Мама задумывается. Я вижу, как мысли отражаются в ее голубых глазах и они немного темнеют. Мама у меня очень красивая. Это все знают.
— Когда-то давно, еще до твоего рождения, я жила в большой стране, ты знаешь, о чем я. И там я работала в организации, типа нашего ЦРУ. Но то было намного серьезней.
— Неужели КГБ? Мне Стен рассказывал.
— Да, в одном из подразделений, которые занимались диверсиями, финансировали террористов, проводили обучение Красных Бригад и все такое. А с твоим отцом мы встретились как противники. И... я не смогла... Он не смог... Мы полюбили друг друга. И я решила покончить со своим прошлым. Это было нелегко, босс помог нам. Но те люди до сих пор охотятся на меня. Там предателей принято уничтожать, а я до сих пор жива. Ты должна знать.
— Но, мама, почему ты — предательница?
Нет, я не поняла всего. Мир упал мне на голову. Мой мир.
— Потому что убежала с твоим отцом. У меня в голове хранилось достаточно информации. Ты понимаешь? Это сложно для твоей маленькой головки, Да?
Нет, не слишком. Просто мне надо вот прямо сейчас слепить по новой свой разбитый на мелкие осколки мир. И сделать это так, чтобы мама ничего не заметила. Но разве можно от нее что-то скрыть? Ну, что я за бездарная неженка! Хотя это же мама...
— Зря я начала с тобой этот разговор!
Я вижу, что она огорчена. Ох, я проклятый носорог! Ей же нельзя нервничать!
— Нет, пожалуйста! Я все поняла. Ты правильно сделала. Стен мне рассказывал и о Союзе, и о КГБ. Ты все правильно сделала. Но там же сейчас перестройка? Чего же нам бояться?
— Я уже думала об этом, — мамино лицо прояснилось. — И хотя у меня там никого нет, но я бы так хотела снова увидеть городок, где жила моя бабушка и куда меня привозили летом, и домик под акацией, обсаженный сиренью... Там такие облака, каких нигде больше нет. Белые-белые, как снег, огромные пушистые замки, а небо там летом ярко-голубое, а на дорогах нет асфальта, ноги тонут в теплой пыли. А после дождя потоки сносили верхний слой почвы, и мы находили бусинки, пуговицы, старые монетки. И гильзы от патронов, осколки гранат-«лимонок», которые остались после войны. А в доме пахнет так особенно, как нигде больше. Вечером соседки собираются на скамейке, под сарайчиком бабки Дуни. И тогда за сарайчик клонится солнце, пахнет полынью и ночной фиалкой, гудят комары, и слышно, как на речке неистовствуют лягушки. И кто бы ни шел — все здороваются. Никто не пройдет молча мимо скамейки. И тогда начинает казаться, что это — весь мир.
— Ты тоскуешь?
— Да. Я тоскую. Нигде больше нет такой земли. Ты понимаешь?
Нет, я не очень понимаю. Мне нравится наша база, нравится ездить в Диснейленд, я люблю хот-доги и колу и уверена, что здесь — лучшая страна. А на Голливудском бульваре — розовые звезды с именами, так интересно читать. Я видела много фильмов и знаю всех, кто там, в звездах. И даже больше. Особенно — Эрик Гамильтон. Если бы я могла думать об этом, я бы сказала, что он мне очень нравится. У меня есть тетрадь, куда я наклеиваю статьи о нем, потому что он точно круче Рэмбо.
— Ты у меня умная девочка.
Мама целует меня, а я хочу, чтобы мой мир подольше оставался в ее ладонях.
— Спой мне.
Я люблю ее песни. Они как-то странно волнуют меня, словно я уже где-то слышала их. И мне становится так тоскливо, словно я чувствую беду. Я понимаю, почему в нашей семье дарили медальон именно на десятилетие. В этот день девочка становилась взрослой. Там, далеко, в другом мире. Но это и мой мир тоже — через мамины песни и рассказы, через ее тоску. Не знаю, буду ли я тосковать по Голливудскому бульвару. Кто знает?
..А потом я стала совсем взрослая.
— Керстин, ты поедешь со мной? Поможешь, подержишь Стивена. Потом заедем в кафе, съедим пирожных и мороженого.
Это классно — поехать в город, потому что ехать довольно долго. А там — сходить в кафе, покрасоваться перед девочками одеждой и собственной персоной. Хотя я их совсем не знаю, но я знаю, что хорошенькая, а они все — уродины. И мама у меня красивая, а Стивен, хотя ему чуть больше года, родился он через неделю после того, как мне подарили медальон, — Стивен похож на резиновую куклу. Хорошенький — глаз не оторвать! Только очень крикливый, но он же еще крохотный! Он тоже будет кушать пирожные.
Мы едем не очень быстро, нам некуда спешить. Дядя Макс не советует маме ездить вот так, но там же перестройка, нам нечего бояться. А с обычными преступниками мы обе можем справиться. Желто-коричневый пейзаж оживляют заросли кактусов. А эти холмы вдали... Если немного помечтать, так можно представить, что это — Скалистые горы, а за ними — страна Оз.
Мама такая красивая в своем голубом костюме, волосы ее свободно падают на плечи. Она страшно любит Стивена, но пускай, он же совсем крохотный. Она и меня любит, но я уже большая, сама могу о себе позаботиться, как и о Стивене, когда она уходит на работу. Мне это даже нравится, я ведь уже взрослая. У меня есть медальон. И скоро можно будет заниматься сексом — так сказала Мицуко. Правда, я еще не решила, с кем и хочу ли я этого вообще. Но это потом, есть более интересные вещи.
Выстрел прозвучал, как гром с ясного неба. Машина так резко тормозит, что Стивен едва не вылетает из своего креслица. Не реви, малыш, ничего пока не случилось.
— Керстин, пригнись! — Я не слышала у мамы такого голоса. Никогда.
Она выскакивает из машины, я высвобождаю Стивена из креслица. Нельзя оставаться в машине, нельзя! Мама, наверное, забыла. А Стивен ревет как заведенный.
Вот беда! Я не слышу, откуда стреляют, из-за этого визга. Но ведь он такой еще маленький!
— Керстин, не высовывайся! — Нет, ма, я не высовываюсь. Я уже знаю, откуда стреляют. А мой «кольт» всегда со мной. Вот только Стивен... Посиди здесь, малыш.
— Мама, там, справа!
Мамин револьвер стреляет так громко! Большой калибр. Сколько их? Такое неудобное для нас место — им есть где спрятаться, а мы как на ладони. Если зайдут слева, мы пропали.
— Керстин, возьми Стивена!
Вот беда! Малыш поднялся на ножки и вылез из-за машины. Я перехватываю его, а мама поймала пулю в плечо. Я стреляю в темное пятно над камнем — это чья-то голова. Как в тире: раз — и все. Отдохни немного, дрянь.
— Мама, что будем делать?
Она поворачивает ко мне помертвевшее лицо. Она все уже поняла. Нам не выбраться из этой ловушки. Кровь заливает мамин голубой жакет. Еще одна пуля пробила головку Стивена, он склоняется мне на грудь, как увядший цветочек Мама кричит. Ее крик, это так непривычно. Нет, нельзя сейчас это. Потом. Я подумаю о Стивене потом. Сейчас уже ничем не помогу ему. И никогда больше. Бедный малыш. О господи, прими его душу. Не надо, мамочка, не кричи так У меня болит голова. Я хочу спать. Нет. Нет! Нельзя.
Мама продолжает стрелять, но у нас нет шансов.
— Беги, Керстин, беги! Я тебя прикрою!
Нет, мама, как только я побегу, меня догонит пуля. Должно быть другое решение. Моя блузка пропиталась кровью Стивена. Бедный малыш. За что ему это? Он никому не сделал зла...
— Беги же, Керстин! Беги, я...
Мамин голос обрывается. Между ее бровей появилась дырочка. Голубые глаза слились с лазурью неба. Я падаю, закрыв глаза. Они сейчас придут. Я вся в крови Стивена, они купятся на это. Наверное. Но это — все, что я могла придумать.
— Выходи, Карлос, закончили.
Мужской голос. Я его не знаю. Странный акцент. Похож на мамин, когда она сердилась или волновалась.
— Скольких она уложила? — другой голос, без акцента. — Раз, два, три... о, а как она смогла достать Бена? Настоящая ведьма. Волчат тоже уложили. Красивые были детки, как на картинке.
Значит, пока трое. Я слышу присутствие троих.
Они подходят все ближе. Вот чья-то тень упала на мое лицо. Я смотрю сквозь ресницы. Тельце Стивена закрывает мою правую руку. В ней оружие. Если все они тут, значит...
— Уберем здесь?
Карлос. Проклятый латинос, подал голос. Теперь я его знаю.
— Зачем? — Владелец акцента, блондин в темных очках. — О них скоро позаботятся. Этой дорогой мало кто ездит. Не о чем беспокоиться.
— Тогда пошли.
Это третий. Идите, мистеры. Идите. Далеко вы не уйдете.
Они поворачиваются и уходят. Три мишени в тире. Вот один из них остановился и прикурил сигарету. Курение вредит здоровью. Я стреляю три раза. Три трупа. Может, кто-то из них жив? Тогда я не прочь кое-что узнать. Спрошу с удовольствием.
Я медленно поднимаюсь. У меня болит голова, и я хочу спать. Нет. Потом. Я подхожу к ним. Латинос и тот, другой, мертвы. А вот человек с акцентом еще жив. И даже пытается вытащить ствол. Нет, мистер, не выйдет. Сейчас ты мне кое-что расскажешь. Если нет — пеняй на себя. Тебя съедят койоты — живьем.
Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу обиду и удивление. Он не ждал такого коварства от одиннадцатилетней девочки. Я просто взбешена. Эти гады убили маму и Стивена. А Стивен же совсем малыш!
