Нет, ты посмотри на нее, – заорала гнусная рожа. – Она еще бардак тут устроила, свинья! Да ты у меня сейчас языком все слижешь!
– Оставь ее, – послышался другой голос, наверное, до сих пор невидимого мне Витька. – Шефу позвони, скажи, что она готова к разговору.
– А может, мы ее еще чуть-чуть подготовим? – плотоядно ухмыльнулась рожа. – Немного совсем. Чуть-чуть. Девочка то ладная, вон какие люди ее трахали. С нее не убудет, а нам расслабление. Да и девочка удовольствие получит. Вон глазищи-то какие зеленые, как у ведьмы. Ведьмы в таких делах толк знали. Они все умели, и спереди и сзади…
Я села, вжавшись в угол, и подтянула колени к подбородку. Сказать, что я была напугана, значит не сказать ничего. Я была в ужасе, как кролик, который видит перед собой приближающуюся змею. Я была совсем одна, в чужом доме, в неизвестном месте и ждать помощи мне было неоткуда. Мужчина уже шел на меня, похотливо ухмыляясь и поглаживая свою мошонку, а я смотрела на него, не в силах пошевелиться.
Давно, лет в двенадцать, в начало марсо-сникерсовой эпохи я купила у старушек, торгующих на небольшом стихийном рынке шоколадный батончик. Не помню, откуда у меня были на него деньги. Наверное, отец прислал алименты, но, скорее всего, я продала какой-нибудь браслетик. Купив шоколадку, я честно принесла ее домой, чтобы поделить на три части: себе, матери и бабушке, которая уже почти не вставала. На улице стоял дикий холод. Я очень замерзла в своем куцем пальтишке и всю дорогу боролась с соблазном съесть шоколадку целиком. Останавливала лишь мысль о больной бабушке, которая уже бог знает сколько времени не ела шоколада, да еще какие-то дурацкие представления о честности и порядочности. Ну, никак не могла я сожрать конфету в одно рыло. Маму же такие соображения никогда не волновали. Даже в той вечной нищете, с которой мы вели непримиримую борьбу, она умудрялась оставлять себе самые лакомые куски.
Дома, развернув шоколад, я стала резать ее ножом. На двадцатиградусном морозе батончик превратился в камень. Я отрубила первый кусок, и, пыхтя, стала отрубать второй. И тут случилось страшное. Не знаю каким образом, но моя рука попала под нож. Острие, соскользнуло с матовой глади батончика и впилось в мою руку. Я даже не поняла, что произошло, в первый момент не почувствовав боли. Подняв руку, я с ужасом увидела, как добрый кусок большого пальца висит на клочке кожи. Кровь брызнула в потолок.
Я завизжала так, что затряслись окна. Мать, читавшая за столом книгу, повернулась на мой вопль и даже не пошевелилась. Она молча смотрела, как я ору, тыча в нее окровавленной рукой. Я слышала, как перепуганная бабушка кричит в своей спальне: «Алиса! Алиса!» и ничего не могла ответить.
Я орала несколько секунд, показавшихся мне вечностью, а потом догадалась отвернуть кран и сунуть руку по холодную воду. Мать за все это время даже не пошевелилась. Я добежала до комнаты бабушки, которая с трясущимся губами, помогла мне забинтовать палец. Пока продолжалась операция, я залила кровью всю ее постель. Бабушка гладила меня по голове, когда я ныла, прижавшись к ее тощему животу, и плакала вместе со мной. Думаю, что она испугалась еще больше меня. Когда я отошла от шока и вышла на кухню, то увидела, как мать поедает разрубленную и орошенную моей кровью шоколадку.
– Я так испугалась, – оправдывалась она. – А мне это вредно, с моими то нервами… Мне срочно было нужно восстановить гемоглобин!
Я тогда махнула рукой. На сочувствии матери я уже давно поставила крест. Но с тех самых пор на всю жизнь у меня остался страх перед ножами, открывалками и штопорами. Даже в студенческие годы все банки и бутылки за меня открывали то Женька, то оказавшийся под рукой человек. Выйдя замуж, я от этой фобии не избавилась. Опасения не внушала разве что шпага. Не знаю почему, но шпага, которую я держала на уроках фехтования в театральном училище, казалась мне самым совершенным оружием. Старенький преподаватель учил нас правильно держать оружие и вставать в стойку. Фехтовать по-настоящему мы не пытались. Если шпаги у нас в наличии еще были, то защитных жилетов и шлемов не было и в помине.
После того злополучного инцидента, палец, вопреки ожиданиям, зажил, а отрубленный кусок прирос так, что даже шрама не осталось. Но я на всю жизнь запомнила эти страшные несколько секунд ступора, когда ты совершенно не понимаешь, что с тобой происходит и не в силах даже пошевелиться.
Я не шевелилась и сейчас, от страха, сковавшего меня с головы до ног. Шаги этого ухмыляющегося монстра были нарочито неторопливыми, как в голливудском блокбастере, снятого безумными братьями. Там время, время, мой злейший враг, тоже замедлялось и останавливалось так, что ты видел, как разрывается воздух, рассекаемый пулей, как застывают капли дождя в воздухе, как зависают в прыжках люди… Все это были шутки Времени, недруга Мартовского Зайца и безумного Шляпы, решившего поиграть еще и с Алисой в свои сумасшедшие игры… Время, которое так не любило, когда его убивают…
– Оставь ее, – приказал Витек и поднялся с кресла с высокой спинкой. – Шеф не велел ее трогать. Пока не велел…
Рожа скривилась и неохотно развернулась. Я перевела дух.
– Иди шефу позвони, – приказал Витек. Рожа с той же неохотой вышла в незамеченную мной прежде дверь.
– Можно мне в туалет? – спросила я. Витек подумал и кивнул.
– Пошли. Только без глупостей.
В доме туалета не было. Дощатая покосившаяся будка стояла на улице. Пристававший ко мне громила стоял на посыпанной песком дорожке и бубнил в прижатый к щеке телефон. Судя по тому, что отвечал его собеседник, мордовороту это очень не нравилось.
В туалете я просидела недолго. Он был загажен настолько, что я предпочла общество несостоявшегося насильника стойкой вони. Да и Витек, устав меня ждать, дважды стукнул в стенку так, что я едва не провалилась в заполненную нечистотами яму. Выйдя из туалета, я тщательно вымыла руки в ржавой бочке, заполненной водой, в которой резвились какие-то личинки, светящиеся в солнечном свете как окурки, летящие с балконов в кромешной тьме.
Прибытие неведомого шефа меня слегка приободрило. Правда, ждать его пришлось довольно долго. Витек и мой несостоявшийся любовник смотрели по дрянному китайскому телевизору футбол, я куковала в своем углу прямо на полу и ждала. Мужики пили пиво, жрали вяленую рыбу и даже не думали, что меня было бы неплохо покормить. Я же не осмеливалась попросить, хотя в желудке подсасывало. Но страх был сильнее голода. Завязывать контакты со своими надзирателями я не хотела, опасаясь, что дружеская беседа быстро перерастет в вольные упражнения на бревне, а уж кому в этой ситуации отводилась роль бревна, было с самого начала ясно. Так что я предпочитала не лезть на рожон и держать обоих гимнастов на расстоянии.
Солнце уже садилось, когда телефон Витька затрясся и запрыгал на столе. Он посмотрел на дисплей, соскочил с места и вышел за дверь, оставив меня наедине с мужчиной, которого я окрестила Гнусной Рожей. Рожа мне подмигнул и мерзко хихикнул.
– Все, красавица, допрыгалась. Шеф приехал. Зря ты со мной не пожелала дружить. Шеф у нас на расправу скорый. А так будешь выбирать – сразу помрешь или предпочтешь немного помучиться.
– Лучше, конечно, помучиться, – в тон ему ответила я. Страх куда-то испарился, а вместе с яростью, граничащей с глупостью, ко мне вернулась и способность соображать. Я вдруг вспомнила, где я видела Гнусную Рожу. Именно он высиживал в черном джипе, когда нотариус читал нам завещание. Так что я примерно представляла, кого сейчас увижу перед собой. И когда дверь широко распахнулась, я поздравила себя с тем, что не ошиблась.
Он стоял передо мной, с почти седой головой и ласковыми и грустными глазами аспида. Его улыбка была приветливой, а голос негромким и вкрадчивым. Я привечала его в своем доме и ходила в гости к нему. Он дарил мне букеты на спектаклях и восторженно восхвалял мое дарование. А в рабочее время он сидел на скромном посту заместителя мэра города, руководил вместо мэра, который предпочитал клеить молоденьких мальчиков и выступать в роли ярмарочного шута.
– Ну, здравствуй, Алисочка, – почти нежно сказал он.
– Ну, здравствуй, Петруша, – ядовито ухмыльнулась я.
– Присядем? – спросил Петр Глова и сделал широкий жест рукой, мол, ни в чем себе не отказывай.
– Охотно, – кивнула я и села, не дожидаясь, когда передо мной отодвинут стул. Впрочем, поскольку ни Витек, Ни Гнусная Рожа, ни вошедший вместе с Гловой шофер (а, может и охранник) не пошевелились, вряд ли им были знакомы правила хорошего тона. Глова молчал и загадочно улыбался. Я тоже не произнесла ни слова. Пауза затягивалась. Я невольно вспомнила Шалаеву. Вот бы где пригодилась ее подражание Джулии Ламберт.
– Ты, я вижу, не удивлена? – произнес Глова.
– Не особенно.
– Что так?
– Мальчиков твоих узнала. Они ведь долго за мной таскались, – пожала я плечами.
