Зыкин сунул руку в карман. По счастью карамельки, с помощью которых он боролся за чистый быт, были на месте.
— Вот, бабушка Павлина, вам подарочек, — он высыпал горсть упакованных в разноцветную фольгу, чуть подтаявших от жары карамелек в подставленный подол.
Тропинка прерывалась рытвинами, в иных стояла вода, и на глиняной почве ясно прослеживался след от велосипеда. Не обманула старуха. Он прошел почти километр, прежде чем встал столбом и буквально ударил себя по лбу: «Куда иду? Зачем? С травмированным котом разбираться? Ему надо в больницу поспешать, и с Сонькой беседу вести. Уж она-то имя своего хахаля помнит! А когда имя на руках будет, тогда можно и дальше будет кумекать».
Услышанное от бабки Павлины не просто подтверждало его подозрения, но как бы замыкало круг, придавая предыдущим выводам смысл и правдоподобность. А это что значит? Вторые следы, оставленные в церкви на верхотуре, вполне могли принадлежать не чужаку, как он раньше думал, и именно этому самому велосипедисту. Спихнул гражданина Шульгина с крыши и бегом на реку в лодку, а на том берегу припрятан где-нибудь в кустах велосипед. Только непонятно, зачем он опять в деревню вернулся? Почему не боится, что его заподозрят? И главное — на кой ему стрелять в гражданина Шелихова? Даже если предположить, что он киллер заказной, то ведь эти ребята так себя не ведут. Странный убийца, ничего не скажешь! Улик против него маловато, и доказать его участие в деле будет нелегко.
Зыкин пошел назад в Кашино.
Вернувшись из больницы, куда уложили несчастную Машу, Вероника, выпив чашку кофе и, плеснув молока душевно травмированному Ворсику, который таким отнюдь не выглядел, пошла на прогулку. Расскажи она кому-нибудь из деревенских о пункте своего назначения, они нашли бы ее желание по меньшей мере странным. Она шла в свинарник.
События прошлого вечера с точки зрения обывателя выглядели совершенно естественными. Сколько раз мы видели (или слышали), как несчастных котов пришибают, изничтожают и топят за их подвиги. И есть за что! Характер у этих особей зачастую совершенно непереносимый. Сама Вероника была собачницей, и должного сочувствия коты у нее не вызывали. Да Маша и сама рассказывала о подвигах Ворсика — настоящий хулиган.
За этим следует большое «но». Если бы Ворсика просто пришибли — нет вопросов. Но кота не убили, а подвесили в сумке к потолку? Чтоб помучился? Но вся деревня знает, что Маша не даст коту умереть. Она будет его искать именно на свиноферме, куда он повадился по своим сексуальным делам. Естественный вывод — Машу хотели туда заманить.
Дальше… Можем предположить, что подвесили Ворсика в назиданье: мол, если ты, Марья Ивановна, за своей тварью следить не будешь, в следующий раз найдешь кошачий труп. Вполне резонно и логично. И ведь даже снаряд для восхождения к потолку построили.
Все до безобразия логично, поэтому Вероника должна была сознаться, что сама не знает, что ищет. Просто ей хотелось посмотреть место неравной Машиной битвы за справедливость при дневном свете.
Днем разрушенная ферма выглядела еще отвратительнее. Только, как не странно, воняло меньше. Может быть утренние сквозняки продули брошенное помещение, а скорее всего зрительные впечатлениия несколько притупляли обоняние.
Пришла, осмотрелась. Грязь, гадость, навоз, разруха. Деревянные козлы стояли на месте, доска повалилась на пол. И еще она заметила некоторую деталь, которая наводила на размышления. Эта деталь как бы подсказывала, что не только ради нравоучения подвесили Ворсика, и что у человека, который это сделал, были далеко идущие планы.
После похода в свинарник Вероника и позвонила оперу Зыкину. Она хотела не только поделиться своими подозрениями, ей надо было нарисовать Зыкину всю картину преступления. Предыдущий опыт подсказывал, если влип в историю, то чем быстрей ты поставишь в известность милицию, тем лучше. Они там, конечно, тугодумы, у них работы сверх головы, но если заявление написано, то в соответствии с этой бумажкой милиционеры будут трудить мозги. А уж если ты сам создашь ситуацию, из которой выпутаться невозможно, то они, люди в форме, тебя спасут.
Она прождала опера до трех часов. Он не приехал. Глупец, тебе же хуже! Будем действовать самостоятельно. После обеда, надев шляпу с полями, которая более напоминала зонт, чем головной убор и, перекинув через плечо матерчатую легкую сумку, Вероника пошла гулять в другую сторону — на угор.
Второй поход имел куда более серьезные намерения, чем первый. На всякий случай она сочинила себе «легенду». Если придется врать, глядя человеку прямо в глаза, рассказ ее должен звучать правдоподобно.
Вначале она удостоверилась, что художники будут работать на угоре до самого вечера без каких-бы то ни было перерывов. Они воздвигали на деревянном помосте Анну-Скирдницу, здесь все были при деле. Теперь у нее были развязаны руки.
Молодые художники Игнат и Эрик жили во времянке в отдельных комнатах. Каждое помещение — четыре квадратных метра, не больше — имело жесткий топчан, подобие стола, сооруженное из коробок, и стул, плотно завешанный одеждой. Достоинство этих клеток с точки зрения Вероники состояло в том, что они были маленькими, потому обыск в них было делать легко.
Она искала разумные улики. Наивно думать, что где-нибудь здесь обретается черный пакет из-под фотобумаги. У добра молодца наверняка достало мозгов не везти украденные бумаги с собой. Но паспорта у них есть? Вряд ли подозреваемый решился явиться в Стан под красивой фамилией Крауклис. Наверняка он взял фамилию матери, или жены, или еще что-нибудь придумал. Но дату рождения он не мог поменять! Должны же у них быть какие-нибудь документы, подтверждающие, что один из художников родился тридцать два года назад в Риге. Ничего, пусто. Вероника уже мечтала хоть что-нибудь найти, какую-нибудь безделицу, позволившую связать ее хозяина с латвийской столицей. Она обследовала каждый метр площади, перелистала книги, не погнушалась порыться в чемоданах, но кроме початой банки «Шпротов», которая стояла в кухне на засыпанном крошками столе, ничего латвийского не обнаружила.
Но уходить с голыми руками тоже не хотелось, поэтому у каждого из обыскиваемых она взяла по маленькой безделице — на память, а также, чтоб иметь отпечатки пальцев. Она вышла на воздух, возблагодарив судьбу, что «легенда» не понадобилась. Художники могли и не поверить, что вчера она забыла на их крыльце книгу — модный детектив, а теперь решила выяснить, не взяли ли они книгу по ошибке. А ей так хочется читать, там такой захватывающий сюжет, и прочая, прочая… для дурака сойдет, а умный может и обозлиться. А наш рижанин шутить не любит. Опомниться не успеешь, как загремишь вслед за подругой в кашинскую больницу, а то и в морг.
Она согласна, на счет рижанина — это только ее предположения. Но ведь все связывается, стыкуется, умещается в рамки! Хорошая придумалась игра, ее стоит продолжать. Объясним сразу, почему называем логические выкладки Вероники — игрой. Да потому, что она сама их так называла.
Приоткроем завесу, назовем вещи своими именами. У бедной Вероники на старости лет появилась тайна, которой она очень стеснялась — неодолимое стремление украсть. Люди называют это клептоманией. Вероника была умна, добра и самокритична. Она поняла, что это болезнь. Прочитанные по данному вопросу книги подсказали, что главное в болезни ни воровство, а ощущение опасности. И она стала придумывать себе опасность повсеместно. И в Верхний Стан она полетела на крыльях за опасностью. А то бросила бы она собаку, цветы и Желткова ради призрачных деревенских красот. Как бы не так!
Именно поддерживая правила игры, Вероника на следующий день пошла на угор, убедиться, что ее обыск во времянке остался незамеченным. Мало ли… В окно могли увидеть, а теперь спросят — что это вы делали в моей комнате? А она скажет: «Я вчера вечером забыла у вас на крылечке детектив… Дверь была не заперта…» Ну и так далее.
Но на угоре было пусто — ни рабочих, ни художников, все ушли купаться. Анна-Скирдница гордо обозревала глиняными очами-блюдцами далекие окрестности. Про фигуру Скирдницы не скажешь — красиво, но впечатляет. Другое дело кони, бежавшие вниз по склону. В них был истинно народный, с дымкинской игрушки скопированный абрис. Увидев лошадей первый раз, Вероника спросила Флора:
— Как вы не боитесь ставить их на угор? Ветер может просто сдуть ваших коняшек. Ведь они такие легкие!
Флор ответил — вовсе нет! Еще он сказал — если ураган, то конечно. Но ураган и дома сносит, а их фигуры — и лошади, и бабы, и, конечно, Анна-Скирдница — сделаны с использованием тяжелой основы. Иногда это дерево — бревно или поленце, иногда мешок с камнями. Когда делали ноги лошадям, то солому наматывали на деревянные палки, которые были заострены на конце, так что веселых лошадок накалывали на склон, как бабочек в гербарии.
