Не отсюда ли брались средства на все их шикарные путешествия, которые, как говорил ей Пат, оплачивал некий "друг"? Не из-за этих ли манипуляций они ездили во второй медовый месяц с остановками в Неаполе и Цюрихе – в ту поездку, из которой она и приехала с пузом? За дар Святой Терезы было заплачено наркотиками в венах какого-нибудь больного бедняги в Гарлеме.
– Святая Богоматерь, прости нас! – прошептала Конни.
Внезапно ее семимесячный живот показался ей очень тяжелым, свет над головой помутился и замерцал разными цветами. Лицо Конни повлажнело, дыхание начало выходить короткими хрипами. Ей казалось, что огромный комок плоти и крови в ее животе стремится пробиться к ее горлу.
Почувствовав, что сползает на пол, она постаралась за что-нибудь ухватиться. Ее рука нашла деревянный стержень над головой, на котором висели остальные пальто. Но стержень не был предназначен для такого веса, стенная накладка оторвалась с резким скрипом, и Конни неуклюже упала на пол, оказавшись под грудой одежды.
В комнате рядом Пат и Гвидо услышали странные звуки и выбежали из комнаты в тот же момент, когда Сильвия, подбежав, открыла полузакрытую дверь стенного шкафа. Увидев происшедшее, она издала пронзительный крик:
– Помогите! Помогите! Это Конни! Быстро. Помогите кто-нибудь!
Пат, бросив взгляд в шкаф, во всю мощь легких крикнул:
– Позовите Пиледжи!
Вбежав в кладовку, он начал стаскивать упавшие пальто с Конни, лицо которой было влажным и мертвенно бледным, ноги неуклюже раскинуты. Синее шелковое платье задралось намного выше колен. Пат взял ее подмышки и потащил на свежий воздух.
Пату удалось выпроводить оставшихся гостей и отнести бессознательную Конни в ее спальню наверху.
Врач посветил ей в глаза фонариком-карандашом, потрогал пульс, ощупал живот и прослушал сердце стетоскопом. Он попросил Пата помочь стянуть с нее длинное платье.
– С ней все в порядке, доктор? – спросил Пат.
Он заметил, что глаза у Конни остекленели и были полузакрыты.
– Все в порядке, насколько я понимаю, – сказал молодой врач.
Это был не тот старый доктор Пиледжи, который так долго лечил семью, а молодой Пиледжи с длинными рыжими волосами и сильной верой в психиатрию по Фрейду.
– Она испытала какой-то шок. Вы не помните каких-либо происшествий сегодня, которые могли бы это вызвать?
Пат удивленно покачал головой.
– Ну, я просто беспокоюсь, что это может вызвать преждевременные схватки. Сколько у нее, уже семь месяцев?
Пат кивнул.
– Что же, было бы хорошо, если бы роды не были преждевременными. Посмотрим, что мы можем сделать, Вы меня извините?
Он выгнал Пата за дверь, перед тем как продолжить осмотр.
– Думаю, все будет в порядке, – сказал он позже. – Я дал ей пару таблеток секонала, но лучше ее держать под присмотром. Я зайду завтра. А вы пока могли бы поискать причину шока или испуга. Это может быть полезным. Не испытывала она тревоги насчет болей при родах?
– Нет, – сказал Пат. – Думаю, она с радостью их ждала.
– Что же, поговорим с ней завтра. У нее были случаи истерики?
– Ну, иногда она шумит. Я не назвал бы это истерикой. Она немного нервная.
– Гм, – ответил врач, оставив Пату догадываться, что это означало. – Ну, а как насчет секса? Было ли с этим нормально? Надеюсь, вы не будете возражать против моего вопроса.
– Я не против. Я только думаю, что это не ваше собачье дело.
Пат проводил врача до двери.
– Не принимайте мои слова близко к сердцу, – сказал молодой Пиледжи. – Просто я думаю, это может иметь отношение.
– Займитесь лучше медициной, доктор, – заметил Пат, помогая врачу найти свои пальто и шляпу.
* * *
Утром Пат позвонил в свой участок и сказал, что берет день отгула. Затем позвонил Сэму и спросил, не может ли Эсперанца посмотреть за Конни несколько дней. Эсперанца пришла в восемь часов, принесла журнал "Ньюс", который он просил, и пошла наверх отнести Конни завтрак.
Покончив с кофе, Пат тоже пошел наверх. Конни сидела, тупо глядя на нетронутый поднос. Она, казалось, не отошла еще от сонных пилюль и едва ли заметила его приход. Он поцеловал ее влажный лоб и сел на стул у кровати.
– Все будет хорошо, Конни. Позже придет врач. Он сказал, что все будет хорошо.
Конни что-то пробормотала, он не расслышал что и наклонился ближе.
– Подонок! – сказала она голосом, лишенным всяких эмоций.
Он не был уверен, что понял ее.
– Извини, я не расслышал, – сказал Пат.
– Подонок!
На этот раз он услышал. Он подумал, не сошла ли она с ума.
– Ты чертов торговец наркотиками и мошенник! Я слышала ваш разговор.
Пат казался изумленным не на шутку.
– О чем ты говоришь?
– Я была в шкафу для одежды. Я слышала, как ты говорил с Патерно.
– О чем ты говоришь?
– Я слышала, как вы говорили о белом порошке и об украденных облигациях и о поездке в Монреаль, и теперь я знаю, для чего были нужны все эти поездки в Гавану, в Италию. Ты – мафиози.
– Послушай, – заметил Пат. – Лекарство, наверное, слегка подействовало тебе на мозги.
– Нет. Я, может, слегка обалдела от пилюль, но я все помню очень хорошо. Я сидела там и думала, и внезапно поняла, что это происходит уже много лет, а я просто не замечала.
Как заметил Пат, ее мышление действовало, но говорила она мертвым голосом, как какой-нибудь электромоторчик в электропроигрывателе.
– Слушай, – сказал Пат. – Я не говорю, что ты не права. Я просто говорю, что ты не понимаешь. Это бизнес, и он не имеет отношения к мафиози, преступлениям или насилию. Просто бизнес. Ты же не хочешь, чтобы я всю жизнь был придурком-полицейским?
– Мой отец... Сэм знает об этом?
Пат издал короткий невеселый смешок.
– Знает?! Ты смеешься? Он – босс, человек номер один. Чья, по-твоему, была вся эта чертова идея?
– О чем ты говоришь?
Глаза Конни открылись в первый раз за все утро.
– Бога ради, когда ты повзрослеешь? Ты не знаешь, что именно дон Антонио и твой отец втянули меня в эту Семью? Не знаешь, что они растили меня, как тепличный цветок? Ты думаешь, можно получить прекрасные цветы, не вымочив их корни в дерьме? Оно и дает всему рост. Не знаешь, что вся наша свадьба была спланирована твоим отцом, чтобы было кому продолжать семейное дело? Бога ради! Чему там тебя учили в этой обители Святой Агнес? Ты думаешь, твой дядя Раймундо не погряз во всем этом до самого крахмального воротничка?
Взяв полный стакан апельсинового сока, Конни запустила им Пату в голову.
– Ты – подонок! – крикнула она. – Чертов подонок! Убирайся отсюда! Ты – чудовище!
Конни бросила в Пата сахарницей и тостом. Он увернулся. Внезапно глаза Конни закатились, и она начала выть долго и придушенно, перемежая вой рыдающим смехом и воплями. Одновременно Констанца стала корчиться на кровати, бросая свой живот из стороны в сторону и сбивая ногами мешающие одеяла.
Пату удалось захватить покрывалом ее руки, сшибив на пол поднос, так что она могла только мотать головой, вопя и кусая губы. Теперь уже Пат испугался. Он дал ей две пощечины, но без толку. Снизу бежала Эсперанца, крича:
– Что происходит, что происходит, сеньор?
– Вызови доктора Пиледжи. Его телефон есть в книжке.
– Я не умею читать, сеньор.
– О, Господи. Ладно. Постарайся удержать ее на кровати в спокойном виде. Я вызову врача.
Эсперанца села на кровать и стала гладить лоб разбушевавшейся женщины.
– Хорошая, хорошая девочка, – говорила она, и эти слова, по-видимому, действовали успокаивающе.
Конни лежала теперь тихо, только грудь ее вздымалась. Пат пошел в свою спальню и позвонил Пиледжи:
– Вам лучше приехать побыстрее, доктор. Констанца в истерике.
– Этого-то я и боялся, – ответил Пиледжи. – Сейчас буду.
Пат хотел вернуться в комнату Конни, но было очевидно, что при его появлении все началось бы снова, поэтому он пошел в свой кабинет и начал думать. Что она слышала? Немного, наверное. Они не упоминали никаких имен. Только произнесли несколько фраз. Они говорили о поездке, облигациях и белом порошке.
Пат часто задавал себе вопрос, понимает ли Конни, что их образ жизни далеко не соответствует его официальным доходам. Однако он видел, что она принимает неожиданную роскошь без всяких вопросов. Хотя она и занималась покупкой продуктов и вещей, но не имела представления о таких более значительных проблемах, как стоимость машин, домов, поездок, зарплата слуг и т. п. Пат оплачивал счета и не распространялся о своих финансах. Для Конни это было нормальным. Сэм Мэсси приучил ее к непонятным делам и неожиданным "милостям" таинственных друзей.
Так как Констанца давно бросила читать газеты, считая насилие и трагедии огорчительными, а увлекалась в основном женскими и популярными журналами, романами или религиозными писаниями, она редко встречалась с обычной писаниной о менее романтических делах Семьи.
