— Ты чего, Ленка?
Она ткнула ему под нос доллары:
— Откуда у тебя это?
Он мутным взглядом осмотрел деньги, перевел взгляд на жену:
— Где ты их нашла?
— В твоем столе. Ты берешь взятки? Отвечай, я тебя спрашиваю!
Он сел на постели и долго тер лицо руками:
— При чем тут взятки? Это прибыль от наших акций.
— Каких акций?
— Цементного завода. Я же тебе говорил, что во время приватизации поменял ваучеры на пять процентов акций. Это наша прибыль…
— Где ты взял столько ваучеров?
— Мака дала.
— А у нее откуда так много?
— Скупила у наших алкашей и поделилась.
— И за это ты позволил ей заграбастать весь цементный завод?
— Почему весь? Половина акций у Коленева. Они с Макой победили на аукционе. Все было по закону.
— При чем тут Олег Николаевич? Он же в Англии!
— Коленев оставил доверенность Маке как своему компаньону.
— И Олег Николаевич в курсе, что его компаньонка скупала ваучеры по дешевке у несчастных пьяниц?
— Этого я не знаю.
— Позвони ему и узнай.
— Не могу.
— Почему?
— Она мне не простит.
— Ты ее так боишься?
— Ленка, я же за тебя боюсь.
— За меня?
— Да, за тебя. Мака страшная женщина. Сама называет себя ведьмой.
— Вот и живи со своей ведьмой.
Лена запустила в него пачку долларов и, открыв шкаф, начала выбрасывать на пол свои вещи.
Трофим поднялся, подошел к жене, растеряно наблюдая за происходящим:
— Что ты делаешь?
— Собираю шмотки и ухожу.
Он упал на колени, схватил подол ее платья и стал его исступленно целовать. Она отвернулась. Трофим обнял ее ноги и теперь покрывал поцелуями их:
— Прости меня, я скотина и трус.
Лена вырвалась, подняла вещи и выбежала из комнаты.
* * *
Мака сидела на корточках, гладила своими тонкими пальцами шрамы на груди Олега и смотрела на него немигающим взглядом.
Огромные напольные часы пробили полдень, а они еще не выходили из спальни.
— Чего ты на меня так смотришь? Давно не видела?
— У тебя на груди шерсть седеть начинает? Стареешь, солдатик.
— Не всем же, как тебе, только молодеть, — улыбнулся Голенев.
— Жениться на мне не надумал? И я скоро состарюсь. Мы с тобой уже сколько лет трахаемся?
— Не считал.
— А ты посчитай. Надоело, как девке по вызову, к тебе мотаться. Раньше ты отказывался, ссылаясь на своих малых сынков. Теперь они выросли, что нам мешает?
— Зачем тебе замуж?
— Не понимаю, чего ты боишься? Бабки у нас и так общие. Правда, пока на троих.
— Почему — пока?
Она усмехнулась:
— Бабки такая вещь, которая плохо на троих делится.
— На что ты намекаешь?
— Скоро твой Нелидов потребует долю и начнет разводить розы. Не думал, сколько ему лет? Ему за шестой десяток перевалило.
— Да, порядочно. — Согласился Голенев: — Но держится Алексей молодцом.
— Долго не продержаться. Так что скоро останемся мы с тобой вдвоем, солдатик. Поэтому решайся.
— Давай подождем еще немного, — уклонился он от ответа.
— Радуйся, что я тебя еще люблю, а перестану, берегись.
— Хватит пугать, лучше иди ко мне, — он поднял ее и привлек к себе. Почувствовав его внутри, она закрыла глаза и застыла. Он сжал ее маленькую грудь, положил на спину, прильнул к губам. Она укусила его, вывернулась и снова оказалась над ним. Они сплетались, превращаясь в одно целое, торопили и одновременно продлевали миг, словно вели неистовую борьбу между собой. Акт близости у них превращался в поединок страстных соперников.
— Ты мой желанный кобель, — шептала Мака, трогая кончиком языка его ухо и больно царапая ноготками его спину: — Люби меня. Я ведьма. Я тебе никогда не надоем.
— Замолчи, сучка. — Он зарычал, дернулся и затих.
— Приплыл, мой солдатик. Получил свою девочку?
Он промолчал. Она освободилась от него, встала, взяла со столика сигареты, закурила и снова уселась на постель:
— Недели три будешь жить монахом. Выдержишь?
— Почему так долго? — Спросил Олег, стирая ладонью кровь с прокушенной губы.
— Помимо бизнеса надо с хатой в Москве разобраться. Присмотрела две квартирки на одном этаже. Хочу стены выломать и соединить две хаты вместе. Получится семь комнат.
— Куда столько?
Мака выпустила ему в лицо струйку дыма:
— Много — не мало. Приедешь, у тебя и личная спальня, и свой кабинет.
— Я собираюсь жить в своем доме на Вороньем холме.
— Когда приедешь в гости. Ты же знаешь, в Москве я теперь чаще, чем в Глухове. В нашем захолустье все, что можно, мы уже прихватили.
— Что значит — прихватили?
— Не придирайся к словам. — Она встала, взяла бутылку коньяка, налила себе и ему: — В Глухове и немец справится. Основные дела мои теперь в стольной. Надеюсь, будешь навещать свою девочку?
Олег пронаблюдал, как она мелкими глотками прикончила коньяк, залпом выпил свой и поморщился:
— Одной спальни нам для этого хватит.
— Дурачок. Я становлюсь бизнес-дамой. Иногда за день так натрахаешься с делами, что не до члена А тебе подавай по первому требованию. В отдельной и милому спокойно и мне хорошо.
— Черт с тобой. Делай, что хочешь.
— Я и делаю.
— Пойдем купаться.
— Пошли. Видишь, какая я послушная. — Она затушила сигарету, потянулась и, опустившись на колени, начала его целовать. Голенев прикрыл глаза и вновь ощутил желание. Приподнял ее и снова бросил на постель.
— Завелся?
— Сама завела, — рявкнул он, сжимая ее железной хваткой.
Через полчаса они все еще продолжали валяться. Мака зевнула и положила голову ему на грудь:
— Ты, наконец, доволен?
— Наверно.
— Кто-то собирался в море? Или мне показалось?
— Ты меня до смерти умотала. Сил нет двинуться.
Она встала и потянула его за руку:
— Нечего притворяться.
— Я не притворяюсь. — Он набросил на себя халат и остановился на пороге:
— Пошли?
— Иди первым, я нам полотенца возьму. — Она дождалась, пока он вышел и позвонила Светлане Таториной. — Привет, Светка. Я перевела на твой счет пять штук фунтов. Уеду, следи за каждым его шагом.
— Спасибо, не волнуйся. — Ответила лаборантка профессора Слоуна. Мака положила трубку и, прихватив из ванной два полотенца, вышла в сад. Когда она спустилась с крыльца, он уже плавал. Олег помахал ей рукой и поплыл к берегу. Она бросила полотенца на шезлонг, пачку сигарет на маленький столик и не спеша погрузилась в воду. На ее лице не дрогнул ни один мускул, хотя море еще не так сильно прогрелось, и чтобы окунуться, требовалось некоторое мужество. Она нырнула к нему, и они вместе проплыли метров триста вдоль берега, вернулись и выбрались на пляж. Мака замерзла. Олег взял полотенце и растер ей спину.
— Согрелась?
— Принеси коньяк. Я бы немного выпила.
Он принес бутылку и два бокала, уселся на шезлонг, посадил Маку себе на колени. Она потерлась щекой о его подбородок и потянулась к бутылке:
— Составишь мне компанию?
— Ты слишком много пьешь…
— Не больше тебя. Смотри, сам не спейся в этой английской дыре.
— Постараюсь.
— Сваришь мне кофе?
— Есть проблема.
— Какая?
— Тебе придется встать с моих колен.
— Не сейчас, попозже.
— Как скажешь.
— Купи яхту, — попросила она.
— Зачем? Мы скоро отсюда уедем. Получат ребята дипломы, и вперед. Тут хорошо, а дома лучше.
Она оглядела стриженый газон, что тянулся от особняка до самого пляжа, увитые плющом стены, каменное крыльцо с двумя массивными колоннами:
— Дом не продавай. Еще может пригодиться.
Олег удивился:
— Для чего? Я жду не дождусь дня отъезда. Слава Богу, уже скоро.
— Кто знает, еще бежать из России придется?
— С какой стати?
— Мало ли что… — Ответила она уклончиво.
— Не понял?
— Опять красные вернутся. Помнишь ГКЧП? У меня уже не та грудь, чтобы останавливать ею танки.
— Глупости.
— Насчет моей груди?
— Нет, насчет России. С грудью у тебя все в порядке.
— А с Россией нет?
— Я серьезно.
— Я тоже.
— Россия сегодня так повязана с Западом, что назад дороги нету. Да и кто хочет этого? Только пенсионеры.
Мака усмехнулась:
— Наши тупоголовые старцы мечтают проснуться в Советском Союзе. Ну ничего, скоро они повымрут и дышать станет легче.
— Откуда в тебе столько злости? Не тупоголовые, а несчастные. Проработали всю жизнь за гроши, а на старости лет их еще и ограбили.
— Сами виноваты. Как говорится, за что боролись… Ну, это я только тебе говорю. В Москве я другая, добрая и отзывчивая. Но все равно, твои старички зашоренные болваны.
— Не надо так о пожилых людях.
Мака сбросила с себя его руки, поднялась, уселась в свободный шезлонг и закурила:
