Им было уютно сидеть вот так рядом, будто между ними давно уже сложились отношения более прочные, чем случайная голливудская связь. Он потянулся к губам Шерон, подарив ей прохладный дружеский поцелуй, она ответила тем же.
За широким окном в голубом лунном свете плескалась безмятежная океанская гладь.
— А что ж ты свою пластинку не ставишь? — с иронией спросила Шерон. Джонни одарил ее одной из самых лучезарных своих улыбок. Его забавляли ее попытки поддразнить партнера.
— Я еще не настолько свой в Голливуде, — ответил он.
— Ну пожалуйста, поставь что-нибудь для меня, — попросила она, — или лучше спой! Чтобы было совсем, как кино. Тогда и я, наверное, растаю, вроде девиц на экране.
Джонни откровенно рассмеялся. В юности он так и поступал, и результат выходил удивительно одинаковым: его гостьи изо всех сил старались продемонстрировать, как они млеют от счастья, их глаза становились зовущими и страстными, будто и впрямь находились перед всевидящим оком кинокамеры. Теперь же у него и в мыслях не было спеть для кого-то — уже потому, что много месяцев он вообще не решался петь, не доверяя голосу, Да, кстати, дилетанты и не представляют себе, как сильно зависят профессиональные певцы от техники — без ее ухищрений любой голос звучит совсем иначе, чем на пластинке.
Пластинку-то свою он мог бы поставить для Шерон, Но каково ему, немолодому и лысеющему актеру, услышать словно из юности донесшийся полный сил и страсти голос? Наверное, то же испытывают старые толстяки, когда видят самих себя на юношеских фотографиях стройными и прекрасными.
— Я не в голосе, — уклонился Джонни, — а если быть откровенным, мне просто надоело себя слушать.
Шерон отхлебнула из бокала.
— Все говорят, что в новом фильме ты просто супер, — сказала она. — А правда ли, что они совсем не заплатили тебе гонорара?
— Да заплатили какую-то ерунду, — ответил Джонни.
Он встал, чтобы подлить ей бренди, а заодно угостил сигаретой с золотой монограммой и щелкнул зажигалкой.
Она с удовольствием затянулась дымом и опять сделала глоток. Он вернулся на свое место рядом с нею. Себе он тоже подлил бренди, и даже несколько больше, чем гостье. Он испытывал потребность в этом, чтобы отогреться и почувствовать прилив энергии.
Обычно бывает наоборот: мужчина-соблазнитель спаивает для знакомства свою девицу. А ему, как правило, приходилось накачиваться самому, потому что партнерши куда сильнее горели желанием, чем он сам. Нервные стрессы, преследовавшие его в последние два года, истощили силы, и мужские в том числе. Поэтому все чаще Джонни прибегал к отработанному приему стареющих ловеласов: проведя с очередной юной птичкой всего одну ночь, он еще некоторое время усердно появлялся с нею на людях, возил обедать, а затем, всучив дорогой подарок, отделывался от нее наиболее деликатным образом, не ущемляя девичьего самолюбия. Таким образом его мужское реноме оставалось неизменным, а девчушка получала законное право рассказывать всем и каждому о своем романе с Джонни Фонтейном. Любовными такие отношения, конечно, не назовешь, но если партнерша мила и молода, почему бы не пойти на это?
Более всего он не переносил наглых и упорных самок, которые буквально стелились перед ним, преследуя домогательствами, только для того, чтобы потом сообщить подружкам под большим секретом, мол, теперь ясно, каков Джонни Фонтейн. При этом они не упускали случая добавить, что знают мужчин и покруче.
Впрочем, еще хуже были обманутые мужья, не раз за время голливудской карьеры Джонни потрясавшие его признаниями, что охотно отпускают женушке ее грех, раз она не смогла устоять не перед кем-нибудь, а перед самим Джонни Фонтейном, знаменитым певцом и звездой экрана. Их признания просто вводили Джонни в шок.
Голос Эллы Фицджеральд завораживал. Ему невыразимо нравилась манера исполнения певицы, чистота тона, ясность фразировки. Он действительно умел ценить это, может быть, лучше всех. Развалившись на диване, он почувствовал, как обожженное бренди горло буквально распирает от желания подпеть пластинке, причем не просто промурлыкать мелодию, а выдать во весь голос, полной грудью — вместе с вращающимся диском. Но в присутствии посторонних это было невозможно. Вздохнув, он отхлебнул еще глоток бренди и положил руку на колено Шерон, ощущая тепло кожи сквозь тонкий шелковый чулок. В его прикосновении было не больше чувственности, чем в детской ласке. Но красота и гармония женских ног всегда волновали Джонни, и сейчас он тоже почувствовал, как в нем поднимается знакомая сладостная истома, — хоть она еще оставалась при нем, Что будет, если он лишится желания, как лишился голоса?
Поставив бокал на низенький столик для коктейлей, он всем телом обернулся к Шерон. Джонни был опытным и умным любовником. В его уверенных и нежных жестах не сквозила похоть. Губы припали к губам, руки бережно касались груди. Золотистая кожа Шерон на ощупь казалась шелковой.
На его поцелуй она ответила тепло, но без особой пылкости. Это даже понравилось Джонни, ему осточертели девицы, которые воспламенялись от одного прикосновения, словно были моторами, которые легко запустить нажимом ничтожной кнопки и которые созданы специально для производства любовной энергии.
Осторожным и легким движением он чуть слышно коснулся указательным пальцем впадинки между бедрами Шерон. Это был давно отработанный прием. Иные партнерши даже не замечали его, во всяком случае, не воспринимали как первый шаг к обладанию. Другие не знали, как реагировать, тем более, что в тот же миг Джонни одарял их долгим и страстным поцелуем. Третьи, наоборот, воспринимали как долгожданный сигнал и немедленно изъявляли готовность. В юности, пока Джонни еще не был знаменит и всеми признан, находились девчонки, которые отвешивали ему за это пощечину. Словом, ощущения всегда оставались достаточно острыми и прием срабатывал безотказно.
Но не с Шерон. Она спокойно приняла и прикосновение, Джонни, и страстный поцелуй, а потом так же спокойно отняла свои губы и слегка отстранилась, потянувшись за бокалом. Это могло означать только безоговорочный отказ. Что ж, иногда такое случалось. Редко, но случалось.
Джонни тоже взял свой бокал и затянулся сигаретой. Она сказала мягко:
— Не подумай, что ты не нравишься мне, Джонни. Ты даже симпатичнее, чем я думала. И не настолько я недотрога. Просто мне нужно, чтобы меня зацепило всерьез, понимаешь? Чтобы голову потерять.
Джонни усмехнулся. Она все еще нравилась ему:
— А от меня ты не теряешь голову?
Шерон несколько засмущалась:
— Видишь ли, ты стал великим певцом, когда я еще под стол пешком ходила. Другое поколение, вот в чем дело. Я не кокетничаю, правда. Если бы меня позвал кто-то из нынешних кумиров, я бы, наверное, не засомневалась.
Это понравилось ему уже куда меньше.
Девчонка действительно хороша собой и не глупа. Воспользоваться его связями в мире кино она, по всему видно, тоже не планирует. Возможно, и впрямь неплохая и прямодушная девчонка. Но с червоточинкой, теперь он понимал это. Такие тоже попадались ему иногда: те, что шли на свидание, заранее решив, что в постель не лягут, зато потом смогут радостно сообщить всем друзьям и подругам, как отказала самому великому Джонни Фонтейну. Раньше он в таких случаях просто готов был грызть локти. Теперь, став постарше, понимал все, как есть, и больше не злился. Но подобные девушки не вызывали у него теплых чувств, и Шерон теперь тоже. А жаль, ведь сначала она ему очень понравилась.
Не испытывая более никакого влечения к ней, Джонни вздохнул свободнее. Он выпил еще бренди. Шерон, глядя на Тихий океан за большим окном, сказала:
— Надеюсь, ты не обиделся, Джонни? Наверное, я веду себя не по правилам. Здесь, в Голливуде, принято относиться к таким вещам вроде как к поцелую на прощание. Но я еще не пообтерлась тут.
Букет чувств Джонни Фонтейна трудно передать двумя словами, но главным все-таки было облегчение. Ему сегодня не придется изображать выдающегося любовника, соответствуя экранному образу. А потом не надо будет выслушивать пространные излияния насчет вспыхнувшей в женской груди страсти с неизменным оттенком киномонологов. Пожалуй, лишиться неприятностей не менее приятно, чем получить все в наборе — приложением к женским прелестям.
Они еще посидели немножко, допили бренди, обменялись ничего не значащими поцелуями. Когда Шерон собралась уходить, Джонни ласково потрепал ее по щеке, собственноручно поправил на ней платье, одернув подол над круглыми и золотистыми, как яблоки, коленями девушки.
— Я не в обиде, — сказал он. — Иногда приятно побывать на старомодном рандеву. — Помолчав, он вежливо добавил: — Может, как-нибудь еще отобедаем вместе?
Она продолжала держаться с ним в открытую:
— Тебе это надо, Джонни? Стоит ли тратить время зря и только разочаровываться? Благодарю за приятный вечер, — добавила она с лукавой манерностью. — Когда-нибудь я буду рассказывать своим детям, что обедала со знаменитым Джонни Фонтейном у него дома.
