– Все протоколы начинаются стандартным бланком. – Вера ткнула пальцем в наугад открытую страницу. – Дальше идут обычные белые листы, которые можно заменить новыми. Было, к примеру… – склонившись над папкой, она зачитала вслух: – «Представившийся кумом потерпевшего, предъявленный мне на фотокарточке гражданин Бодров обманным путем проник на территорию бензоколонки, где между 11.30 и 11.45… угу, угу… террористическая акция… ущерб в сумме…» Тьфу! – Вера отшвырнула дело, как наскучившую книгу. – Мы все это отредактируем. Был Бодров, станет, к примеру, какой-нибудь Фуфлыжников или тот же Ворохудло, почему бы и нет?
– Воропайло, – машинально поправил я. – Только все это детские уловки. Думаешь, менты не помнят, что они там понаписали? Сразу обнаружат подлог.
– А вот и не сразу! – торжествуя, Вера несколько раз подпрыгнула на мне. – Одну копию выправленного дела мы отправим в генпрокуратуру, вторую – в ФСБ, третью – в редакцию любой центральной газеты. – Вера сияла. – Пусть потом они все с ментами разбираются, зачем те постановление о твоем аресте оформляли, почему за тобой гоняются, когда главный преступник – Ворухайло, который не только героин присвоил, но и обкололся им вусмерть! Ты только представь, Игорь, как и сколько им придется после этого отмазываться!
– Шитое белыми нитками дело, – задумчиво согласился я, – плюс его утеря, плюс огласка. Запросы, комиссии, внутреннее расследование. А если еще параллельно адвоката ушлого подключить? Ну да! Неслабая картинка вырисовывается, художница ты моя. Забыть обо мне не забудут, но в случае задержания прессовать поостерегутся, станут действовать в строгом соответствии с законом, а это такая канитель, что…
– Как-нибудь без задержания обойдемся, – возразила Вера. – Разворошим осиное гнездо, а сами под шумок смоемся. Не до нас ментам будет в ближайшее время. Сделаем тебе паспорт, изменим внешность, потом женим и сменим фамилию, чтобы окончательно следы запутать…
– Это на ком же? – я притворился удивленным.
– А ты не догадываешься?
– Понятия не имею!
– Ах так? Тогда держись!
Новая возня, затеянная нами, была такой шумной и долгой, что мы едва не пропустили возвращение Тамары Осиповны, о которой совсем позабыли, как, впрочем, и обо всем на свете.
Глухая ночь, слепые люди.
Мы шли вдоль улицы, редко озаряемой светом приближающихся фар, а еще реже – случайными проблесками окон. Мороз неожиданно смягчился, уши да носы не кусал, а лишь пощипывал.
– Представляешь, как взбеленится твоя любимая Мариночка, когда обнаружит исчезновение тачки? – Вера, незаметно для себя попав под мрачное очарование ночи, разговаривала негромко, почти шепотом.
– Она не моя любимая, – ответил я и тотчас поправился: – Не она моя любимая.
– А кто?
– Когда-нибудь скажу.
И вдруг я вспомнил Геворкяна: борода дымится, вокруг головы кровавый нимб. Его, по идее, должны были предать земле именно сегодня, в понедельник. Скорбные лица соплеменников, много пышных фраз, таких же красивых, как венки, покрывшие могилу. Тосты за поминальным столом, один другого надрывней. И клятвы отомстить, страшно отомстить убийце и всему его роду.
– Эй! – обиженно напомнила о себе Вера. – Куда ты так спешишь? Я не успеваю.
Не обернувшись и не замедлив шаг, я протянул руку назад, нашел ее ладонь и увлек за собой, вынуждая перейти на бег вприпрыжку.
– Да что с тобой?
Я ничего не ответил, я смотрел прямо перед собой и тащил Веру за собой, резко пресекая любые попытки притормозить хоть немного.
Сегодня утром не стало Паши и Светки, так что мстительные претензии им предъявлять бесполезно. Место моего обитания орлам Геворкяна неведомо, мои родители в отъезде. Кто остается? У меня все похолодело внутри.
Светуся, Светочка, Светик-семицветик. Паши Воропайло больше не было, следовательно, все его приказы и распоряжения потеряли силу. Негласное наблюдение за домом его родителей скорее всего было снято в тот самый момент, когда подчиненные узнали, что есть отличный повод нажраться водки за упокой родной милицейской души. А Светик осталась одна, если не считать дедушки с бабушкой, которые способны защитить ее разве что от простуды да соседских мальчишек.
– Бегом! – крикнул я.
Мы не сбавляли скорость до того самого момента, когда ворвались на платную стоянку, где я припарковал «Сааб» после возвращения из Новотроицка. Убрать заградительную цепь, подвешенную на крючочках, было делом нескольких секунд. Она еще бренчала всеми своими многочисленными сочленениями, когда мы с Верой одновременно достигли своей цели.
– Э! Э! – к нам поспешил заспанный охранник, камуфлированный под заправского десантника.
Поразвелось их в последнее время, словно собак нерезаных – не город, а джунгли какие-то. Хорошо еще, что морды не расцвечивают, как в боевиках. Хотя и без этого создают нервозную обстановку, приближенную к боевой.
– Чего тебе, парень? – спросил я, задыхаясь после пробежки.
– Хозяйка машины здесь была, заяву накатала, чтобы, мол, без ее ведома…
– Так тебе ее письменное разрешение требуется?
– Ну да! – обрадовался охранник моей понятливости.
– На!
Вместо бумажки я выдал ему справа. Его понесло прочь на слегка подогнувшихся, семенящих ногах, и он мог бы удалиться достаточно далеко, если бы не подвернувшийся капот машины, по которому он сполз на снег.
Пока прогревался двигатель «Сааба», боец вневедомственной охраны старательно притворялся неодушевленным предметом, а как только мы отчалили со стоянки, принялся скакать позади разъяренным Кин-Конгом, потрясая в воздухе кулаками. Таким образом, свой суровый долг он хотя бы наполовину выполнил.
Рассекая ночь фарами, «Сааб» помчался по улице. Заснеженные деревья вдоль тротуаров превратились в сплошную стену, отчего казалось, что мы находимся в гигантском тоннеле, ведущем вовсе не на свет, а в непроглядную тьму, которой нет ни конца ни края.
– Ты стонешь, – сказала Вера.
– Что?
– Ты все время тихонько постанываешь, как будто тебе снится страшный сон.
Во всех трех окнах квартиры воропайловских родителей горел свет. На общем беспросветном фоне это смотрелось как сигнал бедствия. Могло, конечно, случиться так, что безутешные старики оплакивали безвременную гибель сыночка, не смыкая глаз, только вряд ли они стали бы приобщать к всенощному бдению маленькую девочку, приходящуюся им хоть и не родной, но внучкой. Светочка, насколько я помнил, никогда не могла уснуть при свете, значит, она либо не спала, либо…
Я ударил кулаком по рулю, чтобы боль отрезвила меня, помогла вернуть рассудок, который стремился покинуть меня, упорно отказываясь воспринимать реальность.
Сплошная темень и три освещенных окна. Никогда не ожидал, что эта картина может вселить в меня такую панику и ужас.
– Давай я схожу туда, – предложила Вера. Видя мое состояние, она прониклась моей тревогой, и голос ее подрагивал, как она ни старалась вселить в меня уверенность.
– Ты останешься здесь!
– Но…
– Ты останешься здесь, – повторил я, цедя слова сквозь зубы.
Выйдя из машины, я осторожно прикрыл дверцу и направился к знакомому подъезду.
В детстве мы проводили в этом дворе много времени, я и Паша Воропайло. Его квартира была удобна тем, что находилась на втором этаже, вдоль которого тянулась толстая газопроводная труба. Жаркими летними днями, когда вся пацанва вооружалась пластиковыми бутылками с продырявленными пробками, поливая из них друг друга с утра до вечера, Пашина штаб-квартира служила нам местом пополнения водных боезапасов. Мы взбирались на козырек подъезда, перебирались по трубе на балкон и наполняли в квартире свои брызгалки, тогда как наши противники были вынуждены носиться с плоскогубцами по всей округе, выискивая краны, не забитые деревянными пробками.
Тогда было весело и жарко. Теперь все получалось наоборот. Но путь в Пашину квартиру от этого не изменился.
Обвив металлический столбик руками и ногами, я в два счета забрался на бетонный козырек, где снегу было почти по колено. Мои шаги были такими широкими, что позади осталось только два следа, когда я стоял уже на трубе, удерживаясь пальцами за выпуклые кирпичи и прижимаясь к ним спиной.
Я продвигался осторожно не потому, что боялся сорваться вниз – прыгнуть в сугроб с такой высоты было нестрашно. Но я не мог терять время на лишние акробатические трюки, я вообще подозревал, что времени у меня осталось совсем чуть-чуть, в обрез. Ведь если со Светочкой что-нибудь случилось…
«Заткнись!» – приказал я себе.
Перемахнув через перила, я прильнул к стеклу балконной двери, готовясь к любой неожиданности. Хотя комната была совершенно пуста, что-то в ней еще больше усилило мою тревогу. Что именно? Диванная подушка, валяющаяся на полу? Одинокий женский тапочек, перевернутый подошвой вверх? Газета на телевизоре, завесившая экран? Все вместе выдавало какую-то недавнюю суматоху или даже панику, с которой люди покидали помещение.
