– Не слышу в этой записи ни слова о цементном заводе и просьбах исправить его положение, – заявил следователь.
– А зачем это будет нужно при квалификации компетентными органами поступка следователя? – поджал губы Жиров. – Вы, кажется, не понимаете, Иван Дмитриевич, и оттого я вынужден признать, что отдавал вашему уму лишнюю признательность. Кому нужно будет выяснять: с какой целью? Связано ли с заводом? Имело ли место понуждение к вступлению в эту...
– Половую связь.
– Да! – благодарно качнул головой Жиров. – Связь! Когда кассету прокрутят перед законодателями, никто такими подробностями даже не станет интересоваться! Следователь Генпрокуратуры сношается с дочерью директора завода, которого посадил! Юридические нюансы – прочь! Да здравствует мораль и этика поведения государственных служащих! Вам, кстати, сколько до пенсии осталось?..
До пенсии Ивану Дмитриевичу оставался год. Ровно один год. Жиров зря спрашивает, он знает. Смысл разговора сводится к тому, что о Кряжине эта «бригада» знает уже практически все. Не знали бы, стращали бы женой. И заканчивать карьеру на подиуме Государственной думы в качестве опустившегося до животного инстинкта самца Кряжину не улыбалось. Вместе с этим не улыбалось и выполнять те указания, которые, по всей видимости, должны будут сейчас поступить от главбуха.
Чего греха таить: Иван Дмитриевич понял, что из двух бед сейчас придется выбирать наименьшую. В положении, подобном сегодняшнему, когда на коне скакал кто-то другой, а он бежал следом, следователь оказывался впервые за долгие годы службы. Но такой момент наступил.
Его поймет любой, кто бывал на его месте. Что такое приписки? – светилось на его лице, когда он сидел, понуро свесив голову, и качал носком туфли. Ерунда эти приписки. И ради этого терять все? Он стольких призвал к ответу и стольких еще призовет по своим, «особо важным», что рано или поздно должен был наступить момент, когда ради большего следует потерять малое, совершив, таким образом, грех. Или лучше заработать репутацию опустившегося до казенного принуждения женщины к физической близости чиновника?
Оксана... Кто бы мог подумать? – радостно читал Жиров на лице следователя.
Но как она была хороша!
– Ладно, Жиров, опустим эмоции. Чего вы хотите?
– А вот это уже по-нашему, – окончательно успокоившись, подтвердил главный бухгалтер.
Пащенко был немало удивлен, когда вышедший к машине Кряжин попросил снять со склада готовой продукции наблюдение.
– Вы шутите? – едва слыша самого себя, прошептал прокурор.
– Выполняйте, Вадим Андреевич. Если вам понадобится подтверждение из Москвы, я его вам подготовлю.
Они расстались у входа в гостиницу. В обед Кряжин позвонил Пащенко в прокуратуру, когда тот уже отдал распоряжение и сейчас ломал голову над тем, что происходит.
– Пришлите ко мне водителя. Я передам материал для освобождения из-под стражи Харина.
На этот раз Пащенко не удивился. Все для него стало на свои места. Он многих видел и со многими переобщался. Из Москвы кто только не приезжал: и «важняки», и комиссии, и надзорные деятели... Просто к каждому нужен свой подход. Да еще и у каждого приезжавшего свой подход к работе. Некоторые откровенно валяют ваньку вместо проверок, другие работают, копаются, ничего не находят, о чем и рапортуют, и уезжают, не взяв с истории ни гроша. А третьи, такие, как Кряжин, в первый же день своего присутствия раздувают меха, устраивают настоящий пожар, а после, когда всем вокруг становится ясно, для чего сие делается, спускают пар. Но уезжают, как правило, не с пустыми руками. В Тернов, например, однажды приезжала проверка из Москвы, потому как Судебный департамент при Верховном суде сильно взволновала история одной судьи, поведавшей Москве технологию расправы над собой, беременной. Судью ту, вместо того чтобы предоставить ей отпуск по беременности и родам, уволили. Просто тупо уволили, не выплатив при этом, кстати, «отставных». Налетели, как стая шакалов, местный Судебный департамент, областной суд, квалификационная коллегия и учинили расправу. Ну, не хотела судья быть зависимой от сучки-председателя, и все. И тогда команда налетела и расправилась. На время, правда, расправилась, пока ее саму к колоде не подвели, но это другая история. А тогда налетели. Судья пожаловалась в Москву, и оттуда, ведомая чувством долга, пожаловала делегация из Судебного департамента. Покуролесили в Тернове, у председателя областного суда Лукина в бане попарились, язя поудили, набрали средств на обратный путь и уехали.... Но жути, надо сказать, нагнали поначалу немало. Словом, прямо-таки возникло желание начать уголовное преследование в отношении председателя областного суда Лукина за вовлечение работников Судебного департамента в занятие проституцией. Но у этого сухопарого старца, красящего волосы, который в процессах иногда, говорят, даже попукивает, со столицей хорошие отношения. Друга он, говорят, не забудет, если с ним подружился в Москве. Соответственно, и московские друзья не забывают.
Вот и Иван Дмитриевич, дай бог ему здоровья, поплыл. Дурку валять начал: наблюдение сними, посаженных выпусти. Может, еще и дело по факту убийства Оресьева прекратить за отсутствием события преступления? Впрочем, это уже не дело Пащенко. Это дело Кряжина, а ему, как можно было убедиться, видней. Странно, правда, почему из троих только Зайкина решил освободить. Коммерческого директора, которого сам же расколол до седла и подписаться под каждым словом заставил. И сейчас эта рвань душевная пришла в прокуратуру и с порога грозит обратиться в Страсбург за защитой своих прав. Мол, унижали, третировали морально. Мол, сильно. Оттого и рассказывал омерзительные вещи в отношении себя. И обещает каждому Сеньке по шапке.
Смотрел в этот момент Вадим Андреевич и диву давался. Если Ивана Дмитриевича отблагодарили, почему тогда Зайкин так старается? Но уже на следующий день все выяснилось. Приехал из Москвы Каргалин (Рылин хотел тоже, но блочные дела не отпустили), поблагодарил Ивана Дмитриевича за пойманную на ниве следствия нить и посетовал на то, что у Харина-де сердце вот-вот остановится, а у Фелофьянова камень в почках. Кто ему туда его засунул в следственном изоляторе и через что, Пащенко так и не понял. Он видел Фелофьянова на раутах у мэра и на праздниках города. Мужик пышет здоровьем, и что ему менее всего грозит, так это почечные колики. Но Кряжин усиленно представляет события так, будто Фелофьянов радеет за завод, и щебень производит исключительно ради авторитета завода. Еще бы: он в тюрьме, завод стоит, камень не долбит и в Закавказье, войной измученное, не направляет. А вот если бы все, как он, по камню с почки...
– Мы довели поезд до границы с областью, – сообщил прокурору Пермяков. – Дальше не наша вотчина, а команду на взаимодействие с коллегами мы не имеем. На перегоне Белозериха поезд встретила группа людей сомнительной наружности и пошла на микроавтобусе параллельным с путями маршрутом. В общем, ушел цемент.
Прокурор долго думал, чем объяснить такое бездействие и полярное отношение к делу Кряжина, и дважды порывался позвонить в Москву. Не нравились отношения московского «важняка» с заводскими ворами Вадиму Андреевичу, ох, не нравились...
Позвонить он все-таки решился. Но сделать это принял решение не ранее, чем поставит в известность Кряжина.
Кряжин... Произнес эту фамилию Вадим Андреевич вслух и диву дался, как не распознал по ней суть хозяина. Иван Дмитриевич и есть самый настоящий Кряжин.
– Ну, так как продвигается расследование убийства Павла Федоровича? – полюбопытствовал Каргалин, заходя в собственный кабинет и с ходу бросая портфель на диван. Диван был хорош, кожаный, замок портфеля чиркнул по нему, оставив длинную царапину, но Сергей Мартемьянович в отличие от Ивана Дмитриевича не обратил на это никакого внимания.
Интересная картина вырисовывалась. Еще два дня назад Кряжин заводил в этот кабинет руководителей завода, а теперь сидит в нем часами один, а те же руководители приходят к нему тогда, когда сочтут нужным. И вроде как не следователь теперь главней, а наоборот.
– Может, вместе версии прорабатывать начнем? – предложил Сергей Мартемьянович деморализованному следователю.
– А вы разве что-то недосказали ранее? – удивился Кряжин.
Каргалину на это совершенно... Как бы это тактичней выразиться. Все равно, что ли? Он раскуривает сигарету, сбрасывает с себя пиджак и по-свойски усаживается напротив.
Два месяца назад Павел Федорович (по поручению блока! – заметьте, Иван Дмитриевич!) направлял в Генеральную прокуратуру запрос с целью выяснить, как хозяйственная деятельность цементного завода на юге России – конкурента Терновского завода – связана со вспышками активности бандформирований. Павел Федорович указывал точные дни отправки цемента с завода соучредителей партии «МИР» и соотносил их с терактами в стране. Только успеет Ежов и Пеструхин направить куда-то продукцию, как недалеко от той ветки, по которой проходит маршрут, случается то взрыв электрички, то обвал дома. По ветхости, надо думать.
