В удобном закутке, спрятанном за стеллажами с приспособлениями и оборудованием, притаились контролёры – четыре женщины: пожилая, средних лет и две девчонки. Пожилая вязала, средних лет внимательно рассматривала прибор, проверяла внешний вид, две девчонки заинтересованно изучали журнал мод. Трое симпатичных ребят и две женщины, всем около тридцати или чуть меньше, работали напротив меня.
— Сплошной интернационализм. Один русский, другой хохол, а третий – Гиви, – хохотнул Пашка.
Столы расположились в два ряда. За каждым столом стоял стеклянный шкаф – лицо хозяина. У Чебышева, например, всё расставлено по местам и на дверце один лишь календарик. У Пашки – чёрт ногу сломит и вызывающе приклеена водочная этикетка. То же самое, кроме этикетки, у ждущего пенсию соседа. У трёх друзей, насколько я разглядел, средней степени порядок с наклеенными женскими портретами из журнала «Огонёк».
— Ну что, Лёш, домой пора? – расстёгивая пуговицу на куртке, отвлёк вечером от работы учителя.
В ответ он хмыкнул и дробненько рассмеялся, с иронией глядя на меня поверх очков исчерченными красными сосудами глазами.
— Шутишь! Мы с Заевым часика три ещё поработаем. Ему Люська–распред под вечер детали притащила, – позлорадство–вал Чебышев. – В «Посольский», в «Посольский» пойду, – передразнил он Пашку. – Трезвость – норма жизни! – патетически воскликнул развеселившийся учитель.
— Главный, ну ты и бородавка! – Пашка грустно припаивал проводок. – Обрадовался, что не одному ему плохо, – кивнул в сторону Чебышева.
К вечеру погода разгулялась. Ветер стих. Медленно кружась, плавно опускались листья. От свежего воздуха закружилась голова.
Учитель предупреждал, что в цеху «кондиционный» воздух ". «Цех гироскопии. Нужна привычка», – объяснял он.
«Пойду пешком», – глядя на толпу, штурмующую трамвай, решил я. На подходах к дому стал поминать чертей, козлов, дураков и работников райисполкома. Когда же моя правая нога заскользила по грязи в сторону и, теряя равновесие, я стал цепляться за ветки тополя, как утопающий за соломинку, то сам поразился искусно составленному предложению, в котором грязь, дерево и нога взаимодействовали со словами, официально не принятыми, но весьма популярными в нашем языке.
Дома первым делом влез на диван и посмотрел на градусник. Как начинались холода, на меня просто бзик находил с этим термометром. Висел он под самым потолком, чтобы Дениска не дотянулся, поэтому проверить температуру было не простым делом.
«Плюс семнадцать, – определил я. – Врёшь, сынок!» – постучал согнутым пальцем по стеклу круглого, с блестящей медной стрелкой градусника. Указующий перст прибора перескочил на шестнадцать градусов.
— Только под пыткой правду говоришь, – попенял ему.
Спрыгнув с дивана, включил плитку и поставил чайник.
На крыльце внимательно исследовал другой градусник, ртутный, который благодаря своей честности был моим любимчиком.
— Ого! Если так дальше пойдёт, скоро заморозки начнутся.
По доскам, набросанным во дворе и исполняющим роль тротуара, добрался до сарая.
Растопив печку, заглянул в хлебницу – хлеба, конечно, не было. «Хоть бы Танюша купила. Позвонить ей забыл, – укорил себя. – А вот и они – услышал шаги на крыльце, – легки на помине».
— Пап, а мне мама вот что купила, – похвалился Дениска, протягивая пирожное.
— Куда пошёл топтать! – поймала его жена. – Сапожки кто будет снимать? Серёженька, сумку с хлебом возьми.
— Танюшечка, умничка ты моя, – ласково поцеловал её в щёку, соврав при этом, что только что собирался сбегать в магазин.
— Не поверю! – жена рассмеялась. – На меня ведь надеялся. Ну, как первый день? – спросила, запахивая халат.
На миг сквозь прозрачный лифчик мелькнули маленькие груди с тёмными сосками.
Я легкомысленно отмахнулся:
— Как и должно быть. Пробегал и даже с одной шишигой поругался.
— Уже? Молодец! – похвалила жена. – В первый же день. Что же будет завтра? Помой руки с Денисом, – расставляя тарелки, попросила она.
— Слушаюсь! – не обращая внимания на негодующее «Не хочу–у!», поднял сына и понёс к умывальнику. – Видишь, сколько грязи, – назидательно заметил ему, за что тут же был обрызган. – Мамулька, – нежно произнёс я, протягивая расписанную петухами пол–литровую чашку, – плесни маленько в честь начала трудовой деятельности.
— Как же! – отрезала Татьяна. – Событие международного значения… Да ещё такое корыто нашёл! – раскритиковала мою посудину.
— Чашку‑то за что? – грустно стал жевать курятину.
— Дениска! – переключилась на сына. – Куда столько сахаришь? Приторный будет.
— Ну и что! Я люблю чай сладкий внутри! – помешивая ложкой, убеждённо ответил Денис.
— Воспитательница жалуется…
Я вопросительно поднял глаза, с грустью наливая чай в петушиную тару.
— С девочкой подрался. Есть, конечно, с кого брать пример, – кинула Татьяна камень в мой огород. – Весь в папу…
— Это как же ты, Денис? – поинтересовался у сына, размышляя, как бы поделикатней ещё раз подкатиться к жене со ста граммами.
— А ну её! – он мрачно хлебнул «сладкий внутри» чай. – Укуснуть меня хотела.
— Понятно. За это вполне можно шлёпнуть! – рассудил я. – Танюш, сколько времени? Сейчас мультик будет, – потеряв надежду остограммиться, заспешил к телевизору.
— Скорее, скорее включай! – торопил прибежавший Денис, устраиваясь на диване.
— Интересный? – выглянула из кухни Татьяна.
— Старый. Семидесятых годов. Но, по крайней мере, можно понять кто есть кто… Ху есть ху, как говорит Михаил Сергеевич.
— Хочешь, помогу посуду мыть? – отважно предложил жене, а то вон какая худенькая стала, – подойдя, погладил её плечи, ощущая на языке вожделенную соточку.
— Не подлизывайся, сама вымою. А ты лучше заявление в райисполком напиши. В понедельник на приём идти.
— Да успею… Сегодня четверг только, – взялся за книгу, потеряв всякую надежду.
— У тебя всегда то четверг, то пятница, – тяжело вздохнула Татьяна, – так и будем в этом сарае жить.
«Оставь надежду всяк сюда входящий», – пронеслось в голове.
Квартира была самым больным вопросом моей жены.
Почитав книгу и поглазев в телевизор, обратился к сыну:
— А кому скоро спать?
На такие бестактные вопросы Денис не отвечал. Легче было отработать ещё одну смену на заводе, чем уложить его в постель. После детской телепрограммы «Спокойной ночи, малыши» с видом завзятого шантажиста он требовал сказку, и не какую‑нибудь, а новую, ещё неизвестную.
— Не расскажешь, не буду спать! – угрожал он.
— Ты что отца терзаешь? – морща лоб и изо всех сил напрягая серое вещёство, выдавал про козлика или аленький цветочек, проклиная в душе флору и фауну, пока, к великой моей радости, Денис не засыпал сном праведника, умиротворённо свернувшись калачиком и подложив соединённые ладошки под щёку.
— Неужели, папа, ты ничего не видишь? – приняв позу одалиски – одну руку положив на выгнутое бедро, другую чуть приподняв вверх, – передо мной стояла Татьяна.
— А–а-а–а! – в восторге дурашливо застонал я, любуясь фигурой жены.
— Серьёзно спрашиваю! – закружилась она, открывая стройные ноги. – Как мне это платье?.. Сегодня на работе одна принесла, – объясняла жена, раскачивая бёдрами, словно манекенщица. – Если подойдёт, завтра надо деньги отдать. Как ты находишь? Было видно, что платье ей нравилось.
И действительно, тонкая, хрупкая фигурка жены казалась удивительно беззащитной и нежной в этом платье. «Как школьница», – подумал я, глядя на счастливую, улыбающуюся жену.
Она в упоении закружилась.
Бывают минуты, когда, вырываясь из пут повседневности, будто попадаешь в другое измерение…
Она кружилась по комнате, и я понял, что сейчас нет ни меня, ни этого дома, только дворец, огромный зал которого расцвечен огнями, и она – королева бала. Замерло всё! Только музыка. Музыка и она. Мощный голос органа поднял в воздух лёгкую фигурку. Лепестки роз плавно опускались сверху. Вселенная стала мала и понятна. Солнце, луна и звёзды кружились рядом…
— Милая!
— Что? – чуть задыхаясь, она остановилась.
— Ты потрясающая в этом платье.
— Правда? – Татьяна улыбнулась. – Значит, брать?
— Без разговора, – убеждённо сказал я и потёр кулаками глаза.
— Бельма‑то натрёшь и свой градусник не увидишь! – с трудом отлепила от глаз мои руки.
— Да день сегодня какой‑то сумасшедший выдался, – оправдывался я, сладко зевая.
— Сейчас постелю, сонуля, – шутливо взъерошила мои волосы.
Через пять минут, на прощанье глянув на градусник, блаженно потягивался в постели.
— А ты чего не ложишься? Ну‑ка быстро давай!
— Смотри, какой командир. Мне ещё на кухне прибраться надо.
Татьяна меня не стеснялась, но, ложась спать, раздевалась в темноте. Завернувшись в одеяло и повернувшись спиной, затихла.
— Ты что какая холодная? – слегка касаясь, мои пальцы ласково гладили кожу её бедра.
