— Все произведения искусства… — начал Нарвесен и плотно сжал губы, когда Фрёлик поднял картину к свету.
— Продолжай!
— Все произведения искусства на каком-то этапе стоят очень дешево. Чем известнее произведение, тем выше цена. Извини, мне страшно на тебя смотреть. Зачем ты так ее вертишь? Поставь, пожалуйста!
— Объясни, что ты имеешь в виду.
Нарвесен несколько раз глубоко вдохнул, не сводя взгляда с Фрёлика.
— Для меня как для коллекционера искусство и произведения искусства — не просто две стороны одной медали. Они часть моей жизни, они неотделимы от меня. Я связан с произведениями искусства не только интеллектуально, но и духовно. Нельзя забывать, что искусство говорит на языке символов. С помощью искусства мы наделяем смыслом окружающий нас мир. Искусство делает нас людьми…
— И так далее, и тому подобное, — перебил его Фрёлик. — Объясни, почему именно эта картина? Беллини, «Мадонна с младенцем»…
Черты лица Нарвесена как будто заострились, а может, Фрёлик стал лучше видеть его. Лоб у маклера покрылся испариной. Он откашлялся.
— Тысяча четыреста двадцатый год — важная веха в истории искусства. В этом году итальянский ученый изложил математические основы учения о перспективе. Представители дома Беллини стали одними из первых великих. Джованни Беллини вписывал алтарные образы в архитектуру храмов таким образом, что создавалась полная иллюзия продолжения храмового пространства. Хотя влияние на него оказала византийская и нидерландская живопись, он преломил ее по-своему и изображал окружающий мир совершенно новыми для того времени выразительными средствами. Его творчеством открывается период, который принято называть «золотым веком венецианской живописи». Беллини заложил основы современной эстетики. Вот почему его шедевр — жемчужина моей коллекции. Хотя ее размеры невелики, в ней сконцентрированы все самые главные составляющие человеческой жизни: природа, божественное начало, Сын Человеческий и Мадонна. Я никогда не устаю любоваться этой картиной. Это моя «Мона Лиза», Фрёлик.
— Она не твоя.
— Она принадлежит мне.
Фрёлик поднял картину еще выше.
— Принадлежала.
Нарвесен встревожился.
— Как картина к тебе попала?
— Не спрашивай, все равно не скажу.
— Кто продал тебе ее?
— Не спрашивай, все равно не узнаешь.
— Зачем тебе шедевр, который ты никогда не сможешь показать другим? Чтобы держать его в подвале и тайком дрочить на него? Дожидаешься, пока твоя любовница уедет, тайком прокрадываешься в свое святилище и…
— Как ты не понимаешь? Неужели ты не знаешь, что такое страсть?
— Знаю, — сказал Фрёлик, и в голове у него снова всплыло: «Длинные трубчатые кости. Запах дыма. Боль…» Он поднес к губам бутылку «Камю» и отпил прямо из горлышка. Потом подошел к Нарвесену, достал из кармана складной нож и перерезал шнуры, стягивавшие его запястья. Растирая руки, Нарвесен умоляюще спросил:
— Скажи, чего ты хочешь? Денег у меня хватает.
— Не сомневаюсь.
— Назови цену!
— Вполне понимаю твои слова насчет страсти, — сказал Фрёлик, хватая Нарвесена за волосы и запрокидывая ему голову. Нарвесен со стоном рухнул на колени. — Но я не могу смириться с тем, что ты пытался сжечь меня заживо. — Фрёлик выпустил свою жертву. Нарвесен пошатнулся и упал ничком.
Фрёлик взял бутылку, облил картину коньяком и бросил ее в камин. Картина сразу же занялась. Ее охватили языки пламени. Когда до Нарвесена дошло, что происходит, он с жутким криком бросился к камину. Франк Фрёлик подставил ему ногу, и Нарвесен грохнулся на пол, но тут же пополз к камину на четвереньках, протягивая руки к огню. Фрёлик со всей силой пнул его. Картина горела, весело шипя. Краска пошла пузырями, лица исчезали в пламени. Затрещала деревянная рама. Неистовые оранжевые языки огня добрались до женщины, до ее лица. Нарвесен завыл. Теперь вся картина была охвачена пламенем. Только по резьбе и можно было отличить раму от простого полена. Пес, который до тех пор смирно лежал под столом, снова залаял, потом выскочил из своего укрытия и укусил Нарвесена за ногу. Фрёлик ухмыльнулся. Он больше не мешал Нарвесену, который голыми руками выхватил из огня то, что осталось от картины, и все пытался погасить огонь, дуя на него, как ребенок, который задувает свечи на именинном торте. Фрёлик и собака наблюдали за ним.
— Теперь мы квиты, — сказал Франк Фрёлик. — Радуйся, что я тебя не спалил.
Гунарстранна вышел от Туве почти в час ночи. За то время, пока они ужинали, прошел снег. Тротуар покрывал пушистый белый ковер толщиной в несколько сантиметров. Гунарстранна с трудом добрался до стоянки такси на Саннакервейен. На дорогах царил полный хаос. Машины заносило. Работал снегоочиститель с включенным оранжевым проблесковым маячком. Перед тем как ехать к Туве, Гунарстранна перевел мобильник в беззвучный режим. Сейчас он завибрировал в его нагрудном кармане.
Ему звонил Люстад из криминальной полиции. Люстаду сообщили о трупе. Покойного звали Видар Балло. По предварительной версии, он умер от передозировки наркотиков у себя дома, в Холмлине.
Гунарстранна лишился дара речи. Да и что он мог сказать, стоя на тротуаре на Саннакервейен холодной ночью? Люстад продолжал:
— Смотрителю пришлось взломать дверь его квартиры, потому что соседи стали жаловаться на запах. Теперь понятно, почему он несколько дней не открывал дверь.
Гунарстранна проводил взглядом проехавшее мимо свободное такси марки «Мерседес».
— Что-то ты тихий, — заметил Люстад. — Я тебя разбудил?
— Нет, нет. Я возвращаюсь домой. Время смерти уже известно?
— Судмедэксперты сообщат о своих выводах через несколько дней. Да и я все узнал совершенно случайно. Позвонил его матери в Квенанген, а ей только вчера сказал священник. Эксперты почти не сомневаются, что он умер от передоза.
— Наверное, я последний, кто видел его в живых, — мрачно сказал Гунарстранна.
— Кому поручат дело? Тебе?
— Вообще-то решения принимаю не я.
— Значит, нам теперь придется пересмотреть некоторые версии. Я имею в виду — и нам, и вам.
— Совершенно верно.
Подъехало еще одно такси.
— Может, нам встретиться и все обсудить?
Гунарстранна махнул рукой, подзывая такси. Машина остановилась. Водитель перегнулся через спинку пассажирского сиденья и открыл заднюю дверь.
— Например, завтра, — предложил Люстад.
— Где ты сейчас? — спросил Гунарстранна, садясь в машину.
— На работе.
— Я приеду через десять минут, — сказал Гунарстранна, нажал отбой и кивнул таксисту: — Штаб-квартира криминальной полиции в Брюне.
На следующее утро Франк Фрёлик проснулся поздно. Он встал только в одиннадцать, на завтрак съел мюсли и собрался ехать в «Гранд-отель».
За ночь выпало много снега. Машины, стоящие на Хавревейен, укутало толстым одеялом. На крышах и на капотах намело целые сугробы, отчего машины стали похожи на сливочные торты. Несколько автовладельцев с трудом выбирались из сугробов, оставляя глубокие ямы в ряду машин.
У станции метро трактор, дребезжа цепями, расчищал снег. Фрёлик сел на первый же поезд, вышел на станции «Стортинг» и побрел по улице Карла-Юхана. Из-за того что тротуары здесь были с подогревом, снег на обочинах мостовой превратился в жидкую коричневую кашу.
Когда он толкнул тяжелые двери кафе «Гранд-отеля», она уже ждала его за столиком у окна. На ней были сапоги на высоком каблуке, узкие джинсы и шерстяной свитер. Ее дреды совершенно не вязались с типично норвежской зимней одеждой. И шапка на голове казалась слишком тяжелой для нее.
Фрёлик с трудом узнал свою знакомую из стриптиз-клуба — может быть, потому, что она сегодня была одета? Он подошел к столику. Она подняла на него глаза и сказала:
— А я все время тебя ждала.
— Где?
— Сам знаешь где.
Он сел. Посмотрел на нее в упор. В ее глазах был вызов, но его это не трогало. Она напоминала одну из многих равнодушных знаменитостей, которых показывают по телевизору. «Грубо накрашенное лицо. Заученные взгляды, отрепетированные перед зеркалом. Дежурная улыбка, привычная мимика губ и подбородка… Хорошо, что сегодня она хотя бы без маски». Волшебство той ночи, когда он смотрел ее выступление, давно выветрилось.
Она одарила его ослепительной улыбкой:
— Я заказала пирожное «наполеон» и кока-колу.
Фрёлик бросил на нее удивленный взгляд и понял, что она не шутит. К ним подошла официантка, и он попросил принести кофе.
— Что у тебя с лицом? — спросила она, отворачиваясь.
— Да так… мелкие неприятности из-за ключа, о котором я тебе говорил.
