– Будет вам, – вошел в его положение следователь. – Начинайте с главного. Вчера, к примеру, стоял вопрос о подписании ряда платежных документов. Не начать ли нам с этого?
– Видите ли... – сказал главбух, и в воздухе почему-то запахло озоном. Такой разреженный воздух случается лишь перед грозой либо под кислородной маской. Непогоды за окном не предвиделось, маски рядом тем паче, и потому не стоило усилий догадаться, что носитель грозы сам главбух. Кряжин служил в прокуратуре, что называется, не первый день, а потому подобное поведение расценивал не иначе, как раздумье перед широким жестом. Имея на челе подобный оттиск задумчивости и беспрерывную беготню глаз, люди обычно выхватывают нож или вынимают из-под полы топор. Хлюпик главбух топор донести до третьего этажа вряд ли смог бы, но вот папка, лежащая к нему под углом, опаску внушала.
– Гражданин Жиров, ваше поведение начинает меня расстраивать.
Главбух подумал еще чуть-чуть. Сложно, очень сложно действовать по указаниям, не имея с руководителями непосредственного контакта. Опять же, чего ожидать от этого монстра из Москвы, для которого ничего святого нет? Но самый главный вопрос: им-то хорошо, с них взятки гладки, а что может статься с ним, главным бухгалтером крупнейшего в Сибири предприятия?
– У меня есть кое-что вам показать.
– Начинайте прямо сейчас, – в тон ему ответил Кряжин.
Очевидно, этого Жирову и не хватало. Сразу после слов Ивана Дмитриевича он оживился, с лица сползла маска тяжелого раздумья, и он зашустрил руками в папке. Предмет был угловатый, явно не предназначенный для переноски в плоской таре, а потому вынимался с трудом. Наконец, главбух победил, и видеокассета стандарта VHS выползла на стол.
– Что это? – спросил следователь.
– Сейчас увидите.
Теперь становилось понятно, почему Жиров приглашал «важняка» именно в этот кабинет. Он был единственный, укомплектованный видеодвойкой на стенной панели, из всех имеющихся.
Кассета заехала внутрь, экран немного покапризничал, кривя душой, и вдруг вспыхнул свет.
Небольшое помещение, оборудованное полутораспальной кроватью, телевизором, холодильником, столом и прикроватной тумбочкой.
По всей площади пола разбросаны вещи, а на кровати он и она. Что это был за секс... Даже непрофессионал догадался бы, что эти двое знали, что делали. Женское тело – само совершенство, податливо двигалось в такт движениям мужчины, копна каштановых волос то и дело взметалась вверх... Это было похоже на танец смерти, последний танец в жизни, после которого об этом останется только память...
Изображение было не ахти какое, однако не было необходимости привлекать компьютерную расшифровку, чтобы установить лица, сходящие с ума друг от друга в этой безумной пляске.
Кряжин еще сегодня ночью подумал, что такой ночи у него не было никогда. Эти слова теряют вес сразу, как произносятся вслух, но он не говорил их, лишь подумал об этом. Оксана была великолепна. Даже сейчас, глядя на ее точеное тело, Иван Дмитриевич вынужден был признать, что волнуется. Тот ночной азарт еще не отпустил его, он был еще под его властью, но главный бухгалтер цементного завода, не сводящий со следователя глаз, понимал его вожделенный взгляд на экран по-своему.
Решив, по всей видимости, что пары минут достаточно, он поднял со столешницы пульт и отключил изображение. После чего, сочтя свой служебный долг исполненным до конца, устало сел рядом с Кряжиным. Он сделал... Как ни боялся он этого, он это сделал. Процесс пошел, и теперь деваться некуда. Стыда, кстати, он не чувствовал вовсе. Для собственного утешения вспоминал предыдущие дни, откровенные издевки над ним со стороны гостя из Генпрокуратуры, его коварный замысел сломать бухгалтерскую душу посредством выставления в дурном свете перед руководством (ночь раздумий по рассмотрению меры пресечения не прошла для Жирова даром), и чем дольше он об этом думал, тем злорадней было ему наблюдать за процессами, происходящими в душе следователя.
Когда экран снова стал темным, Кряжин посмотрел в окно и подпер рукою голову. Кажется, у него даже сердце забилось медленнее – до того редки стали моргания. Что он думал в этот момент, что просчитывал, Жирову было не понять. Главное, чего добился главный бухгалтер, это растерянность. Она светилась на лице «важняка» мертвенной бледностью и стопорила процесс соображения. Заметив эти превращения, главбух решил не медлить.
– Вы, конечно, не Генеральный прокурор, Иван Дмитриевич, – заметил он. – Однако, если эта пленка окажется в Государственной думе... А там, заметьте, находятся очень большие знатоки этого жанра, ценители, так сказать... Новую серию «Терминатора» они не откажутся посмотреть даже при условии неохоты заниматься подобной рутиной...
– Короче, – перебил Кряжин.
Лицо Жирова, еще сутки назад претерпевавшего квалифицированную трепку, воссияло радостью.
– Вот этого не надо, Иван Дмитриевич. Не надо, следователь. Баб на службе харить, это вам, знаете...
– А где ты, умник, прочитал, что, состоя на службе в прокуратуре, запрещено баб харить? Все, о чем свидетельствует данная пленка, это доказательство присутствия у старшего следователя Генеральной прокуратуры половой потенции, – вытряхнув из пачки сигарету, Кряжин сунул ее в рот. – Главное, чтобы ее еще и на главбухов хватало, вот в чем суть. Я вот сейчас смотрю на вас и вижу – хватает.
Щелк! Пошел дымок...
Жиров выглядел так, что, казалось, покрылся маслом. Такого удовольствия на лицах людей Кряжин еще не встречал. Гнев видел, подлость сразу различал, но чтобы вот так лосниться от одного удовольствия сделать гадость...
– Иван Дмитриевич, вы не просто с женщиной любовью занимались, – нравоучительно произнес главбух. – Вы с дочерью директора цементного завода Харина Владимира Павловича развлекались.
Кряжин оцепенел и, не глядя на собеседника, смял в кулаке сигарету.
– Вот видите, – довольно оценил жест Жиров. – Гадость какая... Женщина пришла к вам, как человеку, умеющему понимать и прощать. Пришла в гостиницу, чтобы спросить, что происходит с отцом. Сразу после вашего звонка Хариным домой, кстати. Номер вашего мобильного на АОН высветился, так Харины этот телефон сейчас даже отключили, берегут, чтобы сохранился. Авось пригодится когда. Но вы себя в гостинице так повели, что ничего другого, кроме как поддаться, бедной женщине уже и не оставалось.
– Что-то я не заметил в фильме, чтобы она упиралась, – глухо проронил следователь.
– А об упорстве речь и не идет, – Жиров поднялся, подошел к видеосистеме и вынул кассету. – Речь идет о безвыходности. Женское сердце, товарищ следователь по особо важным делам, оно доброе, но глупое. Ради больного отца дочь будет кричать от восторга даже тогда, когда человек ей омерзителен. Такие дела. А что касается свидетелей... Администратор гостиницы видел, как женщина ждала вас весь вечер. При этом она была взволнована, и волнение то никак нельзя отнести за счет предполагаемых удовольствий. И он же видел, как она в начале четвертого утра выскочила из вашего номера. При этом у нее был такой вид, словно вырвалась из клетки с тигром.
Кряжин вытряхнул вторую сигарету.
– Будет вам. С тигром... Не льстите. Кстати, я не понял, ваш администратор – практикующий сексопатолог, что ли, раз с ходу определяет по лицу женщины отсутствие вожделения? И с чего вы взяли, что существует причинно-следственная связь между ее сексом со мной и уголовным делом, которое я расследую?
Жиров зашелся от восторга. Следователь, на самом деле, из умных. Главбуху даже не пришлось ломать голову над формулировкой, которая только что вылетела из уст Кряжина. Именно в этом и заключалась самая большая для Жирова проблема. До этого момента он и сам толком не понимал, какая тут может быть взаимосвязь. Шантаж – не его стихия. Вот если бы цифирки где подлатать, тут – другое дело. Но адвокаты Рылина и Каргалина передали из Москвы инструкции: делай то-то и то-то. Обратись к этим людям, они помогут и сделают все в лучшем виде. Жиров просил еще и шантажиста путевого, чтобы тот и это сделал в лучшем виде, мол, опыта маловато, сердцем слаб, но соучредители-сопредседатели настояли. Хочешь, сказали, кашу с маслом жрать – помогай гречку сбирать.
– А у меня еще кое-что есть.
На этот раз на столе появился цифровой диктофон. С его выемкой проблем не было, он был слишком мал для того, чтобы где-то застрять.
«...Отец сейчас один, а мама при нем страдает еще больше...»
«... Папа лежит в больнице с обширным инфарктом, и он уже второй по счету. Врачи говорят, что осталось недолго...»
«Ловко, – подумал Иван Дмитриевич, – вырванные цитаты из разговора с заглушкой основного контекста фоническими дефектами. При профессиональном подходе к делу можно сляпать неплохую вещь. Но где она в гостинице диктофон прятала? В сумочке, что ли?»
– Не слышу в этой записи ни слова о цементном заводе и просьбах исправить его положение, – заявил следователь.
