Но я знал это, как только прозвучал выстрел. С расстояния пяти футов «Вогдон» бил точно. Можно было целить ему в плечо, но…
Сквозь звон в ушах я услышал, как Лиз сказала:
– Он собирался стрелять?
Я только кивнул.
– Надеюсь, ты был вынужден это сделать… Он мертв?
Я снова кивнул, потом подобрал «браунинг» и оттянул затвор. Патрон был в стволе.
– Что нам делать? – спросила Лиз.
Наконец я собрался смелости и взглянул на нее. Она была очень бледна, очень серьезна, но при этом очень решительна.
– Убираться отсюда к черту, – сказал я.
– За полицией?
– Увидим…
Потом я взял Карлоса подмышки и потащил его к ванне. Кровь еще текла, не так сильно, но там ему было самое место. Затем я обшарил его карманы.
Вошла Лиз, уже в пальто.
– Сумки в прихожей. Господи, ты же не возьмешь его деньги.
– Не глупи. Ключ от входной двери. – Я держал в руках шестидюймовое гамбургское скобяное изделие.
– Берт, извини. Я немного…
Я кивнул, но продолжал обыскивать карманы Карлоса в поисках каких-нибудь бумаг.
И в конце концов нашел. Лист был отпечатан на машинке и начинался так:
«Джорджио да Кастельфранко, известный как
Джорджоне;
«Венера с пистолетом»
Затем следовало краткое описание картины и ее размер, немного о том, что она «подогнана под раму неизвестным художником семнадцатого века, с подписью «Giorgione pinxit», и заканчивалось все так:
«По моему мнению, это работа Джорджоне. Несмотря на отсутствие атрибуции, учитывая тот факт, что она в течении нескольких веков пребывала во владении венгерской семьи, стиль, оттенки, поза и экспрессия фигуры хорошо сочетаются с другими работами, общепризнанными как написанные этим автором. Поэтому я оцениваю ее в 3 500 000 долларов».
Подписи под документом не было.
Я передал его Элизабет, а все остальное положил назад.
– Что такое «атрибуция»?
– История жизни картины. «Из коллекции Джекоба Астора, выставлялась в Чикаго, описана в монографии Беренсона», – вот так примерно.
– Это примерно то, что ты написала бы для Манагуа?
Она растерянно кивнула.
– Но этого я не писала. И не Карлос – он бы не смог.
Я поднялся с края ванны, вышел в гостиную, достал упаковку, в которой прибыла сюда картина, и стал паковать ее заново.
На это понадобилось время. Лиз вошла прежде, чем я закончил.
– Что ты делаешь?
– Это мы заберем с собой.
– Берт, мы не можем…
– Она нам понадобится. Мне кажется, я догадываюсь, что все это значит.
Но предстояла чертова работа. У Лиз было два объемных чемодана, у меня – один большой, для контрабанды, и сумка для самолета. И даже повесив одну сумку на плечо, у нас оставалась на двоих одна свободная рука. Весь тротуар был покрыт комками замерзшего снега, ветер хлестал в полотно, заставляя меня шататься, как пьяный матрос.
Мы свернули за угол, потом за второй, но не увидели ни души. Потом впереди показалась хорошо освещенная улица, и мы вышли на Роттердам-штрассе. Наконец-то я понял, где мы находились последние двадцать четыре часа.
Еще через сто ярдов и три остановки, чтобы перевести дыхание, мы нашли маленький старый отель с бронзовой табличкой на стене, утверждавшей, что ему присвоены две звезды какой-то туристической конторой три года назад…
Мы зашли туда, зарегистрировались и отдали наши паспорта. Мне не очень нравилось все это – мы все еще были недалеко от места упокоения Карлоса Макгрегора. И картина вызывала любопытство.
– Наше авто, – попытался объяснить я, – ist caput. – Я ткнул пальцем в направлении, совершенно противоположном тому, откуда мы пришли. – Аккумулятор капут. – Я немного порычал, изображая мотор, не желающий заводиться.
Малый за конторкой нас понял. Он предложил позвонить в гараж, но я отказался, заявив, что этим лучше заняться завтра. Он даже пошутил, что по крайней мере никому не удастся угнать машину с неисправным аккумулятором.
Может быть, все это помогло объяснить, почему мы идем пешком с большим багажом и тащим огромную картину.
Номера были чуть лучше той квартиры, но ненамного.
Огромные кровати со спинками, украшенными медными шарами. Толстые стеганые, типично австрийские перины. Холодная и горячая вода в каждой комнате. Правда нет телефонов, но все же довольно неплохо.
Мы бросили свои сумки и картину, потом Лиз сказала::
– Ну, а теперь в полицию.
– Не уверен…
– Берт, ты не можешь…
– Слушай, я убил человека. Это потребует бесконечных объяснений.
– Тебе придется рассказать, как все было. Ты даже мне еще не рассказал.
– Давай поступим так: сначала скажем обо всем нашей хозяйке, хорошо?
Она холодно взглянула на меня.
– Берт, я не понимаю, что происходит.
– Ладно, просто доверься мне, хоть немного. Она в «Бристоле», верно?
Я пошел вниз, взял телефон и позвонил донне Маргарите.
– Говорит Берт Кемп, – я говорил быстро, не давая ей времени перебить, – у нас небольшая проблема. Мы с мисс Уитли ушли из квартиры. Боюсь, что Карлос пострадал. Но я не хочу говорить по телефону. Мы можем прийти немедленно. Так получилось, что мы не хотим дольше оставаться в Вене.
Последовала длинная пауза, а потом она, колеблясь, сказала:
– Конечно, сеньор Кемп, приходите… но что с Карлосом? Вы говорите, он пострадал?
– Я все расскажу вам при встрече. Какой номер?
Она ответила, и я быстро повесил трубку.
Потом я стал разыскивать Гарри. Я это проделал по старому методу: сперва позвонил в сыскное бюро, потом послу. Безуспешно. Это начало меня беспокоить. Я же не мог прозвонить каждый проклятый отель в этом городе. Затем, просто на удачу, я позвонил в «Бристоль» и попросил мистера Гарри Барроуза.
Меня сразу с ним соединили.
Когда мы добрались до Бристоля, была уже половина седьмого. Портье в вестибюле неодобрительно посмотрел на мое пальто, но позволил пройти наверх.
Перед тем, как я постучал в дверь донны Маргариты, Лиз спросила:
– Берт, ты действительно знаешь, что делаешь?
– Да, возможно, – я постучал. – Только верь мне, ладно?
Она едва кивнула. Я наклонился и поцеловал ее в щеку. Ее улыбка больше походила на судорогу.
Гарри пришел раньше. Он открыл дверь и взглянул на меня сверху вниз.
– Берт, Лиз, привет. Я и не знал, что вы знакомы. А что, собственно, все это значит?
– Ты лжец, Гарри, – сказал я, – но спасибо, что пришел. Я был бы здесь первым, если бы не заминка с такси.
Лиз увернулась от его рукопожатия и поспешно отошла. Я сделал то же самое.
Мы миновали короткий коридор, откуда, вероятно, открывалась дверь в ванную. Затем вошли в большую главную комнату, с дверьми на каждой стене. Она походила на выставочный зал антиквариата в одной из ловушек для туристов рядом с Найтсбридж. Стены были обшиты бледно-желтым шелком, мебель составляли жесткие кресла, софа в зеленую полоску эпохи Регентства, столы на трех ножках, оригинальные виды старой Вены, мраморный камин – черт, понимаете, супруга Эдвина Харпера тут же выписала бы чек.
Донна Маргарита, расположившаяся на софе, выглядела так же роскошно и дорого, как вокруг, только не столь антикварно. Платье из золоченого ламе, или может быть, капот, спадающий от высокого китайского воротника до лодыжек.
– Сеньорита, сеньор – добрый вечер. В чем дело? Но сначала, пожалуйста, выпейте.
Я огляделся, но не увидел никаких бутылок. Тут, виновато улыбаясь, Гарри открыл буфет, обитый тем же шелком, что и стены, и он оказался холодильником, обрамленным бронзой.
– Лиз? Тебе виски?
Она кивнула утвердительно, я поддержал, а затем обернулся к донне Маргарите.
– Извините, меня не было, чтобы представить Гарри.
– Я, конечно, слышала о нем.
– Да уж, конечно.
– Пожалуйста снимите пальто. Теперь скажите, в чем проблема? И что случилось с Карлосом?
Я бросил пальто на прямую спинку стула и сел. Лиз села в кресло. Гарри с напитками на цыпочках пересек комнату.
– Дело обстоит примерно так, – сказал я, – я убил Карлоса.
Рука Гарри даже не дрогнула, когда он передавал мне виски.
Но дрогнула донна Маргарита.
– Что вы наделали? Почему? Как?
– Я просто застрелил его. Я имею в виду, мне пришлось. Он собирался нас убить.
– Marde de Dios! Это… сумасшествие! Вы сказали полиции?
Гарри все еще стоял подле меня, словно услужливый дворецкий, давая мне возможность вблизи рассматривать его вызывающе дорогую куртку. Это меня раздражало.
Я его отодвинул.
– Послушайте, полицию мы можем вызвать позже. Я не буду вас останавливать. Но я хотел попытаться с вами объясниться, понимаете?
Ее темные глаза жестко впились в мое лицо.
– Боюсь, что в отношении картин, которые вы покупали, было совершено какое-то мошенничество. Не знаю насчет Нью-Йорка и Лондона, тогда меня не было, но здесь…
– Вы говорите лишнее, – поспешно сказала она.
– Нет. Мы всегда знали, что Гарри знает гораздо больше, чем должен, – я покачал головой, – так что я ничего не выдаю. Ладно, первая картина, о которой я знаю, и с которой вас обманули, была картина Сезанна в Париже.
