Танечка, Танечка! Что же мне делать?! Выходит только терпеть и ждать. Аааа! Я в госпитале то еле сдержался, а что же сейчас будет?!
Но это все, надеюсь, решаемо, а вот что делать с объяснениями?! Как ей сказать, что нужно прятаться, бежать…, да и как ей бежать от ее благополучия, от планов, от родственников, от всего привычного?! Она мечтает быть врачом, матерью, счастливой женщиной, любимой женой! Что же ей можно сказать, чтобы она выбрала только меня и постоянный ужас неуверенности, бег с препятствиями, прятки и что там еще?!
Да и ни это…, все не то! Все не то! Я видел, как Тема смотрел на нее. Почему?! Что у него за подозрения? Единственная мысль – это его восприятие любого человека, от которого есть зависимость, как возможной проблемы в будущем, и это-то, как раз, понятно. Но почему на эту тему не поговорить?! Этот гаденыш все привык решать кардинально!
От куда у меня такая уверенность, что я со всем справлюсь? Я ведь еще совсем ребенок, я не глубоко вижу, даже когда вглядываюсь, что делать, когда нет опыта? Именно поэтому я так им нужен? У меня нет ничего своего, а из имеющегося – даже жизнь забрали! Они, кажется, просчитались, предполагая, что я буду рад такому повороту… Хотя, я ведь совсем еще не понимаю, что мне предстоит делать, каков род занятий, где будут границы дозволенного.
Какой-то бред! Как я ей, хоть что-то объясню? Хотя бы, почему не подошел в госпитале, ведь ей наверняка передали мои рисунки!..
Не нравится мне молчание, перенапряжение и нервозность «Темника»! Еще немного и я заражусь этим, тогда держись – колбасу из него сделаю!»…
Смешного было мало, и Артем прекрасно понимал сложность создавшегося положения. Больше всего его бесила, именно так, возникающая на ровном месте проблематичность, при том, что они с Пашей совсем не участвовали в ее нагнетании. Он сам не понимал, причины спешности, с которой им было предписано вернуться в столицу. Ему прозрачно намекнули, что судьба его на грани прерывания, причины не объяснили, а значит, придется удалять все по очереди «гнойные нарывы» – именно так, как он привык.
Он вел здоровенный автомобиль, получая, от его мощи и своего слияния с ним, удовольствие, но все быстро пропадало, когда идеи, одна хуже другой, распиливали его наркотический мозг на мелкие кусочки. Чтобы быть счастливым, достаточно иметь дозу, и он давно подумывал о последней, которая принесет ему «золотую смерть». Он может уйти из жизни, как ему казалось, красиво. «Передоз», и он в кайфе, совсем не заметно, улетит в облака вечного счастья, где нет ни грусти, ни печали, ни нужды!
Что-то останавливало его, как и в игре со «спусковым крючком». Что это было, он уже понял – что-то приятное и теплое, в самое неподходящее время, а может наоборот, самый, что ни наесть, своевременный момент, и посещало его. Происходящее в его голове, было не понятно ему самому. Давно плюнув на любые попытки разобрать, хоть что-то в мучающих помыслах, часто, даже не оформляющихся в мысли, он все чаще и чаще предпочитал героин, как ему казалось, способный подтолкнуть его мозг к упорядочиванию текущих процессов.
Но это был лишь самообман. Все продолжалось, впущенные духи преисподней становились все желаннее, поскольку не требовали напрягаться, постоянно предлагали удовольствия, подсказывали их, развивая желания, того, на что раньше он никогда бы не польстился. Пропасть все увеличивалась, дно все углублялось, но достичь его не представлялось возможным.
Когда-то он пытался с этим бороться, но стяжал лишь упадок духа, приведший к унынию. Все, чего он касался или что видел, вызывало теперь, в нем отторжение и ненависть. Он возненавидел, когда-то имевшихся друзей и, после, сослуживцев, не желающих вместе с ним искать сомнительных удовольствий. Его привлекло зло, оно ничего не стоило, давалось просто, не давило и не казалось навязчивым.
Тогда, давно, он был уверен, что зло это не возможно для него самого. Он порадовался, что, наконец, начал отличать его, а значит, мог и бороться, ведь с видимым врагом это проще. Но здесь подстерегла гордыня, принявшая вид тщеславия, обманувшая убежденностью, что он сам может победить все, что противостоит ему. В результате, только блеснувшее вдали, добротолюбие оказалось оборотной стороной, с обманчивым представлением делаемого, и вылилось в осуждение всех и каждого.
Мир стал, еще более ненавидим, а люди поголовно мерзки. «Святость» его выросла в его глазах, за счет не адекватного видения окружающего мира, и знания, что святые и пророки не имеют чести в своем отечестве. В таком состоянии он попал на войну, обретя мир в умерщвлении врагов, видимых им без счета в любом «не своем», в результате «чужими» становились и свои…
Попав на реабилитацию в клинику, Артем вновь пытался разобраться. Отвергая чужую помощь, впал в уныние и жалость к себе. Отчаяние привело к первой попытке покончить с собой. Очнувшись после, он вдруг понял, что бессмертен. Уныние от осознания того, что лучше не будет, превратилась в манию убежденности, что лучшее – это он сам. Овладевшая им лень, заменилась, сначала, возбужденностью, разросшейся в бурю сплетшихся друг с другом, неопределенных, не имеющих конца, мыслей. К ним примешивались неясные желания и бесцельные, но кажущиеся, очень важными, стремления.
Он успокоился первым случайным убийством, вне военных действий, уровень его божественности возрос в нем, и сверхчеловеку потребовались жертвы. Пока просто кровь…
Хроническая печаль покинула его. Всасываемые в себя темные силы, растравили душу, унизили творческое начало духа, но оголили, еще ощущаемые им вины, хотя не ради раскаяния, а обвинения в них других. Начал он с Господа, предъявляя ему ненависть к людям и предвзятость к себе. Он сам стал богом, и начал создавать себе пантеон из разных своих ипостасей, которые множились и плодились. Он стал многолик и требовал поклонения, но никто об этом не узнал, тогда он начал убивать непокорных и не поклоняющихся, даже не объясняя им и себе зачем.
Он думал, что нашел выход, освещая его инъекциями героина. Очень редко приходя в себя, он видел, что тонет в отчаянии, которое быстро переставал чувствовать, через безысходность заблудившегося разума, уверенного, что желание смерти, не приведет к ней, просто потому, что он не может умереть!…
Такого монстра держали не на коротком поводке, а оставили на свободе, почти без хозяина. Он жил там, где была смерть, он дышал ею, и начинал гибнуть, среди жизни. Захлебываясь извращенными в сознании чужими позитивными эмоциями. Он ощущал их вбиваемыми кольями в грудь. Их почувствовал и во взгляде «Осляби», обращенного к Татьяне, и возненавидел сразу обоих.
Жертва определилась, впрочем, их было много, а он один, поэтому просто ставил их в очередь, в которой не было ничего общего, кроме увиденного хорошего, доброго, благого. Именно поэтому, среди жертв не было и ничего сходного, что могло бы, хоть как-то дать понять объединяющую их мотивацию, и навести полицию на мысль о погибших, как от руки одного маньяка. Посему такого и не искали. Не было и ритуала, и ничего, что выглядело бы, как одинаковое убийство.
Паша, правда, смог временно обмануть, в отчаянии показав Артему взгляд, обезумевшего и желающего смерти человека. Это было желание его смерти, и стало достаточным, что бы разглядеть в нем ученика, поклоняющегося тому же идолу.
Иногда, «Темнику» возвращалось сознание прежнего человека, что приводило к очередной отчаянной попытке самоубийства, но…, она так и оставалась попыткой. Господь оставлял это существо, ради спасения других – непонятное нам Проведение Божие в планах своих не раскрывает сути происходящего.
Думая в моменты просветления над мыслью: «Что же ты сделал, и что можешь еще сделать?» – он приходил к ответу, что ничего не добился и ничего, совсем ничего не исправил, и ничего не стоит…
Обливаясь слезами безысходности, он всегда был утешаем воинствующим духом злобы, теперь всегда находящемся рядом, и как многим внушающим одну и ту же фразу: «Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, то знай, что удастся смерть.»[2]… Это стало заклинаем, было принято не на свой счет, и количества убийств возрастали…
Проходило время, смерть начинала, видится ему не красивой, потом пугающей, и как следствие, пред ним представлялась его собственная, теперь, казавшаяся необходимостью. Но бога нельзя убить! Он делал вывод, что единственный выход – самоубийство, и это было не возможно. Это было не возможно сейчас, под эгидой именно этих, обваливающихся на него, рассуждений, несвоевременных, бессмысленных не рациональных.
Не в таком состоянии он ставил себя на грань гибели. Сейчас, становясь другим, каким-то «не самим собой», он пасовал и искал оправданий. Искал и находил!
После чего, его охватывали дикие мысли, о подчиненности трусости, раз он не может покончить с собой. Каждый раз, звучащий молоточками голос «человека в черном», всегда неожиданно появляющегося, от куда-то из глубины, заставлял поверить, что себя убить проще, а вот другого действительно сложно, потому, что за него придется отвечать, а потому способен на это только бог – богом он и становился вновь!
