Джинни подала ему пепельницу, предугадывая желание закурить.
— Я не возражаю, — сказала она. — Я потому и не вышла во второй раз замуж, что дети должны знать родного отца.
Она сказала это безлично, ничего не подчеркивая, но Джонни, смотревший сейчас пустыми глазами вверх, в потолок, все равно почувствовал ее желание смягчить сказанное когда-то при разводе, после того, как их брак разрушился, а его успех стал клониться к закату.
— А угадай-ка, кто мне звонил? — опять переменила она тему.
— Кто? — спросил Джонни. Он не стал ей подыгрывать, как не делал этого и раньше.
Вирджиния сказала:
— Ну хоть попытайся угадать.
Он молча ждал.
— Твой Крестный отец, — сказала она.
Джонни поразился:
— Странно. Он ведь никогда и не подходит к телефону. Что он сказал?
— Просил меня помогать тебе, — мягко сказала Джинни. — Сказал, что можешь опять подняться на самый верх, что ты уже начал идти в гору, но надо, чтобы были рядом близкие люди, которые готовы поддержать и поверить в тебя. Я спросила: мне-то что до него? Но он сказал: Джонни — отец твоих детей. Очень приятный человек, просто удивительно, какие ужасы про него сочиняют.
Из кухни, будто в ответ на ее слова, раздался телефонный звонок. Вирджиния недолюбливала телефонов, поэтому после ухода Джонни сняла все лишние аппараты, оставив лишь в спальне и на кухне. Она вышла в кухню, но через секунду вернулась, не скрывая крайнего изумления:
— Это тебя, Джонни, — сказала она, — Том Хейген. Сказал, очень важно.
Джонни немедленно вскочил с дивана и поспешил на кухню.
— Да, я слушаю, Том!
Голос Хейгена был размеренным:
— Джонни, твой Крестный отец считает, что нам пора повидаться с тобой. Ведь картина твоя окончена, нужно обговорить дальнейшие планы. Я вылечу завтра утренним рейсом. Ты сможешь встретить меня в Лос-Анджелесе? Уже вечером я вернусь в Нью-Йорк, так что жертвовать ради меня целым днем тебе не придется.
— Конечно, встречу, Том, — ответил Джонни. — Какие жертвы, о чем ты говоришь? Наоборот, оставайся у меня на пару дней, погости. Я для тебя такую вечеринку закачу! Со всеми здешними шишками познакомлю.
Он всегда предлагал подобное, чтобы старым друзьям не вздумалось, будто он стесняется их в своем блестящем окружении.
— Спасибо, — сказал Том равнодушно, — но мне и вправду необходимо сейчас же вернуться обратно. Значит, мы договорились, встречай меня рейсом двадцать три тридцать из Нью-Йорка. Он прибудет в 11.30.
— Не сомневайся, — сказал Джонни.
— Сам оставайся в машине, — продолжал Хейген, не реагируя на реплики Джонни. — Пошли кого-нибудь встретить меня у трапа и проводить к твоей машине.
— Ладно, — сказал Джонни.
Он вернулся в гостиную на свой диван. Вирджиния смотрела вопросительно.
— У Крестного есть какие-то планы на мой счет. Он не выпускает меня из виду. Эту роль в фильме, которую я так хотел получить, добыл для меня он, не представляю даже, каким образом. Но я предпочел бы, чтоб больше не приходилось пользоваться его услугами, — он опять растянулся, чувствуя бесконечную усталость. Джинни сказала:
— Хочешь, я постелю тебе в гостевой комнате? Зачем тебе ехать куда-то так поздно? Утром позавтракаешь с девочками. Мне тяжко даже думать, что ты там будешь один-одинешенек и пустом доме. Неужели тебе не тоскливо одному?
— Да я там мало бываю, — сказал он.
— Значит, совсем не изменился, — засмеялась Джинни. — Так что, остаешься? Стелить тебе в гостевой?
— А в твоей спальне мне не найдется места? — спросил Джонни.
— Нет, — покраснев, сказала она и улыбнулась, чтобы смягчить отказ. Он тоже ответил ей улыбкой. Во всяком случае, друзьями они оставались.
Назавтра он проснулся поздно — яркие лучи солнца уже вовсю пытались пробиться сквозь задернутые шторы. «Не иначе, как полдень уже», — подумал Джонни.
Он крикнул:
— Эй, Джинни, а как там насчет завтрака?
Ее голос ответил из глубины дома:
— Сию же минуту будет.
Действительно, прошло не более минуты, как она появилась с подносом. Наверное, давно приготовила все и держала в духовке, чтоб не остыло.
Одна только Джинни умела так покормить его в любое время суток! Не успел он выкурить свою первую утреннюю сигарету, как она отворила дверь и две его малышки вкатили столик с подносом, аппетитно сервированным. Девочки были так милы, что у Джонни просто заныло сердце. Свежие личики были чисто вымыты, в живых глазенках горело любопытство. Они едва сдерживали желание броситься сразу ему на шею. Их пушистые волосы мать старательно заплела в тугие косички, следуя старым обычаям, платья, тоже не современного покроя, на пуговках, а обуты в белые замшевые башмачки. Они встали около столика, следя за движениями, которыми он подносил ко рту сигарету, выпускал дым, стряхивая пепел. Но едва он широко распахнул руки, подзывая их, как обе подлетели к нему, отбросив чинность. Их мытые щечки благоухали, страшно было дотронуться до них небритым подбородком.
Джинни пододвинула столик поближе к кровати, чтобы он позавтракал, не вставая с постели. Она присела рядом и налила ему кофе, намазала гренки. Девчушки устроились на кушетке напротив, глядя на него во все глаза. Уже вполне по-женски они поправляли растрепавшиеся волосы и одергивали платьишки, смятые в объятиях отца. Прошли времена, когда они швыряли в него подушками или возились вместе на ковре. «О господи! — подумал Джонни. — Еще немного — и голливудские хлыщи начнут гоняться за ними». Он угостил дочек беконом с яйцом и дал отхлебнуть по глотку кофе из своей чашки. Это было их ритуалом с тех пор, когда он пел еще с оркестром в ночных клубах и редко мог завтракать с ними. Обе обожали делить с ним трапезу в любые неурочные часы и были в восторге, когда удавалось отведать самую неподходящую по времени пищу: бифштекс и хрустящий картофель в семь утра или бекон с яичницей в полдень.
Только жена да самые близкие друзья знали, насколько Джонни Фонтейн привязан к дочкам. Он просто молился на них. Самым трудным при разводе для него было то, что пришлось покинуть дом, где оставались девочки, и единственное условие, на котором он настаивал до последнего, — полное сохранение за ним отцовских прав. Он не хотел, чтобы Джинни вышла замуж не потому, что ревновал, а потому, что не хотел вмешательства отчима в жизнь девочек. С юридической точки зрения все обставлялось таким образом, что Джинни не стоило выходить замуж, во всяком случае, в финансовом отношении ей выгоднее было иметь любовника, а не мужа. Но тут с Вирджинией проблем не вставало, ее воспитывали в старых итальянских традициях, исключающих понятия секса из жизни матери семейства. Голливудские альфонсы не очень-то поживились деньгами знаменитого Джонни Фонтейна, хотя не раз пытались прибрать их к рукам заодно с его бывшей женой.
Он не опасался, что Джинни попытается вернуть его в дом или станет ждать с его стороны дальнейших шагов к примирению только потому, что вчера ему захотелось переночевать с нею вместе. Восстанавливать сломанный брак оба не стремились. Джинни прекрасно знала, что не в состоянии соперничать с молодыми красотками, так же, как Джонни не в состоянии устоять перед их чарами. Все его партнерши по съемкам непременно поддавались мальчишескому обаянию Джонни Фонтейна и становились его партнершами по постели, пусть ненадолго.
— Теперь пора вставать, — сказала Джинни. — Ведь надо успеть к самолету Тома.
Она выпроводила девочек из спальни.
— Да, — согласился Джонни. — Между прочим, я решил избавиться от второго брака. Все, развожусь. Буду снова свободен, как птица.
Она молча наблюдала, как он приводит себя в порядок.
После свадьбы Конни Корлеоне, когда они впервые пошли на мировую, в доме всегда имелась смена свежей одежды для Джонни.
— Через две недели Рождество, — напомнила она. — Рассчитывать на тебя?
Он и впрямь сам забыл о приближающемся празднике.
Пока пел, любой праздник означал для него только сумасшедшую работу, но и тогда Рождество старался провести в кругу семьи, это было святое. Только раз и пропустил за все те годы — когда обхаживал Марго, собираясь взять ее в жены.
— Обязательно, — сказал он, — и в Рождество, и накануне буду у вас.
О Новом годе он намеренно умолчал — в новогоднюю ночь намечалось безумное пиршество в кругу друзей, без которых он никак не мог обходиться. Семья существовала отдельно, друзья — отдельно, как параллельные линии они не должны были пересекаться, так что укоров совести Джонни не испытывал.
Джинни подала ему пиджак, обмахнув щеткой пыль. Муж всегда заботился о своем внешнем виде, даже слишком. У него портилось настроение при виде плохо накрахмаленной или не так отутюженной рубашки, из-за цвета запонок, не вполне гармонирующих с цветом костюма. Сегодня тоже запонки оказались не совсем в тон. Джонни нахмурился. Она уловила это и мягко утешила:
