Николай Леонов - Трактир на Пятницкой. Агония

— Тихо ты! — взвизгнул старик, поднятый на воздух могучей рукой. — Не шали. Зашибешь — ребятишки не простят, — он оттолкнул охранника. — Показывай, Паненка, своих женихов. Тебе который из них больше личит?

Они перешли в соседний номер, Даша приложила палец к губам, старик усмехнулся: знаю, мол, не учи. Отлепив кусок обоев, Даша вынула из стенки кирпич, указала старику на приготовленное загодя кресло. Усаживаясь, он собрался было по привычке охнуть, но вовремя сдержался.

Николай Сынок стоял на голове и говорил:

— Ты, кореш, спишь плохо. Может, влюбился в нашу надзирательницу?

Хан смотрел на Сынка удивленно, затем крутанул пальцем у виска, вскочил с кровати и стал ее аккуратно застилать. Заправив на манер солдатской койки, уложил подушку фигурно, взглянул, отстранившись, остался доволен.

Сынок продолжал стоять на голове и, обиженный недостаточным к своей исключительной персоне вниманием, вновь заговорил:

— Мне эту гимнастику индус Фатима показал. Факир. Слыхал?

Хан отрицательно покачал головой и ушел в ванную. Сынок отжался и пошел на руках следом.

— Ты ночью не спал. Язык доедал? Затащил неизвестно куда и еще не разговаривает.

— Встань на ноги, — Хан пальцем чистил зубы, умываясь, потер ладонью щеку, поморщился. — Надо у Даши бритву попросить и зубные щетки.

Сынок встал на ноги, вышел в спальню, оглядел свою мятую постель рядом с аккуратной койкой и спросила

— Ты случаем не кадет? — и рассмеялся, потому что на блатном языке «кадет» означает — молодой неопытный сыщик.

— Я генерал, — Хан начал примеривать принесенную Дашей одежду…

Сынок в гостиной обошел вокруг стола, попытался открыть дверь, впрочем, сделал это без особой надежды на успех.

— Не вопрос, замочек для блезиру, — Хан, уже одетый, вошел в гостиную, взялся за белую крашеную решетку на окне и дернул так, что посыпалась штукатурка. — В момент выдерну, — он отряхнул ладони, повернулся на каблуках, демонстрируя новый костюм. — Ну как?

— Фраер обыкновенный, — подвел итог Сынок. — Вчера от сохи, привезли по железке в мешке, на ногах следы от онучей остались.

— Так, да? Тогда неплохо. Самый лучший вид, когда на приезжего смахиваешь.

Сынок, как был, в одних трусах, прыгнул на диван, сел, обхватил голые коленки.

— Сядь, Степа Хан, давай покалякаем. Кто ты такой? Куда привел? Как дальше жить думаешь?

Хан посмотрел из-под черных бровей сердито, хотел огрызнуться, передумал и сел в шикарное кресло.

— Можно и серьезно поговорить, — рассудительно произнес он. — Только зачем? Нам с тобой делить нечего.

Николай Сынок пытался улыбочку изобразить, смотрел нехорошо, все меньше и меньше ему нравился случайный знакомый. И случайный ли? Как говорится, бог не фраер, ему подсказчик не требуется.

— Чего молчишь? — спросил Хан. — Я твоего имени не называл, с собой идти не уговаривал. Ты сам ко мне прилип, расстанемся красиво.

— Как?

— Ты в дверь, я в окно. Хочешь, наоборот.

— Соскакиваем отсюда? Сейчас? — Сынок поднялся.

— Я сюда по делу пришел, а ты — хочешь налево, хочешь…

— Хан, кто тут… — перебил Николай, замялся, подыскивая слово. — Давай не будем. Хорошо? Я к тебе ничего не имею. А ты ко мне?

— Оставь, — Хан пожал плечами. — Только чего ты хочешь, не пойму.

— Ты меня привел, я к тебе пристал, мы сюда пришли. Так?

— Ну?

— Это что? Малина на Тишинке? И я говорю нет. Меня никто тут не знает. Я пришел, переспал, оделся и адью? Ни тебя, ни меня отсюда в жизни не выпустят. Ты что же думаешь, люди такое делали, — Сынок указал на стены и обстановку, — чтобы Коля Сынок заскочил и спалил все дотла? Ты, Степа, меня совсем за идиота держишь? Когда такую хазу засвечивают, то на дело ведут, вот, — он пальцем чиркнул по горлу, — по мокрому. Либо в мешок, либо в пруд.

— Брось, Сынок. — Хан смотрел растерянно, оглянулся, погладил плюшевую обивку кресла. — Брось, говорю. Я на мокрое — ни в жизнь. И в пруд тоже не надо, — он замолчал.

— Ты куда пришел? Кто тут хозяин? Ты куда шел, дурак стоеросовый? — губы у Сынка дрожали, взбухли на горле вены, еле сдерживая бешенство, он перешел на шепот: — Ты чью одежу надел? Ты чьей шамовкой вчера ужинал? — Он указал на неубранную посуду. — Кто эту девку содержит? Эти двое, за конторкой, кто такие? Ты платье на мамзель рассмотрел?

Сынок вскочил, бросился на Хана, на ходу передумал, забежал в спальню, начал быстро и ловко одеваться.

— Через дверь нас не выпустят, — застегнул брюки и взял пиджак. — Ты говорил… — он указал на оконную решетку. — Эх, знал бы, что ты такой… Ночью уходить надо было…

Хан нерешительно подошел к окну, взялся за решетку, потянул, прут согнулся, выскочил из гнезда.

— А кто чинить будет? — спросила Даша, входя в номер с подносом в руках. — Я вас кормлю для того, чтобы вы мне окна выламывали? — она поставила поднос, убрала грязную посуду, расставила завтрак, взглянула на Сынка и подмигнула:

— Да, Николай, думала, ты умней.

— Корнея берлога? — Сынок хлопнул себя по губам. — Прости.

Три человека находились в одной комнате, рядом, шагни и протяни руку — коснуться можно. Несмотря на молодость, каждый из них видел смерть и знал, что такое жизнь, и каждый говорил не то, что думал, и поступал не так, как хотел. Лишь в одном они были едины: убраться бы из этого номера, из гостиницы подальше.

Девушка, сервируя стол, с удовольствием эту посуду превратила бы в черепки, а гостиницу подожгла. Она старалась не смотреть на смуглого чернобрового парня, который спокойно сначала вынул железный прут из оконной решетки, а теперь неторопливо вставил его на место. Неужто старый хрыч прав и мальчонка из милиции? Зачем же он заявился сюда, неразумный? Степан? Хан? Не Степан он, и клички у него никакой нет. Наверняка комсомолец, а может, и партиец? Идейный. Интересно, что он обо мне думает? Воровка и проститутка? Язва на теле трудового народа, таких надо выжигать каленым железом. Выжигай, родненький, только умрешь ты раньше меня, скоро, совсем тебе немного осталось.

— Степан, у тебя часы есть? — спросила она, подошла, взглянула прямо.

— В участке отобрали, — Хан смотрел доверчиво. — Даша, будь ласкова, бритву принеси, — он провел пальцами по щеке.

Даша хотела сказать: не проси бритву, комсомолец, но промолчала и неожиданно для себя погладила его по теплой небритой щеке.

Вор, имевший уже три привода и побег, хотел сказать: всем будет лучше, если я отсюда потихонечку уйду. Век свободы не видать, не был я на этой малине, не видел ее никогда и тебя, краля, не знаю, даже во сне не видел. Не запоры меня тут держат, не из таких мест соскакивал. Убежать можно, да некуда. Ясно, Корнея хата, слыхал, что есть такая в златоглавой, для паханов держат, для высоких гастролеров залетных. Куда сбежишь? Дунут вслед, найдут и на дне морском, и у дяди на поруках. Не хозяин я теперь себе. Хотел Корнея увидеть, грешен, только не так, не вламываться в дом. К Корнею надо входить с солидным предложением. Вор взглянул на Дашу и совсем не по-деловому сказал:

— Красивая ты, Дарья. Тебе от нас уходить надо. Зарежут.

— Я совета спрошу у одного человека, — Даша зло поджала губы. — Хочешь, сам спроси, я сведу тебя.

Агент уголовного розыска сдержал улыбку, хотел сказать, что вряд ли теперь вы оба сможете решать, оставаться вам в преступном мире или уходить. Сейчас ваши фотографии уже на столе субинспектора, и он, а не Корней определит, как что будет. И хотя понимал он, что товарищи вчера во дворах запутались и отпали, свято верил: Мелентьев потерять человека не может. Вспомнив субинспектора, он приободрился. «Что тебе говорили? Не играй, будь проще, не бери в голову лишнего. А ты? Перед кем ты тут выступаешь? Кого удивить решил? Конечно, что сразу к Корнею привели, — неожиданно, субинспектор полагал, недельку минимум вокруг да около ходить придется. А тут — раз и в дамки. Хорошо или плохо? Не должен Корней без проверки незнакомого человека к себе вплотную подпустить, такую богатую малину засвечивать. Все не так складывается, инициативу потерял, теперь притихнуть и ждать.

«Будь профессионалом и уши не развешивай, — учил субинспектор, — детей, которых надо перевоспитывать, рядом с Корнеем не встретишь. Никому не доверяй, все как один зверье. Можешь встретить там красотку молодую, кличка Паненка…» Вот и встретил. Крепко не любил он блатную публику. Сейчас смотрел на девчонку и на приятеля по неволе и зла не чувствовал. Какие они звери? Обыкновенные ребята, только запутались. Им помочь — хорошими людьми станут.

Савелий Кириллович и Корней пили чай в угловом номере, из которого можно было выйти и во двор, и в соседнюю жилую квартиру, а из нее в переулок. Корней велел чай подать сюда, чтобы Савелий увидел запасной ход, оценил предусмотрительность хозяина. Обстановка здесь была беднее, чем в других номерах гостиницы, зато дверь изнутри обита железом, засовы накладные двойные.