— Сделали все как полагается. Запросили Интерпол через наших коллег из криминальной полиции. В Афины факсом высланы фото и приметы Мерете Саннмо. Она ведь получила работу в стриптиз-клубе?
Гунарстранна пожал плечами:
— В баре… Во всяком случае, если верить Фрёлику, официально она уехала именно поэтому. Списки пассажиров еще у тебя?
— Да.
— Может быть, нам удастся найти Балло под другим именем. Поищи, нет ли на том же рейсе Ильяза Зупака.
— Сделаю.
Франк Фрёлик долго искал записку, которую стриптизерша с дредами незаметно сунула ему в руку. Мятый клочок бумаги нашелся в заднем кармане брюк, которые лежали в ванной, в корзине для грязного белья. В записке был номер ее телефона. Почерк крупный, разборчивый. Восьмерку она выводила в виде двух кружочков — один на другом. «Интересно, что почерк говорит о ее характере?» — подумал Фрёлик, набирая номер.
— «Здравствуйте, это Вибеке. Сейчас я немного занята. Оставьте ваш номер, и я вам сразу перезвоню».
«Ну вот, теперь я наконец знаю, как тебя зовут». Фрёлик дождался звукового сигнала и произнес:
— Привет, Вибеке, это я, Франк. Спасибо тебе за все. Надеюсь, у тебя найдется время для… — Больше он ничего не успел сказать, потому что она сама ответила:
— Привет, Франк. Как хорошо, что ты позвонил!
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал он.
— Как ты?
— Нормально, а почему ты спрашиваешь?
Она не стала отвечать; молчал и Фрёлик. Наконец собеседница не выдержала:
— Ты где?
— Давай встретимся, — предложил он.
— Сейчас я занята. А попозже — пожалуйста, когда угодно. Обычно я не встаю раньше двенадцати.
Он посмотрел на часы. Вторая половина дня.
— Может быть, завтра в час? Пообедаем вместе.
— Ты пообедаешь, а я позавтракаю. Где?
Фрёлик назвал первое, что пришло в голову:
— Давай в «Гранде»?
— Круто! Я не была в «Гранде» с детства. Меня водила туда бабушка, угощала пирожными «наполеон»… лет пятнадцать назад.
Лена Стигерсанн прижимала к груди тяжелую кипу документов.
— Куда их положить? — спросила она. Гунарстранна рассеянно посмотрел на нее.
— Так куда? — повторила она.
Он кивнул на стол в углу. Она, пошатываясь, направилась туда. В этот миг зазвонил телефон. Сняв трубку, Гунарстранна услышал взволнованный голос Иттерьерде:
— Гунарстранна, лед тронулся!
— Вот как?
— Картину не нашли.
— Да ведь мы ничего другого и не ожидали!
— Ну да, точно. Мы только что обыскали его контору. Помнишь, он говорил Фрёлику, что положил пять миллионов в ящик стола или в шкаф?
— Хочешь сказать, что денег там нет?
— Вот именно!
— Что ж, — сказал Гунарстранна, посмотрев на часы, — Нарвесен должен объясниться.
Он положил трубку и стал раскачиваться в кресле. Лена Стигерсанн, стоявшая к нему спиной и раскладывавшая бумаги, посмотрела на него через плечо.
— Ты прямо весь светишься, — заметила она. — Готовишь обвинительный акт?
Гунарстранна с хрустом потянулся и расплылся в улыбке.
— Сочный жареный инвестор, маринованный в убийстве и приправленный отмыванием денег! Боже мой, бывают времена, когда я обожаю свою работу. Представляю, как заскучаю на пенсии!
Гунарстранна весь вечер не вставал из-за стола. Его сотрудники по одному расходились по домам. Вечером они с Туве договорились поужинать у нее дома. Она просила его приехать к восьми, и ему больше нечем было убить оставшееся время. Когда инспектор наконец оторвал голову от бумаг, чтобы посмотреть на часы, он увидел, что на спинке стула у двери висит куртка Фрёлика. Он встал и толкнул дверь общего зала.
— Фрёлик!
Фрёлик отвернулся от копировальной машины и сказал:
— Пора сушить весла. Уже поздно.
Надевая пальто, Гунарстранна заметил:
— Я думал, ты уже сто лет назад ушел домой. — Он наблюдал, как его молодой коллега идет за курткой и заматывает шею шарфом. Потом вдруг спросил: — Фрёлик, сколько мы с тобой работаем вместе?
Фрёлик пожал плечами:
— Десять лет? Двенадцать? Тринадцать? Нет, не помню. А что?
Настала очередь Гунарстранны пожимать плечами. Фрёлик сказал:
— Ну, тогда я пошел.
— Я тоже ухожу.
Они снова посмотрели друг на друга.
— Что-то случилось? — спросил Фрёлик.
— Как ты думаешь, мы в чем-то облажались? — спросил Гунарстранна.
— А что?
— Тебе не кажется, что в этом деле что-то важное осталось без внимания?
— Может, надо вести себя осторожнее по отношению к Нарвесену?
— Мы уже несколько дней следим за ним, — ответил Гунарстранна. — Он в туалет не может сходить без того, чтобы об этом сразу же не стало известно. По словам наших агентов, по вечерам он из дома не отлучается. Сидит в гостиной и иногда спускается в подвал. Вот и все.
— Зачем он ходит в подвал? У него там мастерская? Может, плотничает на досуге?
— Не знаю.
— А Эмилия?
— Кто такая Эмилия?
— Его спутница, похожая на вьетнамку… Хорошенькая.
— А, та, с «порше»… Она инструктор по кручению и редко бывает дома.
— Что такое «инструктор по кручению»?
— Четыре раза в неделю она ездит в фитнес-клуб, где сидит на велотренажере и учит кучу бездельников сгонять жир под музыку.
— Вот как…
С работы они вышли вместе. Молча. Остановились у выхода и снова переглянулись.
Гунарстранна откашлялся и сказал:
— Ладно. Желаю приятно провести выходные.
Фрёлик кивнул:
— И тебе того же.
Туве приготовила тушеную баранину — его любимое блюдо. Оно пахло детством. Сразу вспоминались воскресные обеды, когда во всем квартале пахло тем, кто что готовил. Кастрюлю пускали по кругу, и они с братом ссорились из-за того, кому достанется кусочек получше. Вслух Гунарстранна ничего не сказал, потому что уже говорил об этом раньше, и не один раз. Приготовив тушеную баранину, Туве выказала ему уважение.
Мясо запивали итальянским красным вином «Бароло»; незаметно выпили две бутылки под Луи Армстронга, который пел Makin’ Whoopee. Гунарстранна наблюдал за Туве. Она сидела в кресле напротив и смотрела в пространство.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— Об одном пациенте по имени Видар, — ответила она. — Он сумасшедший… то есть он, конечно, не совсем овощ, но постоянно лежит в нашем отделения для хроников, бедняга. Ему нет и тридцати. Страшно тощий и лицо перекошенное. Он все время искоса смотрит куда-то вверх, приоткрыв рот, и держится пальцами за мочку уха. Его мать сказала, что он слушает глас Божий.
— Ужас, — ответил Гунарстранна, допивая вино.
— Если ты закрываешь глаза, перед тобой все чернеет? — спросила она.
Он закрыл глаза.
— Нет, есть желтая искра, и я вижу звезды.
— Звезды видят не все, зато многие видят в темноте что-то желтое. А если сосредоточиться, посмотреть прямо перед собой с закрытыми глазами, искра, которую ты видишь, смещается в центр, становится точкой света где-то на уровне твоего носа. Если ты присмотришься, тебе покажется, что точка — зрачок в большом черном глазу. Это и есть так называемый третий глаз. Он смотрит на тебя.
Гунарстранна закрыл глаза, поднял бокал и выпил.
— Глаз? Кто смотрит на меня?
— Бог.
— Кто это говорит?
— Видар.
— Тот сумасшедший из отделения для хроников?
— Угу.
— Может, он и прав. Налить тебе еще?
— Да, если скажешь, о чем сейчас думаешь.
— Смелость — хорошее качество, юная дева, но не перегибай палку!
— Откуда это, из сказки?
— Не помню. Может быть.
— Ладно тебе, не выкручивайся. — Туве встала, вынула из шкафчика еще одну бутылку и откупорила ее.
— С чего ты взяла, что я выкручиваюсь?
— Ты не хочешь говорить, о чем сейчас думаешь.
— Я думал о том, что разыскиваю двоих по обвинению в убийстве.
Туве наполнила бокалы и заметила:
— Разве не тем же самым ты занимаешься каждый день?
Гунарстранна молча ткнул пальцем в проигрыватель. Элла Фицджеральд пела первые строки Autumn in New York.
Некоторое время они слушали молча.
— Ты меня перебила, — сказал он после паузы.
— Ну да, точнее… мы с Эллой.
— Двое подозреваются в убийстве охранника, Арнфинна Хаги, и в поджоге, отягощенном убийством.
— Что они за люди?
— Двадцатидевятилетняя модель, которая рекламирует нижнее белье, и рецидивист, который пять восьмых своей жизни просидел за решеткой, а официально живет на пенсию по инвалидности.
— Почему ты думаешь о них даже сейчас?
