— Я дам вам поручение, — заговорила с ним госпожа Хмурова, — и от степени важности того, что вы мне разузнаете, будет зависеть размер вашей награды. Можете ли вы мне собрать самые точные справки об образе жизни одного лица в Варшаве за последние два месяца?
Штерк поклялся, что может, если только это понадобится, доставить сведения о всех жителях Варшавы.
— Узнайте мне только с толком, и не на основании простых сплетен, а полагаясь на совершенно точные данные, что делал, с кем был знаком и с кем особенно сближался за это время, то есть со дня своего прибытия в Варшаву, некий Иван Александрович Хмуров, живущий в "Европейской гостинице"?
— Ничего больше?
— Ничего больше, но помните, что я требую сведений точных.
— Паментам, ясна пани!
К вечеру фактор Штерк вернулся и доложил приблизительно следующее: что приехавший тогда-то в Варшаву, действительно два месяца тому назад, Иван Александрович Хмуров, по-видимому, очень богатый человек, что вращается он в лучшем обществе, платит аккуратно и всеми уважаем.
— Больше ничего вы не узнали? — спросила Ольга Аркадьевна, преследовавшая в своем дознании совсем иные цели.
Фактор конфузливо замялся.
— Говорите мне без стеснения все. Я вижу, вы еще что-то знаете.
— Знаем, проше пани…
И опять ни с места. Тогда она решилась облегчить его задачу и сама подсказала ему то, что ее наиболее интересовало.
— Ну что же, у него есть знакомство с какой-нибудь женщиной? Он завел в Варшаве интрижку?
— Так, ясна пани, так.
Наконец, поощренный своей слушательницей, Штерк все рассказал про Брончу Сомжицку: и кто она, и чьими милостями пользовалась раньше, и как с нею познакомился Хмуров, и как они всегда вместе…
— У него в гостинице она тоже бывает? — спросила Ольга Аркадьевна.
— И у него завше бувае, — ответил фактор и рассказал про подарки.
— Ну, это уж не мое дело и мне безразлично, — остановила она его. — А мне нужны имена тех слуг, которые ближе всего находятся в гостинице к Ивану Александровичу Хмурову. Можете вы мне их переписать? Двух, трех человек вполне будет достаточно.
Он и за это взялся. Ей же это нужно было для подачи жалобы, обоснованной на свидетельских показаниях о разводе.
Но Штерк долго не возвращался и, явившись наконец, таинственно заявил:
— Я имею большую новость для ясной пани.
— Какую? Говорите скорее!
— Пан Хмуров уехал в Москву. Я сейчас сам видел, как он уехал.
Иван Александрович вышел из помещения, занимаемого Мирковой, в таком состоянии, что готов был не только бежать из Варшавы, но даже и совсем провалиться сквозь землю.
До последней минуты надеялся он еще почему-то, что жена его не коснется главного пункта своего обвинения в присутствии Зинаиды Николаевны; но здесь она доказала свою твердую решимость прибегнуть к самому сильному оружию в борьбе с ним. Хмуров вышел оттуда вполне уничтоженный и сознающий, что спасение теперь для него только в полном отречении от своих видов на миллионы красавицы вдовы.
Придя в свой роскошный номер, он дал волю обуревавшему его бешенству. Он швырял со всей силой предмет за предметом об пол, порывисто метался по всем трем комнатам, как лев, ищущий спасения из своей клетки, и рвал от злости на себе волосы.
Нелепость положения ему была ясна во всех своих мельчайших подробностях.
Разумеется, Зинаида Николаевна приехала в Варшаву с горничной, которая не преминет все разболтать по гостинице, и если в этом еще можно было бы сомневаться, то уже одно появление Ольги Аркадьевны на сцене не могло предвещать ничего доброго.
Ольга Аркадьевна давно поклялась ему в двух вещах: во-первых, добиться серьезных данных для развода, с правом самой вновь выйти замуж; а во-вторых, всюду за ним следить и, едва ему удастся расположить к себе какую бы то ни было честную женщину, явиться прямо к ней и предупредить ее, с кем она имеет дело.
Как, через чье именно посредство до нее дошли сведения о Мирковой, — вопрос этот Хмурова уже менее интересовал.
Он дал сперва полный ход своему гневу — словно из машины пары выпустил, и тогда уже решил, что с этим вопросом все кончено и что планы насчет Мирковой сорвались.
Так сказать, примирившись с неотвратимостью этого печального события, — примирившись потому только, разумеется, что другого исхода не оставалось, — Иван Александрович стал было всматриваться в свое положение с другой стороны. Он спрашивал себя, пошатнется ли престиж его личности во мнении того общества города Варшавы, в которое он успел втереться? И, склонясь на утвердительный ответ, он мысленно уже ликвидировал свои дела, когда ему послышался сперва стук в двери номера со стороны коридора, а потом откашливанье.
— Кто там? — отозвался он. Оказался слуга с письмом на подносе.
— Швейцар получил и расписался еще с час тому назад, — доложил лакей, — но вы изволили быть заняты внизу, у приезжей из Москвы дамы.
— Хорошо, давай сюда и чтобы никто не смел меня тревожить. Понял? Никто решительно, даже и панна Бронислава Сомжицкая. Всем отвечать, что меня нет, что я выехал и до вечера не буду.
— Слушаю-с.
Он взял довольно объемистый пакет, кивком головы отпустил слугу и надорвал конверт.
Тогда только вспомнил он полученную дня за три перед тем депешу, которой особенного значения потому именно и не придавал, что после нее все замолкло.
Так вот она развязка!
В тот момент, когда почва под его ногами подрывалась и, казалось, уже ускальзывала, к нему как раз вовремя подоспел этот страховой полис на шестьдесят тысяч!
Правда, из них только одна половина должна была принадлежать ему. Но ведь и ее достаточно для того, чтобы затеять новое дело и в новом месте, положим, хоть за границею, пустить пыль в глаза да в курс войти. А в этом именно и заключался главным образом талант Хмурова. Пузырев эту черту давно в нем подметил и недаром решил ею воспользоваться. Трудно было бы найти другого человека более способного, даже сравнительно и с небольшими деньгами, сразу завоевать себе положение по приезде в любой город и так быстро завязать знакомства и даже приятельские отношения, как удавалось это Ивану Александровичу. Если Илья Максимович Пузырев был неисчерпаем на замыслы самых смелых и обширных планов действий, то Хмуров ему был нужен для знакомств в кругу имущих людей. Вот почему он так и уцепился за него, настаивая во что бы то ни стало сделать из него себе и в этом деле компаньона.
Но Хмуров ничего подобного не сознавал или по привычке, но ни во что не вдумывался.
В руках у него теперь были требуемые документы на получение из страхового общества "Урбэн" суммы страхования, — стало быть, спасение явилось как раз вовремя, и оставалось только сколь можно ловчее и приличнее уехать из Варшавы.
Излишним было бы допустить в нем еще какие-либо заботы относительно двух оскорбленных, униженных и обманутых им женщин. Думал он и заботился, конечно, только о самом себе, совершенно равнодушно отворачиваясь от их горя.
Его уж и Бронча Сомжицка в данный момент нисколько не интересовала, так как все для этого человека было создано только на его потеху, развлечение или радость.
Но, с другой стороны, он сознавал, что положение его опасно, а потому следует действовать с удвоенной осторожностью.
Первое, что надлежало сделать, — это распустить слух по гостинице о встретившейся внезапной необходимости к отъезду. Он позвонил и приказал явившемуся слуге:
— Послать мне Леберлеха.
Фактор не заставил себя ждать. Едва успел он войти в гостиную и по привычке остановиться с поклоном у двери, как Иван Александрович на него накинулся.
— Знаешь ли ты, Леберлех, что со мною хотят сделать?
— Не знам, ясний пан; як могу то знать? Пшепрашем.
— Я попал в ужасную историю!
— Ясний пан попался в ишторию? Ото вей мир, ясний вельможний пане, цо ми будем в тэй час робить?
— Вот про это-то я хотел тебя спросить. Скажи, мне прежде всего, Леберлех, что ты считаешь в жизни самою ужасною бедою?
— Цо Леберлех цитает самого ужасного бедою? — повторил он нараспев. — Вы желаете знать?
— Ну да, если спрашиваю.
— Так самого ужасного бедою для Леберлеха, если есть гешефт, а нету пороху, стобы его зробич.
— А для меня самое ужасное — слезы, сцены и скандалы влюбленной женщины, которая вдобавок давно надоела.
Леберлех этого не понимал, но делал вид, будто понимает, и учащенно захлопал глазами, точно подмигивая кому-то.
— Ты знаешь, как я увлечен панною Брониславою Сомжицкою? — спросил его вдруг Хмуров.
— О, знам, пан; знам, ясновельможний мой пане!
— Она прекрасная артистка и сама по себе мила, чудный характер…
— То така артистка, ясний вельможний пане, же не було и не буде таких венце…
