванночку, тер ручки, ножки, животик и попку. И снова и снова проводил рукой по нежной детской головке.
В конце третьей недели на двор Шлёссеров пришла Антония. С собственным младенцем на руках, она постояла рядом с колыбелью в спальне Труды, направив задумчивый взгляд на Бена, который с сосредоточенным и взволнованным выражением лица беспокойно перебирал руками возле колыбели и непрерывно бормотал «прекрасно».
Похудевшая Труда выглядела бледной и загнанной.
— Мне приходится постоянно запирать комнату, — пожаловалась она. — Иначе он может вынести ее из дома.
Она рассказала, что два дня тому назад Бен захотел отнести малышку из кухни в курятник. Зажав под мышкой, как прежде кукол, он потащил ее через двор, когда Труда побежала открывать ворота почтальону.
Антония, помедлив, осведомилась:
— И отдавать его ты никуда не хочешь?
Труда только покачала головой. Антония глубоко вздохнула, еще раз скользнула по Бену задумчивым взглядом и сразу решила:
— Тогда я заберу младенца. Только на первое время. Если тебя это устроит.
Труду это вполне устраивало. В первое время она каждый вечер ходила на двор к Лесслерам, кормила дочь и радовалась, глядя, как растет и развивается ее младший ребенок, и безмолвно одаривала Антонию которая терпеть не могла громких фраз, благодарными взглядами.
Якоб навещал Лесслеров и младшую дочь каждое воскресенье во второй половине дня. Когда у Труды иссякло молоко, он также принял на себя вечера. Дружбе с Паулем это шло только на пользу. Немного охладившаяся из-за семейных обязательств, она окрепла снова.
Они много говорили о прошедших временах и прежних мечтах. Еще раз посмеялись над Хайдемари фон Бург и ее фобией супружеской постели. Вспомнили с грустью маленькую сестру Хайдемари Кристу. С серьезным выражением лиц поговорили о молодой Эдит Штерн, размышляя, на чьей совести могла быть смерть девушки.
Якоб считал, что на совести Игоря — работника Крессманнов. Игорь тогда солгал, и на это у него должны были быть убедительные причины. Но на смертном ложе он, вероятно, захотел облегчить свою совесть, поэтому попросил позвать Вернера Рупольда и исповедовался ему. В результате случилось то, что Якоб и Пауль своим молчанием хотели предотвратить: Вернер повесился.
У Пауля были глубокие сомнения в такой версии. Игорь был душа-человек. Даже мух, мешавших ему на работе в поле, он не убивал. Представить невообразимо, что он мог поднять руку на Эдит Штерн. Пауль скорее был готов поверить, что Игорь, как только представился случай, отправился к пролеску, но пришел слишком поздно. И потом из чистого сострадания рассказал об удавшемся бегстве Эдит. Только на смертном одре он не захотел уносить тайну с собой в могилу. Пауль предполагал, что это сделал Вильгельм Альсен.
Якоб не мог себе такое представить. Навряд ли Вильгельм Альсен проломил Эдит в пролеске череп. Скорее он притащил бы ее за волосы в деревню и отпраздновал бы триумф, прежде чем отправить девушку туда же, куда и ее родителей, братьев и семью Гольдхаймов. А Вернер Рупольд и Игорь скорее всего отправили бы его следом за Эдит.
Скорее уж здесь замешан старший Люкка, считал Якоб. Если Хайнц обнаружил, для чего Вернер Рупольд брал в свои длительные прогулки провиант, можно было предположить, что он тотчас рассказал о своем открытии отцу.
Только старый Люкка не тот тип, который стал бы марать себе руки, напомнил ему Пауль. Старый Люкка больше любил присутствовать и смотреть, как это делали другие, особенно если дело касалось женщин. От своей старухи ему уже нечего было ждать, вот он и возмещал убытки за счет других. Итак, старый Люкка доложил бы Вильгельму Альсену, что в пролеске их ждет еще немного работы на благо фюрера. И с воспитательными целями изобразил бы Вернеру Рупольду во всех подробностях, как все прошло.
Оставался еще молодой Люкка. Но в эту версию ни один из друзей не верил. Сегодня, правда, Хайнц уже не так молод, но тогда ему было только шестнадцать. Кажется невероятным, чтобы он в одиночку мог расправиться с взрослой женщиной. Все-таки Эдит Штерн тогда уже исполнилось двадцать пять лет. И она не позволила бы какому-то сопляку так издеваться над собой. Да и мужественным Хайнц Люкка становился, только когда в качестве командира взвода «Гитлерюгенд» ему разрешалось задать жару молоденьким парням, если те не хотели или из-за отсутствия времени просто не могли вступить в союз.
«Помнишь, как он нас тогда?.. При этом Хайнц был довольно хилым мальчуганом. Но в то время все определялось глоткой и способностью ораторствовать».
«А помнишь, как он попался, подглядывая в субботу за купанием Сибиллы Фассбендер? Как раз в прачечной фон Бургов. Тогда еще Сибилла регулярно приходила к ним, хотя маленькая Криста давно уже умерла от воспаления легких».
«А помнишь, как старый фон Бург затем надрал ремнем ему голую задницу?.. Когда это было? Приблизительно в то же время? Почти за неделю до того, как мы нашли Эдит. Да, именно тогда это и было».
«А помнишь, как старый Люкка вопил благим матом и грозил старому фон Бургу гестапо? Как будто у тех не было дел поважнее. И как Вильгельм Альсен потребовал, чтобы старый фон Бург публично покаялся в воскресенье утром после торжественной мессы. И как фон Бург затем произнес великолепную речь: — Необходимо предотвратить гибель рейха, предотвратить потерю добрых обычаев и обратить внимание на мораль молодых немецких мужчин. Чтобы они не отклонялись от своего предназначения из-за порочных мыслей. Чтобы берегли свою силу для борьбы на благо фюрера, чтобы потом враги немецкого народа не торжествовали и чтобы победа досталась тем, кто так дорого за нее заплатил и заслужил ее.
Старому фон Бургу палец в рот не клади, он всегда был находчивым мужчиной. Нужно было очень внимательно вслушаться в его речь, чтобы понять, что он на самом деле подразумевал. Вильгельм Альсен злобой кипел, но вынужден был признать правоту старого фон Бурга».
Эти вечера были для Якоба сродни благодатной службе в храме. Младшая дочь на руках, друг напротив, воспоминания и опасения, которыми можно поделиться. Однажды Якоб сказал, что, с одной стороны, он действительно рад рождению девочки. Но не возражал бы также и против второго сына.
— Понимаю тебя и сочувствую, что так получилось, — сказал Пауль с искренним участием в голосе.
Якоб долго смотрел на друга, потом покачал головой:
— Не можешь понять. Ты знаешь, ради кого надрываешься. И через двадцать лет тебе уже не о чем будет больше беспокоиться. А у меня как раз через двадцать лет начнутся настоящие проблемы. Что станет с Беном, когда мы не сможем больше о нем заботиться?
Якоб рассказал о страхах Труды, как она изматывается из-за сына, так что другие неизбежно получают слишком мало внимания. Хорошо, что обе старшие дочери уже встали на ноги. Но младшая… Погрузившись в мысли, Якоб добавил:
— Рано или поздно, возможно, с ней обойдутся как с куклой.
— Вздор, — возразил Пауль. — Не думаешь же ты всерьез, что он не в состоянии делать различие между человеком и игрушкой. Якоб, не сходи с ума. Он — овца. Антония каждый раз говорит, что Бен — абсолютно безобидный парень.
В половине седьмого решение поговорить с Трудой о газетах и всем таком невыносимой тяжестью сдавило затылок Якоба. В голове все еще раздавался голос Пауля: «Антония каждый раз говорит…»
Другие тоже часто об этом говорили — естественно, Труда и Сибилла Фассбендер. Хильда Петцхольд и раньше говорила то же самое. Илла фон Бург еще сегодня это говорила. Неужели у женщин более тонкое понимание человеческой сущности? Но продавец в магазине строительных товаров, знавший Бена только по рассказам Якоба, был одного мнения с женщинами.
От стыда Якоб готов был сквозь землю провалиться. Считать собственного сына способным на такое — да как только подобная мысль могла прийти ему в голову, когда еще в воскресенье они вместе так мирно гуляли по полям. Необходимо серьезно подумать, почему у него возникает такая мысль. Не из-за того же только, что два посторонних парня отрицают правду?
Было семь часов, когда Якоб пошел к своей машине. Он был еще не готов поехать домой, подойти к Труде, посмотреть ей в глаза и сказать: «Нам нужно поговорить».
Конечно, им было необходимо спокойно поговорить. Но Якобу требовалось еще немного времени, чтобы спокойно все обдумать.
