— Хорошо, я вызову милицию, если вам очень хочется, но это не нужно. У меня к вам безопасное дело.
— И психиатричку, Никитка, и психиатричку, — командовала за дверью старуха. И тут наконец визитер понял, что Никит в этом эпизоде занято больше одного. Для какой-то дикой симметрии второй задействован с той стороны двери.
— Я все понял! — сказал первый. Одной рукой он нажал звонок, другой достал из кармана пачку денег.
— Учтите, милиция уже выехала.
— А я принес долг. Не вам, не бойтесь, Савелию Никитичу. А милицию я уважаю.
Никита повертел перед глазком пачку денег. Это видение установило за дверью тишину. Неизвестно чем чреватую.
— Давным-давно занимал, теперь могу отдать, понятно?
Вот это «давным-давно» и смутило, как потом выяснилось, невидимую жительницу квартиры.
— Все равно я не могу впустить вас в дом. Я одна, а по нынешним временам…
— А Никита? — спросил Никита, он не счел возможным применить домашнее уменьшительное имя.
— Спускайтесь во двор. Садитесь на качели. Когда я увижу вас в окно, спущусь.
Пытаясь разобраться в своем недоумении, нестудент пошел вниз. По дороге он обнаружил, что помимо недоумения испытывает и сильную досаду. Не так он представлял себе начало этого дела. Слишком не так.
Может быть, имеет смысл уйти? О чем беседовать с этой помешавшейся на бытовой бдительности дурой? Неизвестно даже, кто она ему. Не исключено, что просто домработница.
И на какой почве завелся у них этот Никитка?
Раскачиваясь на поскрипывающих качелях, бороздя каблуком сухой песок, Никита следил за дверью парадного.
Появилась.
Нет, не она. Он был доволен тем, что к нему подойдет не эта сухопарая дылда в зеленом платье и белом платочке, с усохшей авоськой в жилистой руке. Уходи, уходи. Сгинь за поворотом!
С расстояния в двадцать шагов недоверчивая хранительница квартиры показалась Никите даже отчасти привлекательной. Округлая, осанистая, невысокая пожилая мадам. Гладко зачесанные черные волосы, платье… он не успел рассмотреть, она уже подошла.
— Это вы, — сказала она утвердительно.
Отброшенное в момент вставания, сиденье качелей ударило Никиту под коленки, и сразу обнаружилась некоторая неустойчивость его положения.
— Я.
— Что за деньги?
Никита внимательно поглядел на пачку десятитысячных бумажек.
— Российские рубли.
— Продолжаете придуриваться?
— Нет, нет, — замотал головой молодой человек, — меня зовут Никита.
Острые, черные глаза женщины подернулись пеплом сдерживаемого гнева. Ничего не сказав, она развернулась и пошла к дому. Никита догнал ее и стал на бегу предъявлять ей многочисленные, заранее приготовленные документы.
— Это правда, я не шучу, с самого начала не шучу. Я правда Никита, вот паспорт.
Женщина остановилась и процедила почти не открывая рта:
— Какого черта вы мне суете свою сберкнижку?
— Ах да, это потом, сначала паспорт, я же понимаю. Смотрите, смотрите, Никита Добрынин.
— Ну и что?
Многочисленные бледные морщины сбегались к глазам, губы тоже изрезаны мелкими вертикальными морщинками. На щеках светлый пушок.
Никита поскреб кончик своего носа открытым паспортом.
— А вы кто?
Морщинки у глаз сделались резче, она прищурилась.
— Меня зовут Варфоломея Ивановна. Я жена Савелия Никитича. А вот кто вы такой?
— А тот юноша, что должен был вызвать милицию и психушку, ваш сын?
Варфоломея Ивановна поправила газовый платок, прикрывавший присыпанную пигментными пятнами шею. Никита тоже что-то поправил в своем туалете.
— Я тоже сын Савелия Никитича.
Короткие пальцы мадам еще раз прошлись по газовой ткани.
— Ну что ж, я ждала чего-нибудь в этом духе. Ну-с, и что дальше?
— Дальше?
— Да, я хочу узнать, не считаете ли вы меня своей матерью?
— Моя мама умерла. Недавно.
— И на том спасибо.
— Не надо так говорить о моей матери.
Варфоломея Ивановна пригладила волосы.
— Да, лучше об отце. С чего это вы решили, что Савелий Никитич ваш батюшка?
— Мне так сказала мама. Она меня никогда не обманывала. Никогда.
— Если это ваш единственный аргумент, то я все же вынуждена буду сказать несколько нелестных слов в адрес вашей родительницы.
— Не надо.
Варфоломея Ивановна шумно втянула воздух злыми ноздрями.
— Вот второй аргумент, — Никита протянул собеседнице давешнюю сберкнижку.
Собеседница брезгливо убрала руки за спину.
— Ну и что?
— Двадцать шесть лет назад, — изо всех сил сдерживаясь, начал говорить Никита, — ваш муж и мой отец вел раскопки недалеко от города Калинова…
— Ах, Калинова! — встрепенулось в даме все ее ехидство.
Тем не менее, название города о чем-то ей говорило.
— Да, Калинова. Это замечательный центр старинной архитектуры, а моя мама работала тогда в библиотеке. Там же они и познакомились.
— Понятно.
— Вот видите, вы способны.
— Что я способна?
— Не злиться, а верить. Через девять месяцев, как и положено, родился я.
— Значит, вы не недоносок?
— Потом тяжело болел, но родился совершенно здоровым.
— А чем болели, молодой человек?
— Это долго рассказывать. Если мы познакомимся поближе…
Варфоломея Ивановна опять пригладила волосы, кажется, она успокаивала себя этими движениями.
— Жаль, что не рассказали сейчас, другого случая не представится.
— Почему? — в вопросе Никиты было столько искренности, что собеседница закрыла глаза, чтобы в темноте перебороть закипающую в душе ярость. Так, с закрытыми глазами, она и заговорила.
— Вот что, молодой человек, Савелий Никитич был в молодости весьма привлекательным мужчиной…
— Как я сейчас?
Варфоломея Ивановна поперхнулась, но, пересилив себя, продолжила.
— Он много разъезжал по стране, у него было много женщин. Слишком, может быть, много. И не всегда он был инициатором сближения. Так вот, если все увлекающиеся дамы шестидесятых годов, с которыми он имел удовольствие переспать, начнут требовать, чтобы он усыновил их последующих детей, что начнется?
На несколько секунд установилось молчание. Ораторша переводила дух.
— И знаете, что самое противное? Пока он был бездомным аспирантом, никто не стремился с ним породниться, стоило ему превратиться в фигуру европейского масштаба, все всмотрелись в своих чад и тут же разглядели в них его незабываемые черты.
— Моя мама не обращалась.
Варфоломея оскорбительно усмехнулась.
— Обраща-алась. Письма писала. Помоги, Савушка, устроить моего сынка в институт.
— Когда?
— Лет, наверное, семь назад, точно я не помню. Мол, в армию моему сыну идти надобно, а он такой домашний, он там пропадет, ему бы в Москву в ВУЗ.
Никита растерянно похлопал себя по щеке стопкой документов.
— Этого не может быть.
Варфоломея Ивановна усмехнулась еще обиднее, чем давеча, обнажая два ряда вставных зубов. Зрелище этих первоклассных челюстей во рту у морщинистой гидры сильно почему-то подействовало на Никиту, он потерял уверенность в себе.
А она пела:
— Почему же не может? Матери обычно беспокоятся о своих детишках.
— Вы лжете.
Она откровенно засмеялась. Появление пристыженной бледности на щеках этого головореза ее приятно возбуждало.
— Она написала только одно письмо, когда я родился. Он, Савелий Никитич, прислал немного денег и велел положить на мой счет до восемнадцати лет. Так мама и сделала.
— И это доказательство, вот эта сберкнижечка?! Вы покажите мне письмо, где написано, что эти деньги выслал он и выслал потому, что считает родившегося ребенка своим?! Он мог просто из жалости послать их. Переспал, пожалел…
Лицо Никиты покрылось такими внезапными пятнами, что Варфоломея Ивановна предусмотрительно отшатнулась. Но Никита не сказал ничего страшного.
— Так вы не возьмете деньги, здесь часть того, что я должен, если пересчитать по курсу. Когда я заболел, деньги пришлось снять, мне нужны были особые лекарства.
— Нет, эти деньги я не возьму, это все равно что признать вас сыном моего мужа.
— А почему вы не хотите этого признать?
— Не во мне тут дело.
— А в ком?
Собеседница вернула руки из-за спины и самоуверенно сложила их на груди.
— В Савелии Никитиче. Он не ответил на письма вашей матери, значит, не признал вас своим сыном. Понятно? Деньги — это всего лишь подачка. Он думал, что его шантажируют, и послал деньги на аборт. Очень многие мужчины так делают. Я не оправдываю своего мужа, и вообще здесь речь не о его моральном облике. Речь о том, что простое сопоставление фактов не в вашу пользу. И я рассуждаю об этой душещипательной истории так решительно только потому, что не раз сталкивалась с подобными ситуациями, касающимися Савелия Никитича, и мне за сто километров видны, причем насквозь, все недобросовестные ухищрения.
