Желтушный подвел Комова к стеллажам, к лакированному гробу, на плохо вымытой поверхности которого угадывались царапины и сколы. Нетрудно было догадаться, что эта домовина уже побывала в земле.
– Вот, он принес, но я не хотел его принимать, – зачастил желтушный. – Я как раз собирался вызывать милицию…
– Разберемся.
Федот отпустил кладовщика, а Банича подтолкнул к гробу:
– Ложись.
– Куда ложись? – заскулил тот.
– В гроб… Сам ложись, чтобы я потом с тобой не мучился…
Комов достал из кобуры пистолет, передернул затвор, но ствол на сторожа наставлять не стал.
– Только не убивайте! – взмолился Гаврилыч.
– Да нет, лучше я это сделаю. Я не больно тебя застрелю. А другие мучить тебя будут. В землю заживо закопают. Положат тебя в гроб, баллон с кислородом дадут – и в землю. А кислород знаешь зачем? Правильно, чтобы подольше помучился… У Самогорова брат бандит. И у Загорцева крыша бандитская. И Скоробогатов – сплошь и рядом криминал…
– Я… Я больше не буду! – в паническом ужасе Банич пал Комову в ноги.
– И врать не будешь?.. Кто Сечкину закопал?
– Не знаю… То есть я видел, но не знаю их…
– Кого ты видел?
– Они ночью подъехали. На машине, со стороны ручья. Труп через забор перебросили, сами перелезли… Я наткнулся на них, когда они уже землю назад бросали… Я тогда еще подумал, что это труп, а потом когда обнаружили, убедился в этом…
– Подумал? На «02» звонить надо было…
– Я… Я боялся…
– А гробы выкапывать не боялся? Ну, ты урод, Гаврилыч!.. Ладно, как эти двое выглядели?
– Темно было…
– Какое темно, упырь? Ночь лунная была…
– Ну, я издалека смотрел…
– Я спрашиваю, как они выглядели?
– Ну, один рослый такой, в плечах большой. И другой тоже крупный… А потом они через забор полезли. Раз – и нет их…
– Раз, и в глаз, Гаврилыч!.. Давай вспоминай, как они выглядели. О чем говорили?
– О чем говорили? Да ни о чем. Молчали все… Хотя нет, один другому сказал, нормально, говорит, Антоха, поехали… Они собрались, через забор и уехали… Там где-то в кустах машина стояла, я слышал, как мотор завелся…
– Антоха, говоришь?.. Двое и одна девка…
Федот сомневался в правильности своих догадок, но интуиция уже орала во весь голос.
Он давно ждал этой встречи, и наконец она состоялась. Подполковник Круча смотрел на него с усмешкой уверенного в себе всезнайки. Глаза его улыбались, но вечная мерзлота в их глубинах заставили Антона поежиться. Не нравилось ему, когда на него так смотрят.
– Здравия желаю, товарищ подполковник! – изобразив полную покорность, поприветствовал он.
Круча должен помнить, как он помог ему пройти на похороны Загорцева. И вообще, Антон всегда выказывал ему свою лояльность. И нет причины вставать им в «бычку» друг с другом. Если, конечно, мент ничего не знает…
– Ну здравствуй, здравствуй… Как настроение?
Дождавшись, когда Антон присядет, Круча протянул ему пачку сигарет:
– Можешь закурить, если охота…
– Да нет, я в камере накурился… Кабинет у вас не для допросов, хороший кабинет. Даже закурить рука не поднимается…
Подполковник Круча был начальником ОВД, и кабинет у него соответствующий. Большие лакированные столы, компьютеры-факсы, евроремонт.
– Ну почему не для допросов? Я тут хоть и за начальника, а ежовые рукавицы еще не снял. В уголовном розыске их выдают, или ты не знал?
– Шутите, наверное? – смятенно улыбнулся Антон.
– Может, и шучу. А может, и нет… Вот думаю, что с тобой делать? Отпустить или как?
– Отпустить! Сроки все вышли… Только вы не думайте, я жаловаться не собираюсь!
– Какой-то ты весь мягкий, пушистый, аж дотрагиваться страшно, вдруг обман?
– Да нет, какой обман? Я милицию уважаю. Сам в ФСБ служил.
– Где?
– Ну, пограничные войска, это же ФСБ.
– Это хорошо, что ты служил… Плохо, что с девушками плохо себя ведешь…
– Так это смотря какая девушка… Сама же легла, а я виноват. Но вы же знаете, в таких случаях женщина всегда права… Она же подставить меня хотела…
– Зачем ей тебя подставлять? Она же даже заявление писать не стала. Пожалела тебя, дурака. А ты говоришь, заявление!
– Так что, нет заявления? – обрадовался Антон. – А чего я тогда здесь?
– Пятнадцать суток еще не закончились, – благодушно улыбнулся Круча.
– Пятнадцать?! Почему пятнадцать?
– А больше за административное правонарушение не положено.
– Не понял.
– А, по-твоему, можно безнаказанно разбрасываться навозом?
– Чем? – похолодел Антон.
– Навозом. Это вы хорошо придумали, семьдесят пять процентов государству. Смешно. Только мне вот почему-то обидно. За людей своих обидно, которые жизнями своими рискуют, чтобы наш город спокойно спал. А ты их дерьмом облил…
– Что-то я не ничего не понимаю! – изобразил недоумение Антон. – Какое дерьмо?
– В которое ты сам вляпался… Где навоз взяли?
– Какой навоз?
– Который в «МАЗ» загрузили… Не бойся, «МАЗ» хозяину вернули, уголовного дела по факту угона не заводили… Так где вы навоз взяли?
– Не знаю, о чем вы говорите!
– Не хочешь по-хорошему? – изумился Круча. – Дурак ты, Антон. Ведь в «МАЗе» твои пальчики остались… И друг твой наследил. Сергей его, кажется, зовут… Да не бойся ты, мы же твоего друга не привлекаем, хотя могли бы с него пальчики снять, для образца. Но мы на тебе отыграемся. Пятнадцать суток – и гуляй на все четыре стороны… Так все-таки где навоз взяли?
Навоз Сергей с Антоном взяли на заброшенной ферме. Угнали «МАЗ», лопатами загрузили машину, подвезли к зданию милицию и от всей души вывалили дерьмо на землю… Но признаваться в этом Антон не собирался. Не верит он ментам. Тем более что не могли они с Сергеем оставить пальчики, потому как перчаток с себя не снимали. А если даже есть след, самая лучшая тактика – идти в несознанку. И твердо стоять на своем.
– Не понимаю, о чем разговор?
– Странный ты какой-то, Порываев, – продолжал удивляться Круча. – Я же тебе сказал, что нет уголовного дела по факту угона «МАЗа». Но будет! Не хочешь по-хорошему признавать доказанный факт, заставим по-плохому.
– На пятнадцать суток по решению суда сажают, – угрюмо буркнул Антон. – Не имеете права здесь держать.
– Жаловаться будешь?
– Нет. Жалуются те, за кем вина. А я безвинный. Буду за правду страдать.
– Да ты еще и идейный.
– И патриот своей страны!
– Ух ты! А ведь я тебе верю… Ладно, так и быть, отпущу тебя. Даже на принцип идти не буду. Ты не будешь, и я не буду… Даже протокол заводить не стану. Просто скажи мне, что ты нам нагадил, и сегодня же ты будешь дома…
– Не, ну если вы хотите, чтобы я взял на себя чужую вину…
– Нет, я хочу, чтобы ты признал свою вину. Хочу посмотреть, можно ли с тобой в разведку идти.
– А что нам вместе в разведке делать?.. Да и не знаю я ничего про навоз. Вы меня с кем-то спутали. Вы отпечатки пальцев еще раз сравните, там ошибка какая-то…
– Я думал, ты умный человек, Порываев. Ну ладно, если ты такой упрямый, то посиди, подумай…
Антона отконвоировали обратно в его камеру, но спустя два часа, без всяких объяснений, перевели в карцер. Менты не смогли взять его словом, поэтому прибегли к психологическому давлению. Но он справится, он ничего не расскажет им о своей сопричастности к злой шутке с навозом, к одному звену из кровавой цепи… И жаловаться он не будет, чтобы не озлоблять ментов. Он – человек упрямый, но хитрый. Однажды он уже выбрал тактику в общении с Кручей – побольше такта и поменьше внутренней слабости, так он будет вести себя и дальше. Пока его не выпустят на свободу…
Он слышал, что в карцере можно только сидеть, но, как оказалось, там его ждал топчан – без матраца и белья, но на нем можно было лечь, вытянувшись во весь рост. Что Антон и сделал. Глянувший в глазок надзиратель ничего не сказал, значит, не так уж все и плохо… И ужин ему подали вполне сносный – горячая каша, сдобренная куском селедки, даже чай оказался сладким. А ведь в карцере, говорят, держат на хлебе и воде.
Но все же был в карцере недостаток, который, судя по всему, никто не собирался устранять. Решетка в окне была, а от стекла осталось одно только воспоминание. Если днем было не очень холодно, то с наступлением ночи из окна потянулся студеный воздух. А у Антона, как назло, не было ни подушки, ни одеяла, чтобы хоть как-то защититься от этой напасти. И рюкзак у него забрали перед тем, как разместить в карцере. Снять свитер было бы непростительной глупостью, дыру все равно плотно не закроешь, а замерзнешь гарантированно.
Ночью после отбоя Антон долго лежал в позе эмбриона, пытаясь согреться. То ли это удалось ему, то ли организм привык к холоду, но все же он заснул…
Проснулся он посреди ночи. От какого-то стука. Что-то холодное и сыпкое хлестнуло его по лицу. Пока он соображал, о прутья решетки на окне стукнулось что-то металлическое. И тут же в камеру влетел, рассыпаясь, ком земли…
