— Понятно, что в брюках. Цвет не запомнил?
— Нет.
— Он что-нибудь нес в руках?
— По-моему, нет.
«Надо провести опознание Михнюка по фотографиям», — отметил про себя Петрушин.
Три версии, и ни одна не хотела уступать другой в праве на истинность. Три человека, ничем не связанные друг с другом, оказались связанные каждый по отдельности с одним и тем же местом и временем действия. Три разрозненные версии превратились в сознании Петрушина в некую единую версию — триаду, странную, ирреальную, не поддающуюся разумному толкованию. Вначале это нервировало, раздражало, настоятельно требовало определенности. Потом мозг устал и сам себя предусмотрительно заблокировал от стремления постичь непостижимое. Петрушин сбросил напряжение, успокоился и стал воспринимать свою нелепую версию-триаду как объективную данность, ничего не предрешая и ничего не стараясь постичь раньше, чем придет для этого время. И даже, когда он арестовал Сапогова, ни один из членов «триады» не потерял полноправия, все они фигурировали в расчетах Петрушина, как если бы одно и то же преступление каждый совершил самостоятельно, независимо друг от друга. Ясно, что такое состояние возникло от дефицита реального знаний, от пустот и пробелов, которые невозможно заполнить одновременно, и в то же время от необходимости проверять все три версии сразу, вперемешку, в очередности, диктуемой не логикой, а условиями каждого нового дня. Уже потом, в конце, следователь скомпонует наработанный материал в том логическом порядке, который удобен для восприятия сознанием и поможет легче уяснить полученные выводы. И тогда три сегодняшние версии расположатся каждая в отведенном для нее месте, в отдельной упаковке. И кто-нибудь, разложив следственные тома по кучкам-версиям для наглядности, воскликнет: сколько же лишней работы сделано! А ведь так все было ясно с самого начала!
Дело № 23385.
«Жигули-универсал», нагруженный коробками, подъехал к задам магазина «Природа». Усков с Веником сноровисто выгрузили очередную партию продукции, сложили коробки у дверей подсобки. Усков скрылся в магазине, а Веник остался сторожить. Совсем скоро Усков вернулся с видом несолоно хлебавшего.
— Сдается, Веник, нам дали расчет, — сообщил он.
Веник вопросительно посмотрел на него, ожидая разъяснений.
— Сказали, что принимать больше не будут.
— Почему? — был задан естественный вопрос.
— Почему — не говорят. Наверное, не нужны больше наши цветы, видать, все клумбы засадили...
— А это куда? — Веник показал на коробки. — Жалко.
— Жалко, Веник, жалко, — задумчиво подтвердил Усков. Но неожиданно к нему пришла решимость: — А ну давай помогай,— приказал он, поднимая коробку с луковицами.
Вдвоем они мигом перенесли коробки обратно в машину и резко тронулись.
На обочине загородной дороги стояли «Жигули-универсал», оклеенные винными и сигаретными этикетками иностранного производства. Вплотную к дороге подступало свежевспаханное поле, а в поле трудились Усков с Веником: Усков сажал луковицы, засыпая лунки руками, а Веник рыл лунки—все новые я новые. Работа спорилась, даже вспотели, Усков с трудом, разогнулся, растер натруженную поясницу, посмотрел из-под ладони на солнце.
— Что, Веник, идет дело! — воскликнул удовлетворенно,— Это тебе не деньги считать, коммерсант. След на земле оставляем, так-то...
Дело № 23561.
В Запорожье Петрушин с Красиным прежде всего удостоверились, что официальной командировки в Москву Черемных не имел. И тогда настала очередь его допроса.
— Гражданин Черемных, вам разъясняются права подозреваемого, предусмотренные статьей 52 УПК РСФСР, — следователь Петрушин в таких случаях был строг и предельно официален. Акция ответственная, любые недоразумения должны быть по возможности исключены. Черемных обязан почувствовать, что имеет дело не просто с человеком, работающим следователем, а с лицом, представляющим или даже олицетворяющим Закон, его строгую, неотвратимую суть. — Прошу ответить на следующие вопросы. Где вы были пятого июля 1977 года и чем занимались?
— Я не помню.
— Поставлю вопрос более определенно: отлучались ли вы я этот день из Запорожья?
— Я хочу прежде всего знать, в чем меня подозревают. Я ничего не совершил.
— Законом не предусмотрена такая обязанность следователя на данном этапе. Вам будет сообщено об этом в нужное время.
— Я ничего не сделал, — растерянно повторил Черемных.
— В таком случае вам тем более нечего скрывать.
— Пятого июля? — наморщил лоб Черемных. — Кажется, я был дома. А я имею право не отвечать на этот вопрос?
— Полное, — подтвердил Петрушин.
Черемных помялся, поерзал.
— Я был на рыбалке, — соврал он неуклюже и вызывающе.
— Вы были в Москве, Черемных. Улетели из Запорожья пятого июля рейсом № 15-69 в 7 часов 15 минут. Это очевидно, и не это мы хотели узнать от вас. Нас интересует вопрос: были ли вы пятого июля в районе Медведково, на улице Полярной, у дома номер шесть?
Маленькая безобидная хитрость. Вреда не причиняет, а пользу иногда приносит. Наслаждаться ложью Черемных у Петрушина не было ни времени, ни настроения, а поэтому надо было побыстрее выйти на главные вопросы.
— Я никогда не был в районе Медведково,—уверенно, даже с некоторым пафосом, но и с видимым облегчением заявил Черемных.
— Тогда постарайтесь указать максимально точно, где вы были в этот день.
— По приезде я был в районе Петровки.
— Поточнее можно? — перебил Петрушин.
— Средний Каретный переулок.
— С какой целью вы там были?
— Я приезжал к... знакомому, — слегка сбился Черемных.
— Он это может подтвердить?
— Мне бы не хотелось... его впутывать. Давайте разберемся сами, в конце концов! Ведь это же очевидное недоразумение, зачем же беспокоить людей?
Петрушин понял: это не он.
— Фамилию вашего знакомого мы знаем — Ведникова Елена Ивановна, — спокойно объявил Петрушин.
— Ничего не понимаю... — растерялся Черемных. — Чего же вам от меня надо?
— Уточнить несколько моментов. Первое: когда вы прибыли к Ведниковой ,и когда ушли от нее?
— Я у нее не был, — пролепетал Черемных.
— Вы у нее были.
— Я у нее не был, не был, не был! — капризно повторил он.
— Черемных, вы оставили в доме Ведниковой свою расческу...
— Ничего я не оставлял! Чего вы от меня хотите?
— Если вы отрицаете, мы проведем опознание.
— Чего опознание?
— Расчески.
— Зачем?
— Чтобы установить окончательно, кому она принадлежала. Придется, видимо, привлечь к этому делу и вашу жену.
— Зачем? Что случилось? Я ничего не понимаю? При чем тут моя жена! Ну хорошо, я был у нее, и расческа моя. Только не надо ничего опознавать, ради бога! — взмолился Черемных.
— Итак, в котором часу вы пришли к Ведниковой?
— Я не был у нее в этот день, я был раньше. Да, я прилетел и решил навестить Ведникову, но ее дома не оказалось.
— В котором часу это было?
— Примерно в обед, часа в два. Прямо с аэропорта я решил заглянуть, но ее дома не оказалось, и я ушел по своим делам.
— Если прямо с аэропорта, то вы были у дома Ведниковой где-то в десять-одиннадцать часов утра.
— Нет, около двух. Самолет задержался с вылетом, и я прилетел в Москву примерно в половине первого.
Петрушин прервал допрос и попросил Черемных побыть в коридоре.
— Ты уточнял фактическое время вылета и прибытия? — спросил он у Красина.
— Уточнял. И то и другое значится по расписанию.
— Странно. Черемных не врет. Тут что-то не то. Проверь еще раз.
— Сделаю. А ты закругляйся с этим альфонсом, да в Москву бегом — дела ждут.
Петрушин вновь позвал Черемных.
— А теперь рассказывайте все по порядку. Елена Ивановна Ведникова убита и ограблена. Это случилось пятого июля,— жестко проинформировал Петрушин.
— Убита? — трагическим шепотом переспросил Черемных.— А я тут при чем?
Вопрос оказался неожиданным даже для Петрушина.
— Она ждала вас в этот день, вас, понимаете? Она очень вас ждала.
— Ну и что? — отреагировал он в том же тоне.
— Черемных, выпейте воды и посидите, успокойтесь.
Черемных последовал совету следователя, а Петрушин стоял у окна и наблюдал за жизнью на улице. В нем закипало раздражение, надо было как-то отвлечься. Наконец оба они привели себя в относительный порядок и вновь уселись по обе стороны стола.
— Хорошо, я расскажу, только обещайте, что все останется между нами. Вы обещаете? — Черемных умоляюще заглядывал в глаза Петрушину.
— Я вам ничего не обещаю, подозреваемый, но вашу просьбу приму к сведению.
— Познакомились мы в Рузе, на отдыхе. У Лели была очень милая обаятельная мать — Анна Ивановна. Старушка интересная, общительная, мы быстро нашли общий язык. Она много рассказывала о жизни эстрады, вспоминала корифеев, любопытные факты и эпизоды. Перед отъездом Анна Ивановна дала адрес, пригласила в гости. Своего адреса я не мог оставить: жена, знаете ли, не так поймет... Знакомство запало в память, такие люди притягивают. Я посылал ей поздравления, однажды выслал посылку с яблоками. Ну, это мелочь... И вдруг читаю в «Советской культуре» сообщение о смерти Анны Ивановны. Я был, признаюсь, очень взволнован. Когда я оказался в Москве, позвонил Леле, посочувствовал. Она пригласила меня домой. Потом мы изредка перезванивались. Бывая в Москве, я захаживал на чашку чая. Вот и все, пожалуй. Никаких таких особых отношений у нас не было. Леля, правда, была радушна, но и только. Мы говорили об Анне Ивановне, слушали пластинки с ее записями.
