Ему объяснили, что завод в Тернове оказывает безвозмездную помощь детям, старикам и животным. Каргалин объяснил. Но вот почему завод оказывает такую помощь государству, как продажа цемента по ценам международной Лондонской биржи, он разъяснить затруднился. Сведения о том, что документация о завышенных ценах испарилась, до него дошла, и он мог бы с чистой совестью заставить Кряжина листать бумаги и показывать пальцем на необоснованные претензии, однако Сергей Мартемьянович занял принципиальную позицию и в диспут (читай – дачу показаний) решил не вступать. Посетовал на подозрительные действия Генеральной прокуратуры, которая вместо того, чтобы искать убийцу депутата Государственной думы, роется в бумагах, министерством подписанных, играет в пользу ультраправых из «МИРа», и указывал на невозможность дальнейшего разговора без присутствия адвоката.
Ивану Дмитриевичу все было понятно. Харин указывает на Каргалина, Каргалин указывает на Тылика из Госкомстроя. Тылик ни на кого показывать не станет, он просто зашуршит в министерство. Министерство размеренно порешает вопросы и дело похерят, оставив лишь в части преднамеренного причинения смерти Павлу Федоровичу Оресьеву. И Генеральный снова будет рвать и метать, проклиная свои права, которые не идут ни в какие сравнения с возможностями.
Ищи, Кряжин, убийцу, но на цементный завод больше не суйся, ибо сие есть превышение полномочий и разжигание внутриполитических страстей, что, конечно, при ровном составе Думы совершенно излишнее явление.
Каргалин – господин разумный, и рассчитывать на его помощь в просветлении «темняка» с убийством Оресьева глупо. Такие идут до конца, и нет никакого смысла прокачивать их, применяя следственные хитрости. Получается, что он за необходимость раскрытия убийства ратует, но впускать в святая святых отношений завода с сомнительными личностями из Белого дома не собирается.
Кряжин вышел из-за стола, взял Сергея Мартемьяновича под руку и повел к двери.
– Ну, что ж, – вздохнул следователь, берясь за ручку двери, – как говорится, на нет и суда нет. Правильно, Сергей Мартемьянович?
Выведя его в холл и не обращая внимания на обращенные в их стороны взгляды, Кряжин изрек:
– Вы представить себе не можете, какую помощь нам оказали. Еще тогда, в Москве, я верил в то, что жизнь товарища по партийной борьбе окажется для вас выше чьих-то мелкособственнических интересов. Очень ценные сведения, Сергей Мартемьянович, очень. Воистину, порою удивляешься, почему в Думе не все такие, как вы... Константин Константинович, можно вас на минуту?
Каргалина тут же увел в сторону от дверей сообразительный Пащенко, кажется, он один понял, что происходит, чем предоставил Кряжину возможность беспрепятственно пройти в кабинет с Рылиным.
Последний, пересекая порог двери харинского кабинета, чувствовал себя крайне озадаченным и удивленным.
– Константин Константинович, я прошу вас присесть и назвать стоимость мешка цемента на рынке.
– Семьдесят рублей, – не моргнув, ответил сопредседатель, соучредитель, содиректор.
– Тогда скажите, почему вы государству продаете по восемьдесят пять?
– Вполне возможно, на каком-то этапе произошла ошибка.
– Каков процент вероятности повторения ошибки? Два раза подряд? Три? Четыре? Давайте проверим вместе, потому что я сам в первый раз все это вижу. Признаюсь честно, Сергей Мартемьянович произнес точно такую же фразу, как и вы. Но когда мы с ним разобрали одну из стопок, он понял, что я с вами заодно. Все, что еще можно решить в Госкомстрое и министерстве, можно пореша́ть лишь при одном условии. При наших с вами открытых, прозрачных отношениях. Каргалин меня понял, посмотрим, поймете ли вы. Итак, я раскрываю протокол допроса и начинаю вместе с вами писать.
Рылин, также получивший скоропалительную информацию о том, что документация уничтожена, воспринимал разговор как бесперспективный для следствия. Единственное, что беспокоило, это сценка у дверей кабинета с участием следователя Генпрокуратуры и Каргалина. Вполне возможно, что это знак. Если не свыше, то от Сергея Мартемьяновича. А тот всегда знал, что делал. А потому Рылин проникся вниманием и стал помогать, чем мог. Он мог: подсказывать, сетовать на конкуренцию, упоминать о готовности помочь Генпрокуратуре в любой момент.
– В любой не нужно, – успокоил Иван Дмитриевич. – Вот видите, пять стопок документации об отправке продукции завода в республики Закавказья по указанию государства. Давайте начнем с первой. Неважно, с какой, – и Кряжин подтянул первую, какая, по его мнению, должна быть первой попавшейся под руку. – Смотрим: восемьдесят пять рублей за мешок. Идем дальше... Восемьдесят пять. Дальше... Опять восемьдесят пять.
На шестой по счету накладной Рылин занервничал, на седьмой стал лихорадочно соображать, где найти ответ на вопрос, который возникнет сразу по окончании рассмотрения всех стопок, а на восьмой догадался, что сердце не выдержит.
– Достаточно... – Он стянул с носа очки и взглядом больного человека посмотрел в окно. – Вы знаете, как трудно выиграть конкурс на государственный заказ?
– Мне не нужно выигрывать, – признался Кряжин. – Мне так дают. Но расскажите, коль скоро речь зашла.
Рылин находился в состоянии сродни взвеси. С одной стороны, он своими глазами видел, что после разговора с Каргалиным следователь имел крайне довольный вид. И Константин Константинович своими ушами слышал, как прокурорский благодарил Сергея Мартемьяновича за помощь. Рылину даже не нужно было задумываться над тем, с какой целью прибыл в Тернов сотрудник Генпрокуратуры. И его нескрываемая радость после разговора с Каргалиным была очевидна. Сергея Мартемьяновича потом увел куда-то терновский прокурор. Это могло означать лишь то, что, выжав главное, Кряжин отправил Пащенко дожимать второстепенное. И сейчас, пригласив для беседы Рылина, стремился закрепить полученную информацию. Если пойти по пути, указанному Кряжиным, то, в принципе, можно избежать крупных неприятностей. А что такое крупные неприятности в наше время? Это Матросская Тишина или Бутырка. Начать упорствовать – можно навлечь на себя гнев прокурорских и стать козлом отпущения. Или как там у братвы говорится? Паровозом?
Да, паровозом... Правильное название.
С паровозами у Кряжина все ладно. Несколько стопок документов по отправленным грузам, в каждой из которых – доказательства нелюбви к уплате налогов и еще кое-что. Например, странная связь с чиновниками из столицы. Константин Константинович, решив проверить слова Кряжина, посмотрел первые попавшиеся из первой попавшейся стопки документов. И в каждой накладной – доказательства мошенничества, как минимум. И не самые страшные накладные, кстати говоря! А что будет дальше? Начни просматривать все пачки Кряжин, который, между прочим, в командировке, которую старается завершить побыстрее, то рассвирепеет, чего доброго, и сменит милость на гнев. И ни о каких сердечных разговорах уже не может идти речи.
– Мы в тяжелом положении, Иван Дмитриевич. На Ставрополье расположен аналогичный завод почти с такими же мощностями. Он ближе к Кавказу, там дешевле рабочая сила и ниже стоимость ее оплаты. Проиграй мы конкурс, и наше производство сведется к обеспечению цементом терновских дачников. Стране нужно крупное предприятие, финансово поддерживаемое, готовое, в свою очередь, поддержать власть. Посмотрите на завод, Иван Дмитриевич. Мы дали городу три тысячи сто пятьдесят рабочих мест. Люди обеспечены заработной платой, социальными льготами и гарантиями. Об этом и говорится в нашей партийной программе, которую поддержала довольно больша́я часть народа. И сейчас свои обещания мы реализовываем, и люди этому рады. Вас не было в Тернове всего двое суток, и что вы увидели, вернувшись на завод? Люди возмущены, они разочарованы действиями Генеральной прокуратуры. Они чувствуют угрозу своему благополучию, своему труду, своим свободам. Завод парализован указанием из Генеральной прокуратуры. Разве это правильно?
– Это вы загнули, Константин Константинович! – Кряжин покачал головой и с укоризной посмотрел на сопредседателя. – Выходит, Генеральный прокурор России посягнул на право терновцев на труд, свободу и благополучие? Я как-то даже начинаю сожалеть, что не веду аудиозапись нашего разговора...
Оставим в покое отношения на уровне эмоций, – вдоволь насытившись переживаниями, отрезал Кряжин. Разговор стал входить в плодотворное русло, и упускать возможность пользования чужим замешательством было не в его правилах.
Один из самых верных, но в то же время трудных способов «прокачать» собеседника на дачу правдивых показаний – это формирование у него сверхуверенности в осведомленности следователя об обстоятельствах дела. «Прокачивают» все следователи без исключения, но путь этот долог и труден становится для тех, кто не достиг необходимого для такого маневра уровня психологической подготовки. Полагать, что перед ним глупец, способный на уровне пьяного воришки «повестись» на сомнительные пространные схемы, следователю недопустимо, Кряжин это знал. И, если ты чувствуешь, что не в состоянии «прокачать», то лучше этого не делать вообще. Ибо главное – не продемонстрировать свою осведомленность, а донести до собеседника информацию о том, что знаешь ты много, но по каким-то мотивам не все записываешь в протокол. Создается иллюзия взаимопонимания, она кружит собеседнику голову, зарождая надежду на благоприятный исход дела. В голове чайками начинают метаться мысли о необходимости подарить взамен что-то следователю, который если дело не похерит, то поможет получить льготу.
