— Операция началась недавно — я как раз на смену заступила. Подробностей не знаю. Бывает, что сразу после аварии операцию человеку делать опасно — сердце может не выдержать. Точнее ничего сказать не могу — я всего лишь медсестра. Но вы можете здесь подождать. Хирург, Андрей Карлович — все расскажет.
— Это он оперирует?
— Да. Но операция может быть долгой.
— Ничего. Я дождусь.
Маркел на ватных ногах отошел на пару метров, сел на обитую красным дерматином банкетку и почувствовал, как уже во второй раз за эти сутки к глазам подступают слезы. Он закрыл ладонями лицо и сильно надавил пальцами на глаза, в попытке затолкать предательскую влагу внутрь, не позволить себе проявить слабость. Несмотря на этот маневр, медсестра обо всем догадалась. Звякнуло стекло, послышались легкие шаги, и Маркел почувствовал, как девушка присела рядом. Он неохотно оторвал руки от красного от слез лица и недоверчиво посмотрел на соседку.
— Вот, выпейте, — она протянула ему стакан и три желтые таблетки на маленькой ладони. — Это валериана. Абсолютно безвредно, но поможет вам успокоиться. Я всегда у себя в ящике держу баночку — и для посетителей, и для — себя, тут бывает, такого насмотришься! Вас как зовут?
Маркел выпил предложенное лекарство и под успокаивающий аккомпанемент девичьей болтовни как-то расслабился, слезы прошли. Только теперь он рассмотрел лицо медсестры — милая, но ничего особенного. Кроме глаз, которые сквозь тонкий лед очков смотрели с нескрываемой теплотой и участием. Зачем-то протянул ей руку и сказал:
— Маркел.
— А я Маша. — И девушка крепко пожала его ладонь.
— Извините, Маша, что я так… расклеился, что ли… Понимаете, я вообще не плачу никогда. Меня так воспитали, и точка. И когда батю хоронил — не плакал, и когда мама отошла. Тоже. Но тут — такое… Яна была… есть — для меня всем: и семьей, и домом, а больше и нет никого. — Маркел закусил губу, чтобы скрыть дрожь. — Это я во всем виноват, мы с ней накануне поссорились. А через час я узнал, что какой-то гад сбил ее на «зебре». И вот, он беспомощно развел руками, — она здесь.
Маша смотрела на этого большого мужчину и внезапно поймала себя на мысли, что хочет обнять его, как младшего брата, погладить по голове и успокоить. Но как? Вместо этого она легонько похлопала парня по плечу:
— Не нужно винить себя. У всех случаются ссоры, а болезни служат естественным поводом к примирению. Вот увидите — все наладится. Тем более, вашей Яне повезло — у Андрея Карловича золотые руки. Он очень хороший доктор, один из лучших в нашем регионе.
— Вы думаете, она выкарабкается?
— А почему бы и нет? Вон, на прошлой неделе самоубийцу привезли. Напился для храбрости и сиганул с седьмого этажа, из-за несчастной любви. Жена бросила. Так он, представляете, пролетел сквозь каштан и упал в жасминовый куст — тут кровища, шум, гам, «Скорая», сразу сюда, в реанимацию и на операционный стол. Смотрят, а у него несколько царапин от веток и нога сломана. Ничего — скачет теперь по травматологии на костылях, сестричкам глазки строит. А главное — жена-то вернулась, сидят тут вечерами, как голубки, воркуют. Так что не унывайте, Маркел, будет и на вашей улице праздник.
Маша сама не знала, зачем несет всю эту чушь про Валерика-неваляшку, как окрестили его языкастые сестрички из травматологии. Но как медик от бога — чувствовала, что Маркелу сейчас нельзя позволять копаться в себе, в своих боли и страхе. И действительно, на губах парня появилось подобие улыбки. Он достал телефон и, отыскав фотографию девушки, протянул медсестре.
— Вот она какая, моя Яна. Была.
С экрана смотрела девушка со счастливой улыбкой.
— Красивая, — одобрительно покачала головой Маша.
— Если с ней случится что-нибудь… непоправимое, я не знаю, как смогу жить дальше. И смогу ли. Это несправедливо, нечестно…
Маркел спрятал мобильник и сглотнул подступивший к горлу ком. Потом попытался улыбнуться и спросил, чтобы сменить тему:
— А вы, наверное, еще учитесь? Выглядите такой молоденькой, как школьница, а говорите как хороший врач. — Маша замахала руками, застеснялась:
— Да что вы… Вот Андрей Карлович — тот да. Врач. А мне еще учиться и учиться. Вот готовлюсь экзамены в мединститут сдавать.
— Сдадите, обязательно — таких, как вы, надо побольше в медицину. Хотя, конечно — выучитесь, пойдете работать, и что? Зарплата-то копеечная у врачей. У меня соседка всю жизнь в поликлинике проработала, и муж врач-анестезиолог. Живут — от зарплаты до зарплаты. Стыдно за страну, где так людей не ценят.
— А вы чем занимаетесь? — спросила в ответ Маша.
— Я? — Маркел замялся и почесал отросшую за ночь щетину. — Ну, скажем так, мелким бизнесом. На жизнь хватает. Жениться вот собирался. На Яне.
— Понятно.
Воцарилось неловкое молчание. Никто не знал, как еще продолжить разговор. Маша внезапно подумала — как, наверное, хорошо, когда тебя любит такой сильный, надежный и уверенный в себе мужчина. Именно мужчина, не мальчик, стреляющий у тебя мелочь на курево и клянчащий конспекты на семинары. А когда тебя нет дома — предлагающий «дружеский секс» твоей соседке по комнате. У Маши был именно такой. Полгода назад. Потом на нее внезапно обратил внимание ассистент профессора. Приглашал на показательные операции своего патрона, в кафе-мороженое и в пиццерию, после чего они даже целовались. А потом ее вызвала куратор группы и по-матерински отчитала, что, мол, нельзя быть такой доверчивой курицей. Что ее ассистент — давно и безнадежно женат, есть и дети, причем от разных женщин. И спросила так ехидно — хочет ли она, Мария Трегубова, пополнить этот гарем? На что Маша выдавила «нет» и с пылающим лицом убежала в общежитие до конца дня. Правда, и куратор не поставила ей пропуск. А ведь этот ее женатый «последняя любовь» — лет на десять старше Маркела, и такой мальчик, с внезапным отвращением подумала Маша.
А предмет ее восхищения мысленно был за дверьми с табличкой «Не входить. Идет операция». И в который раз корил себя за все промахи и трагедии своей жизни. Перед глазами встали похороны отца-дальнобойщика. Маркелу было лет шесть тогда — помнил, что все просил батю взять его с собой, а тот говорил — вот потеплеет, ты вырастешь, и поедем вместе. Мальчик каждый день честно ел кашу и тянул маму к деревянному наличнику с пометками — проверить, насколько вырос за последние сутки. Но в замерзшие окна бросались бешеные псы вьюги, а карандашные отметки наслаивались друг на друга и никак не хотели ползти вверх. Потом, в клубах пара и снега, в их дом занесли гроб с бумажными цветами, среди которых желтело покрытое синими пятнами лицо отца. Мальчик кричал тогда на этих незнакомых людей — идите прочь и гроб забирайте, мой батя живой! И пытался бить их кулаками, и плакал. Но мать посмотрела на него суровым, безжизненным взглядом и отрезала:
— Не реви. Ты теперь один мужик в доме, а мужики не плачут. Никогда. — Потом, через десять лет, когда он уже был признанным вожаком хоть и маленькой, но банды и начал наконец-то приносить деньги в семью, мать заболела. Снова была зима, и парень разрывался между больницей, школой, «качалкой» и сходками, на которых решали, кого и когда будут «бомбить». Маркел до сих пор не мог забыть, как бегал в летних кроссовках по снегу по маршруту «дом-больница-школа-подвал», спал по два часа — лишь бы принести врачам деньги на бесконечные капельницы и уколы. И обреченный взгляд матери, когда он в очередной раз говорил: «Ну все, пока, увидимся» в ответ на ее слабую просьбу посидеть рядом. Его не было рядом и когда она умерла. Они в ту ночь подрались с бандой из соседнего района за то, кто будет «крышевать» гастроном на нейтральной территории. Сошлись стенка на стенку, как дерутся только в юности — жестоко и бестолково. В ход шли обрезки труб, ножи, кастеты и цепи. Маркел с пацанами тогда одержал победу, хотя и ценой немалой крови. Двоих увезли по «Скорой» с ножевыми, ему цепью рассекли бровь, еще немного — и остался бы без глаза. Другу, Алехе, сломали руку. Пока он его в травмпункт отвел, пока зашили бровь, пока наложили шину — наступило утро. Приплелся домой и уснул как убитый. Проснулся от стука соседки — сказала, из больницы звонили, и отвела взгляд. Он все понял без слов. И не плакал. До вчерашнего вечера — никогда. Яна была единственной, кто увидел в нем человека и любил человека. Единственной, кто заставлял его оставаться человеком, среди всей этой крови и грязи, в которых ему приходилось возиться изо дня в день. Маркел закрыл глаза и попытался вызвать картинки беззаботного счастья — их с Яной. Вот они загорают на пляже. Вот — катаются на банане, прыгают на батуте. Вот — она в огромной шляпе позирует для портретиста на набережной, солнце слепит глаза, позади летают чайки и проплывает белый красавец-теплоход. Вот Яна лежит на асфальте, а вокруг ее блестящих волос растекается черный кровавый нимб.
