– Я не по глазам это понял, – предугадывая ее мысль, объяснил Кряжин. – У вас припорошенные пудрой мешки под глазами. Мешки доброй юности, когда они являются еще не мешками, а едва заметной невооруженным взглядом синевой. Лицо у вас чисто, и только под глазами тончайший, чуть придавленный подушечкой слой пудры. Значит, скрывали ночную усталость. Нужно себя беречь. Филипп, он мужчина, ему проще. У него после бессонных ночей мешки начнут появляться позже, после тридцати пяти, женский организм тоньше, его нужно опекать.
Она вспыхнула. При чем здесь Колмацкий? Что говорил Колмацкий? Зачем вообще она здесь? Если из-за того, что попросила коридорного отнести в этот номер поднос, так это из-за занятости, а не по другой причине.
И он объяснил ей, тактично пережевывая жвачку, что Колмацкий здесь совершенно ни при чем, как и она. И то, что сейчас происходит, это дружеская беседа под роспись в протоколе допроса свидетеля. И, кстати, напрасно она так самозабвенно выгораживает Колмацкого. Он, к примеру, в отношении ее этим не занимался. Не выгораживал. И если Кряжин знает теперь о наушниках в ванной, так это благодаря исключительно откровениям Колма…
– Негодяй! – она вспыхнула, тут же погаснув. – А я ему торт…
– И зайца, – напомнил Кряжин.
Теперь решай, кто из них больший подлец – Яресько или Филя! Или остальные, с кем приходилось сталкиваться. Один, кроме кроличьей любви, на большее не способен, второй – как Маугли. Поимеет – и через окно, по деревьям. Остальные – за пятьдесят баксов. Надень эту офицерскую форму… ударь меня по спине бархоткой… поговори со мной на английском языке… неважно, что не знаешь, просто поговори по-английски…
А этому она – зайца. И что он с ним сделал? Сожрал, наверное, тварь.
– Он не рассказывал вам, как по стенам лазает?
– Нет, – удивился Кряжин. – А, позвольте спросить, зачем он это делает?
Как это зачем? Колмацкий – самец. Чтобы достать ночью женщину (в этот момент она покраснела, потому что по логике вещей она должна была произнести – «самку»), он приезжает к ней ночью, неправильно истолковав дружеский звонок, пробирается через окно по стене, а потом снова уходит по стене.
– В самом деле? – Следователь рассмеялся. – И в котором часу он акробатировал?
В одиннадцать приехал и в половине второго ночи уехал. А то, как она поняла, тут готовы только женщину винить! Один озабоченный в ванной нападает, второй через окно, остальные слюни вытирают, когда она по коридору идет! А с кем она в номерах, так это не их животное дело! И ничего постыдного в ее поведении нет, потому как в помойной яме все пахнут дерьмом!! Она не замужем, проституцией не занимается, имеет трудовую книжку и постоянную регистрацию в Москве! И это ее дело, кому давать, а кому не давать!..
В номер заглянул Тоцкий, чтобы убедиться в том, что горничную не режут. Просто так заглянул, машинально.
– Ну-ну-ну… – пробормотал Кряжин. – Полноте. А то у меня сейчас магнитофонная лента расплавится.
– У вас включен магнитофон?!
– А вы за что в протоколе только что расписывались?
Он посмотрел на часы, позвонил Сидельникову и велел сделать ей «рассадку»[1] с уже находящимся в машине Колмацким. Короткий тайм-аут был необходим, время на пребывание в номере еще оставалось, и он собрал сыщиков на перекур.
А в окна барабанил сентябрь. Он швырял в стекла пригоршни воды, склонял к земле деревья и обещал, что это последний раз, когда он смирился с пребыванием на своей территории бабьего лета.
Мобильный телефон убитого, найденный в кармане его пиджака, мог ускорить процесс понимания ситуации. Таким людям, как покойный Резун Константин Игоревич, звонят каждые пять минут. Но телефон был отключен, стрелки на настенных часах показывали начало второго дня, и до сих пор еще никто не спохватился, что губернатор Мининской области не вышел на связь.
Кряжин уже дважды запрашивал Мининск. Скажите, спрашивал он в первый раз у секретаря по телефону, полученному из Генпрокуратуры, где он может найти Константина Игоревича? «Он улетел в Москву, – отвечала секретарь, – и будет только послезавтра».
Во второй раз он, когда звонил, представился и спросил, на встречу к кому улетел губернатор Мининской области Резун. И ему ответили: «Не знаем, в его графике этой поездки нет». И Кряжин рассказал правду. Это было полчаса назад, но и за это время никто так и не удосужился приехать в «Потсдам» и уточнить детали. Журналисты, репортеры, те были. И их было много. Камеры, фотоаппараты, микрофоны на палках, могущие ввести в ярость любого нормального человека. Журналистские версии, уже получившие огласку, мнение компетентных источников о том, что Генпрокуратурой уже установлен ряд лиц, причастных к совершению данного преступления… Все это уже было. Именно по этой причине Кряжин старался отработать в гостинице по максимуму, чтобы не продираться в нее сквозь строй репортеров каждый раз, когда вспомнит о собственной недоработке.
Яресько дал показания: Резун прибыл не один, с ним был мужчина, и этому мужчине Константин Игоревич сказал, что прибудет сам за полчаса до встречи. Что это за встреча? Если в Администрации, то Кряжин об этом давно бы уже знал. Если в Совете Федерации – тоже. Да и секретарь Резуна знала бы, а не говорила глупости о незапланированных поездках шефа.
Словом, дело губернатора Мининской области в Москве – тайна, покрытая мраком. Мужчина, прибывший с Резуном в отель, знал, что тот приедет на встречу сам. Но до сих пор не взволновался и не вернулся в гостиницу, чтобы узнать, почему Резун на ту встречу не прибыл. Значит, либо час встречи еще не настал, либо теперь кому-то очень невыгодно, чтобы информация о близости с Резуном – ныне покойным – просочилась наружу. И это правильно, что Константин Игоревич такие встречи не планирует заранее. Видимо, знать о них должен лишь узкий круг лиц.
– Пройдемся, – сказал Кряжин, вставая с насиженного места. – Знаете, что такое следственный эксперимент?
Это он так шутит, подумали Тоцкий с Сидельниковым, опера с десятилетним стажем. И всякий раз юмор у него под стать обстановке. Знают ли они, что такое следственный эксперимент… Если бы Кряжину не было сорок два и восемнадцать из них он не отдал следствию, ему можно бы было ответить с той же дерзостью: да когда ты валялся в детской присыпке, как котлета в муке, мы тут с Четко!..
Но так ни в МУРе, ни на Большой Дмитровке никто никогда не скажет. Потому что знают – если Кряжин смеется над чем-то, значит, это на самом деле смешно. Просто не до всех доходит.
Они подошли втроем к двери триста второго номера, и Кряжин сказал Сидельникову:
– Сейчас бежишь в триста семнадцатый, находишься там ровно пять минут, потом так же бегом возвращаешься к нам. Время пошло…
Вот так всегда! – думал сыщик, тяжелой поступью осенних ботинок барабаня по ковровому настилу коридора: когда нужен подопытный зверек, старший оперуполномоченный МУРа Сидельников всегда к услугам Генеральной прокуратуры. Пробыв в номере пять минут – время он засекал не по наручным часам, а по настенным, он выскочил, прикрыл за собой дверь и финишным спуртом достиг двери триста второго номера.
Пять минут и двадцать одна секунда. Подумав, Кряжин толкнул дверь, и она открылась. Они вошли в чистый и прохладный триста второй, оборудованный, как и триста семнадцатый, кондиционером, и следователь, облегченно вздохнув, приказал:
– Раздевайся и ложись в постель.
– Грехи мои неискупаемые… – прокряхтел Сидельников, оскорбленный тем, что его заставляют выполнять экспериментальный труд без всяких разъяснений.
– Я проверяю одну навязчивую мысль, – сказал Кряжин, с обидой догадываясь, что его не понимают. – Майя Кормухина дала показания о том, что в ночь убийства Резуна к ней приезжал Колмацкий. Дело было в одиннадцать часов. Они занимались любовью несколько раз и всякий раз по очереди удалялись в душ. Кормухина уверяет, что и он, и она под душем пробыли по десять минут. И сейчас я пытаюсь выяснить, можно ли успеть за то время, пока партнер отмывает в ванной свое грешное тело, успеть прикончить Резуна и вернуться как ни в чем не бывало в постель.
Кряжин проверял обоих. Было достаточно причин, чтобы производить проверку как в отношении Колмацкого, так и в отношении Кормухиной. Почему женщина? Потому что Кряжин не знал, что существуют мужики, которые перед тем, как лечь спать в гостиницах, раздеваются без причин догола и, во-вторых, трусы снимают раньше носков. А горло… Горло перерезать могла и Майя. Тельце у нее тренированное, ручки крепкие, ножки стройные и сильные.
Одеться, добежать, перерезать, вернуться, раздеться и лечь… Можно успеть ровно за десять минут.
А если к тому же Кормухина и Колмацкий были заодно?
ИЗ РАПОРТА НАЧАЛЬНИКА УФСБ ПО ЮЖНОМУ ФЕДЕРАЛЬНОМУ ОКРУГУ РФ
ДИРЕКТОРУ ФСБ РОССИИ, 10.04.2004 Г.:
